Эдгар По в России - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 51

— А знаете, мне понравилось сравнение. Мое собрание — вскопанное кладбище. Теперь верю, что вы настоящий поэт. Что же, давайте еще по стаканчику.

Уже слегка заплетающимся языком Эдгар По капризно спросил:

— Вы называете эти наперстки стаканами?

— Я сказал — стаканчик, — примирительно произнес доктор, наливая напиток в рюмку поэта. Себе Ишервуд наливать не стал.

— За вашу коллекцию! — вскинул рюмку Эдгар. — За собрание мертвых, собранное живым!

Ишервуд задумался, осмысливая услышанное. Похмыкал. Потом, наполнил собственную рюмку и выпил до дна. Поморщившись и… (неслыханно!) понюхав перчатку, англичанин изрек:

— Вы произвели на меня впечатление человека, не боящегося смерти. Более того — я решил, что вы воспеваете смерть как высшую фазу жизни!

— Когда я успел произвести такое впечатление? — удивился По, слегка отрезвев.

— Я пролистал вашу записную книжку. Ну, помните, во время таможенного досмотра? Рисунки и… — Доктор зажмурился и прочитал:

— Пусть дух молчание хранит:

— Но это всего лишь набросок, — смутился Эдгар Аллан По. — У меня так бывает — делаю наброски, как художник этюды. Бывает, из них прорастают стихотворения, но чаще всего они так и остаются в записных книжках.

— Неважно, — отмахнулся доктор. — Я не верю в существование загробной жизни. Я считаю, что мы существуем в мире теней, только не все можем опознать — где твоя собственная тень, а где тени тех, кто ушел раньше. В сущности, мир живых людей — это такой же склеп, где пребывают мертвецы.

Эдгар, хотя его мозги были оплавлены алкоголем, попытался понять — о чем говорит доктор, но не смог. Да, он верил, что вместе с людьми незримо сосуществуют тени умерших, но ставить себя — живого, из плоти и крови, в один ряд с тенями, это уже чересчур. "Кажется, доктор спятил", — решил юноша и вновь потянулся к графину. С сумасшедшими лучше не спорить, но если выпить как следует, то можно понять их бред. Ну, в крайнем случае, считать, что понимаешь.

— Древние считали, что жизнь и смерть неразделимы, — разглагольствовал доктор. — Не существует смерти, если нет жизни и нет жизни, если нет смерти. Жизнь — это продолжение смерти! Вы согласны?

Эдгар похлопал глазами и кивнул. После последней рюмки он был согласен на все. Ишервуд же продолжал болтать.

— Я, когда заселился в этот дом, отыскал в нем кучу старых журналов. Кое-какие даже вашему знакомцу отнес, он мне неплохо заплатил, а кое-какие перечитал. Вспомнился забавный рассказец: восточный мудрец — не то Аль Хорезми, не то Аль Бухра, научился понимать язык всех зверей и птиц. И вот услышал он однажды речь старого жука, сидевшего на листе. Насекомый этот рек — верно старые жуки говорили, что миру этому уже более двадцати часов. И мне в этом мире еще жить и жить — не менее десяти часов! К чему это я? Тридцать ли часов, тридцать ли веков — какая разница? Все в мире однажды умрет и опять возобновится!

— Сейчас я вам покажу настоящий шедевр! — вскинулся доктор и подскочил к одному из шкафчиков. Едва не выломав от нетерпения дверцу, англичанин вытащил из недр какую-то статуэтку и торжественно потряс ею. — Взгляните!

Эдгар, приняв из рук доктора керамическую фигурку, замер, не веря тому, что он увидел: напряженное старческое лицо, ставшее еще безобразнее из-за застывшей гримасы боли, широко открытые глаза, заострившийся нос, полуоткрытый в беззвучном крике рот и головка младенца между широко разведенными бедрами. Краски и прозрачная глазурь, покрывавшие фигуру, усиливали натурализм.

Возвращая рожающую старуху доктору, тревожно поглядывающему на свое сокровище, юноша вспомнил подходящую к случаю латинскую фразу:

— Vita incerta, mors certissima [23].

— Именно так, — просиял Ишервуд, пряча в шкаф изделие неведомого мастера. Обернувшись к гостю, спросил:

— Теперь вы готовы увидеть все остальное?

Эдгару было так уютно сидеть в кресле, тепло разлилось по всему телу и вставать совершенно не хотелось, но он кивнул.

— Но я хотел бы предупредить, что вы увидите нечто невероятно.

Ишервуд прошелся по комнате, нервно потирая руки:

— Прежде всего я хотел бы рассказать вам свою историю — вы первый, кому я хочу выговориться. Много лет назад, по окончании университета, я женился на Камилле — моей кузине, с детства предназначенной мне в невесты. Мы поженились, я купил практику. У меня было много работы, я уходил ранним утром, возвращался вечером, нередко меня вызывали к пациентам и по ночам, но я знал, что дома меня ждет моя жена, горячий чайник, а на плите — мною любимая грудинка. Случилось то, от чего не застрахован никто. Моя бедная жена заболела корью? Увы, детская болезнь часто бывает смертельна для взрослых. А я — врач, выпускник лучшего университета, ничего не мог сделать! Я очень любил свою жену. Мне стоило больших усилий наблюдать, как гроб с ее телом опускают в яму, потом закапывают. Когда же я вернулся домой, я понял, что не смогу без нее жить! Я не дошел до того безумия, как Жорж Дантон — не стал выкапывать нежно любимую жену, осыпая поцелуями ее лицо, не желая отдавать ее могильным червям. Но я решил, что потрачу всю свою жизнь, все свои знания и энергию на воскрешение супруги. Чтобы понять, как воскресить мертвеца, нужно как следует изучить процессы самой смерти, трупного окоченения и распада тканей. Далее необходимо изучить способы бальзамирования, исследовать причины, сохраняющие ткани в течение веков. Если я выясню, что позволяет материи сохраняться, какие ингредиенты понадобятся, я смогу запустить обратный процесс — сумею не просто сохранять, но и восстанавливать тело! И сердце примется прогонять кровь по венам, человек начнет дышать, а моя милая Камилла откроет глаза!

Глава шестнадцатая, в которой мы предоставляем слово самой Аннабель

В детстве у меня было все — уютный дом, игрушки, слуги, гувернантка-англичанка, гувернер-француз, учителя танцев, а главное — любящая мать, хотя мне разрешалось называть ее маменькой только наедине. На людях я именовала ее Наталия Трофимовна, а ежели в присутствии посторонних у меня вырывалось "маменька!", то все добродушно посмеивались и относили это к любви воспитанницы к своей опекунше. Но кого мы хотели обмануть? Все вслух именовали Анну Белову воспитанницей вдовой статской советницы Н., взятой на воспитание после смерти дальней родственницы, но все шептались по углам, что Анна Белова — незаконнорожденная дочь оной советницы. От кого родила вдовая советница, оставалось загадкой, дававшей простор для фантазии — от князя ли N., от барона F. или вообще — от Васьки-кучера.

Для мужчины иметь байстрюка считается обременительным, но самым обычным делом, но для женщины незаконно "нагулянная" дочь — верх неприличия. Все прекрасно осознают, что молодая вдова не станет блюсти себя после смерти мужа, вот только детей при этом рожать не принято. Экивоки на почившую в Бозе императрицу Екатерину, у которой, как доподлинно известно, окромя законного наследника были еще и незаконные, нажитые во вдовьем состоянии, тут не пройдут.

Ибо, как говорили древние римляне: "Quod licet Jovi, non licet bovi" [24]. Но на самом-то деле, все не так драматично — во все времена женщины рожали не только от законных мужей, но и от других мужчин. И при живых мужьях от любовников рожают, и во вдовом состоянии. И, как я полагаю, будут рожать. Если есть деньги — а у моей матушки они были — в обществе закроют глаза и на дюжину выблядков. В мое время оное слово считалось пристойным, хотя приличной девушке произносить его вслух не рекомендовалось. Приличной… Не убереглась молодая вдова, понесла. Рожать, конечно же, ездила в дальнюю деревню, но только поздно было. И животик все видели, и ребеночек появился, кого мы обманываем? Но главное — внешние приличия соблюдены, а что еще нужно?