Метаморфозы. Тетралогия - Дяченко Марина и Сергей. Страница 25

– Только дар речи вернулся – сразу врать?

Сашка потупилась. В секцию она так и не записалась – не до того было.

– Я думал, ты будешь молчать еще пару месяцев, – пробормотал Портнов. – Хотя… Идем-идем, мне надо показать тебя кое-кому.

Сашка повиновалась. Они спустились в подвал, прошли мимо закрытого в этот час входа в столовую, потом спустились еще ниже. В этой части института Сашка никогда не бывала.

– Моего коллегу зовут Николай Валерьевич, – сказал Портнов. – Он еще будет с вами работать на старших курсах… я надеюсь.

Они прошли по широкому коридору, мимо ряда коричневых, обитых дерматином дверей. Перед одной из них, с табличкой «Приемная», Портнов остановился. Приоткрыл без стука, заглянул. Кивнул кому-то. Пригласил войти Сашку.

Это в самом деле была приемная, как Сашка ее себе представляла. Большой стол, шкафы-стеллажи, телефон-селектор, канцелярские принадлежности. Молодая женщина – секретарша? – на вертящемся стуле.

Сашка все еще тяжело дышала, и ресницы у нее слиплись стрелками. С одной стороны, она чувствовала потрясающее облегчение. С другой – свою вину перед мамой. С третьей – а была еще и третья сторона – глухое раздражение и обиду на Портнова.

– Николай Валерьевич свободен?

Секретарша кивнула, нажала на какую-то кнопку, прошелестела:

– Николай Валерьевич, к вам Олег Борисович… – и взглядом указала на черную дверь, обитую на этот раз уже кожей.

Портнов вошел, ведя Сашку перед собой, как шахтер вагонетку. Сашка вышла на середину просторного кабинета без окон – и остановилась.

За большим столом, перед включенной настольной лампой сидел человек с темно-серым пепельным лицом. Длинные седые волосы касались плеч. Гладко выбритый подбородок выглядел таким острым, что, казалось, при неловком движении способен порезать сидящему грудь. И кроме того, он был горбат. Черный пиджак топорщился на согбенной спине.

– Коленька, я хочу, чтобы ты посмотрел, – без предисловий начал Портнов. – Просто на всякий случай.

Человек за столом поднялся. Повел плечами, будто расправляя занемевшую спину. Вышел из-за стола, остановился перед Сашкой; та замерла, как лягушонок перед цаплей.

У горбуна были серые глаза почти без зрачков. Крохотные черные точки, как маковые зерна, в центре огромных и сизых, будто грозовая туча, радужных оболочек.

– Самохина Александра, – у горбуна был низкий, чуть глуховатый голос. – Семнадцать лет. Эх, где мои семнадцать…

Поддернув левый рукав, горбун высвободил браслет на запястье – это не были часы, как сначала показалось Сашке. Это была выпуклая металлическая блямба на кожаном ремешке; моментальный блик, ударивший Сашке в глаза, заставил ее зажмуриться.

– Самохина, – повторил горбун, и Сашке показалось, что его голос чуть дрогнул. – Девочка, погуляйте, пожалуйста, в приемной пять минут.

Сашка вышла. Секретарша, ни капельки не таясь, вязала на спицах что-то розовое, с пушистым ворсом; Сашка молча села на кожаный диванчик под окном.

Еще недавно она, наверное, что-то сказала бы секретарше. Обозначила бы свое присутствие простыми словами, похожими на габаритные огни: я здесь потому-то, затем-то, уйду тогда-то…

Долгое молчание, впервые нарушенное каких-нибудь полчаса назад, изменило ее характер серьезнее, чем можно было ожидать. Или дело не только в молчании?

Портнов вышел не через пять минут, а через пятнадцать. Кивнул секретарше, отконвоировал Сашку вдоль по коридору, по лестнице вверх и по еще одной лестнице – в холл; под сенью гигантского всадника сидел Костя. А больше в огромном помещении, как ни верти головой, не было никого. Даже будка вахтерши пустовала.

– Иди и берись за дело, – сказал Портнов, обращаясь к Сашке, но глядя на Костю. – Перед тобой просто непочатый край, гора, море работы. Я бы на твоем месте не тратил драгоценное время на ерунду.

– До свидания, – сказала Сашка.

Портнов остро глянул на нее поверх очков. Хмыкнул. Удалился. Сашка только теперь ощутила, как она устала. И как оттягивает плечо проклятая сумка. И как хочется просто лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать.

Она села рядом с Костей на гранитный постамент и привалилась спиной к бронзовому копыту.

– Я вот что не могу понять, – сказал Костя задумчиво. – Эта штука, лошадь в смысле, она ведь ни в одну дверь не влезет. Получается, сначала построили памятник, а уже потом вокруг него институт… Как это может быть?

Сашка молча помотала головой.

– Чего он от тебя хотел? – спросил Костя тоном ниже.

Сашка вытащила из сумки свой новый учебник. Видавший виды. Ярко-красный. Потертый.

– Это что? – спросил Костя.

Сашка открыла книгу. Ни предисловия, ни авторов, ни каких бы то ни было объяснений. «Упражнения, первая ступень».

– Уже легче, – сказал Костя. – По крайней мере, слова знакомые.

«Номер один. Вообразите сферу, внешняя поверхность которой красная, а внутренняя – белая. Не нарушая целостности, мысленно деформируйте сферу таким образом, чтобы внешняя поверхность оказалась внутри, а внутренняя – снаружи…»

– Как? – беспомощно спросила Сашка.

Костя взял у нее книгу. Пробежал глазами. Вернул:

– У тебя дома все в порядке?

Этот вопрос, такой двусмысленный и такой точный, рассмешил ее, несмотря на усталость:

– У меня все дома. Да. Если ты это имел в виду.

Лил дождь. Вода шелестела в сточных трубах. Сашка, перерыв чемодан, поняла вдруг, что приехала на учебу летом, в джинсах и футболке, и ворох одежды, что запихивала в чемодан мама (вопреки громким Сашкиным протестам), ворох, казавшийся громоздким и ненужным, – не только необходим, но даже и хлипок перед лицом наступающих холодов.

Куртка. Шерстяной свитер и еще один, полушерстяной. Вязаные носки. Тонкие рейтузы, чтобы натягивать поверх колготок. Несмотря на заклеенные окна, в общаге было промозгло и холодно; опять отключили горячую воду. Мыться приходилось в тазах, а воду греть на кухне в большой кастрюле. Белье на холодных трубах не высыхало ни за ночь, ни даже за сутки.

«Вообразите две сферы, большего и меньшего диаметра. Мысленно разместите первую внутри второй, с таким условием, чтобы диаметр обеих сфер не изменился…»

Делать эти упражнения оказалось еще хуже, чем читать бессмысленные параграфы и учить на память белиберду. Портнов раздал задачники всей группе «А», еще через день – группе «Б». Кроме того, каждому первокурснику достался новый текстовый модуль с цифрой «два» на обложке, каждый день приходилось читать и учить параграфы. Английский, история, философия – все шло прахом, ни на что не хватало времени. Только физкультура, где добрый Дим Димыч вместо кроссов и нормативов предлагал первокурсникам баскетбол, волейбол и спортивные танцы, была просветом в бетонной стене зубрежки.

Контрольный Сашкин день – суббота – приближался неумолимо, из пяти упражнений она худо-бедно научилась делать два. Закрывая перед сном глаза, она видела в темноте все эти сферы, спирали, трубы, никак не желавшие проскальзывать сквозь другие, меньшего диаметра; от упражнений чесались глазные яблоки и першило в горле.

– Саня, мы тут мужиков посылаем за водкой, – сообщила Оксана, вернувшись из кухни. – Давай денежку, и тебя возьмем в коллектив. А то задубела совсем.

– Я не пью водку.

– Ну, разбавь пепси-колой.

– Слушай, мне завтра пять упражнений сдавать, а я…

– От работы кони дохнут. Ночью доучишь. Пошли к нам, греться будем!

Сашка заколебалась.

– А можно я Коженникова приведу?

– Приводи! Только пусть что-нибудь захватит из жратвы там, из выпивки. Мы на кухне второго этажа, велкам!

Лиза сидела за письменным столом перед раскрытым задачником. Глаза ее не отрываясь смотрели в одну точку. Возможно, в этот самый момент она выворачивала наизнанку воображаемые сферы.

А может, вспоминала о чем-то. Сашка не решалась с ней заговаривать с тех самых пор, как заново обрела дар речи.

Костя, простуженный и вялый, сопротивлялся недолго. Его соседи-второкурсники пьянствовали где-то в своей компании, в тумбочке одного из них нашлась банка кильки в томате.