Филфак (СИ) - Гордеева Алиса. Страница 10

— Здорова, Сокол! — басит парень и заключает меня в объятия. Со стороны, конечно, дружеские, но я то знаю, что скрывается под ними.

Наверно, поэтому шарахаюсь в сторону, брезгливо скидывая с себя руки Петухова.

— Не помнишь меня? — хохочет придурок и подмигивает Румянцевой. — А я тебе не верил, Анька! Ну ничё, справимся!

— Вот и отлично! — шелестит девчонка, поправляя на плече рюкзак. — Я тогда побегу, а то дел много.

Умоляюще мотаю головой, чтобы Аня не смела оставлять меня в этом дурдоме одного, но Румянцева продолжает смущённо избегать меня. Ну конечно, чувствует себя третьей лишней!

— Лады, — кивает Петухов. — А мы тогда пообедаем. Сокол, я пельмени твои сварил, ты ж не против?

— Пельмени? Да. То есть нет, — продолжаю буравить взглядом раскрасневшиеся щёки Пуговицы. — Аня…

— Илья, – перебивает меня девчонка. — Номер телефона у тебя мой есть. Если что понадобиться, звони. А пока оставляю тебя Мише. Не скучайте, мальчики. Ладно?

— Да не боись, Анька! — чешет репу Петухов. — Я быстро нашему Соколу мозги вправлю, вот увидишь!

— Вот и хорошо! — хлопает себя по бокам Румянцева и не прощаясь убегает. А я смотрю ей вслед с какой-то непередаваемой тоской, мечтая снова всё забыть.

— Сокол! Приём! — щёлкает тощими пальцами перед носом Петухов. — Хватит Аньку глазами пожирать, слышь? Она не для тебя. Не для таких, как мы.

Миша запросто закидывает руку мне на плечо и тянет за собой в комнату.

— Я не такой! — скалюсь в ответ, упираясь пятками в бетонный пол, и ору как сумасшедший. Впрочем, лучше быть психом, чем жить с парнем. — Я нормальный! Нормальный!

Остервенело смахиваю с себя касания Петухова и непроизвольно сжимаю кулаки: пусть только попробует перетянуть меня на сторону зла.

— Ну тебя и шибануло, — тут же отскакивает от меня Петухов, испуганно выставляя перед собой раскрытые ладони.

— А ты ручонки свои похотливые не распускай! — наступаю на рыжего, а тот пятится, пока спиной не упирается в косяк. Глазками-щёлочками своими хлопает, а потом как давай ржать, аж пол под ногами содрогается.

— Сокол, ты идиот? — булькает сквозь смех Миша. — Ты, что, подумал, что я с другого берега? Поверь, с ориентацией у меня проблем нет.

— Тогда какого лешего мы живём вместе?

— Вот ты лопух, Илюха! Мы просто соседи, — никак не угомонится Петухов. — Совсем мозги перегорели? Это общага, а не отель пять звёзд! Здесь все так живут.

— Так мы… так я…, — растерянно отхожу от пацана, с небывалым облегчением вдыхая кислород полной грудью.

— Сокол, пошли лучше пельмени жрать, — растягивает конопатую физиономию в улыбке Миша. — Не бойся, приставать не буду! Даже если начнёшь умолять! У меня невеста есть.

Рыжий открывает дверь, а в нос с новой силой ударяет съестной аромат. Но если поначалу запах казался аппетитным, то сейчас он побуждает желудок вывернуться наизнанку.

— Вот чёрт! — орёт Мишаня и широченными шагами подскакивает к захламлённому столу возле небольшого окна и выдёргивает из розетки электрический чайник, из носика которого клубится пар с едким привкусом тухлого лука. Правда, Петухова запах нисколько не смущает. Он суетливо ищет ложку и зачем-то лезет с ней внутрь прибора.

— Сокол, твоя койка слева, — орёт, не глядя на меня. — Сейчас пельмени достану и экскурсию по комнате проведу.

— Откуда достанешь? — настороженно уточняю, хотя ответ и так лежит на поверхности, просто никак не находит места в моей голове. — Почему ты пельмени в чайнике варишь?

— Потому что на кухню идти в лом, — пожимает плечами Миша. — Тут пока они варятся, я кучу дел успеваю переделать. А там стоять над ними надо, чтобы не убежали.

— Куда не убежали?

— Да хоть куда, – хмыкает Петухов и с гордым видом достаёт из чайника нечто бесформенное и склизкое. И это меня Шестаков хотел в психушку отправить. Видел бы доктор, что за стенами больницы творится.

— Тут же как, — на полном серьёзе продолжает Петухов. — Чуть недосмотришь за харчами, и их обязательно кто-нибудь слопает. Недоваренное, сырое, пересоленное – неважно, главное, что на халяву. И самое обидное: никто даже спасибо не скажет.

С нескрываемым отвращением наблюдаю, как Миша перекладывает в тарелку жалкое подобие пельменей. Ладно их внешний вид пострадал от неправильного приготовления, но что с запахом? Почему пельмени из мяса воняют просроченной рыбой?

— А чай ты как пьёшь?

Не в силах больше смотреть, как из чайника выныривает еда, начинаю изучать комнату. Маленькая, с засаленными обоями на стенах и грязно-кирпичным линолеумом на полу, она доверху забита небрежно брошенными вещами: не первой свежести одеждой, горой потрёпанных учебников и таких же конспектов; на стене висит гитара советских времён, а дверца обшарпанного шкафа держится на честном слове и вот-вот отпадёт.

— Для чая есть кипятильник, да и чайник можно ополоснуть, — Петухов на мгновение оборачивается и смотрит на меня, как на дурака. — Тоже проблему нашёл. В крайнем случае всегда можно в гости к кому-нибудь зайти и под шумок не только чайком обзавестись, но и чем-нибудь более сытным.

— Ладно, — отмахиваюсь от соседа и иду к отведённой для меня кровати, узкой и какой-то хлипкой, на первый взгляд. Серое узорчатое покрывало аккуратно прикрывает неровный матрас, усердно продавленный посередине, а тонкие металлические ножки, проеденные рыжими пятнами ржавчины, немного косят, словно отговаривают меня даже близко подходить к шаткой конструкции. И как на этом можно спать?

— Забавный ты парень, Илюха! — бросает в спину Петухов, продолжая громыхать ложкой по металлической поверхности чайника. — Вот вроде память потерял, а на кровать всё так же с недоверием смотришь.

— Спать на этом — опасно для жизни.

— Ты поэтому сбежал?

— Сбежал? — не рискнув сесть на это ржавое недоразумение, подхожу к столу: лучше задохнуться от пельменного амбре, чем ненароком сломать спину.

— Ну да! — стараниями Петухова перед моим носом вырастает тарелка с переваренным тестом. — Ты ж заехал сюда в конце августа, вещи раскидал и исчез.

— А ты? – стараюсь не смотреть на еду, если это вообще позволительно так назвать.

— Я? — выловив ещё дюжину пельменей, Петухов берёт чайник и как кипятком заливает содержимое своей тарелки бульоном. —Так я в этой комнате третий год живу. До тебя здесь Косолапый спал. С математического. Парень он крупный был, вот кровать и наджабилась. Этим летом Стасян диплом защитил и свалил, а на его место тебя заселили.

— Ясно, — разочарованно тру лоб: получается, Мишаня ни черта обо мне не знает и не сможет развеять туман в голове, а жаль.

— Да ты садись, — выдвигает стул парень, а сам, схватив тарелку и алюминиевую ложку, наваливается пятой точкой на подоконник и со зверским аппетитом начинает уминать пельмени.

— Ты прости, что я тебя за гея принял.

Вступать в новую жизнь с обидами не хочу, да и чувствую себя неуютно. Беспорядок, пыль, пельменная вонь — хаос вокруг не по-детски напрягает.

— Да пучком всё, — чавкает Петухов. — Я ж понимаю, что ты малость не в себе.

— В точку, — обречённо ухмыляюсь. — «Не в себе» — верно сказано. Ощущение, что всё это — дурной сон. Забавно даже: я наизусть помню Конституцию, но понятия не имею, что делаю здесь, в этой общаге, как вообще дошёл до жизни такой, что поступил на филфак.

— О, Сокол, — чуть не давится пельменем Мишаня. — Запоздалое прозрение? Я, честно говоря, тоже не въезжаю, как тебя на филфак занесло. Там же одни девчонки да ботаники-очкарики с прыщавыми мордами, а ты вроде вполне себе ничего.

— Загадка, — усмехаюсь, потирая подбородок.

— Не переживай, всё наладится, — Петухов брякает пустой тарелкой и, пуская слюни, смотрит на мою, всё ещё доверху набитую пельменями. — Ты, Илюх, ешь давай, пока не остыло.

— Я не голоден, — под предательское урчание в желудке отодвигаю от себя неудавшееся блюдо дня и решаю сменить тему: — А что ты там про Румянцеву говорил?

— В каком смысле?