Сотник. Не властью единой - Красницкий Евгений. Страница 12
После второго захода перешли ко второму вопросу: что делать? Как вражин выявить да выловить?
Тут уж поначалу Михайла солировал: надо, мол, подставить, организовать что-то такое… что бы выглядело неохраняемым, но с уничтожением сего причинился бы большой ущерб.
– Непонятно говоришь, Миша, – посетовал дед. – Однако я-то тебя понял.
– И я понял, – староста Аристарх повел плечом. – А ну-ка, Мироне, поддай… Ага… Ухх! Так вот – чего тут непонятного? От, к слову, Корней Агеич пасеку расширять собрался… Вот пусть на выселках и расширит. Подале от завидущих глаз!
– Чего? – не сразу понял воевода. – Это мне – да на выселки?!
– Ну да, – Михайла тут же закивал, пряча довольную усмешку. – Тебе, тебе, деда! На выселках ульи поставим… амбар – вроде как с медом да воском… Недешевый товар!
«Шустрых» девчонок сотник решил проинструктировать лично. Собрать всех в тайности, на дальнем лугу. Вроде и пустой лужок-то – а никто чужой не забредет, по всем кустам – стража. Известить девушек Миша поручил человеку проверенному, умному и ни в коем разе не болтуну – Ермилу.
– Как будешь действовать – продумай сам, но чтоб ни одна живая душа не знала, не ведала, что это я их зову.
– Хорошо, господин сотник. Сделаю.
Иного ответа Михаил и не ждал. Знал, еще по Царьграду, а впрочем, и не только – уж кому-кому, а Ермилу из рода старого Хотобуда можно поручить самое ответственное дело. И результат будет такой, какой надо.
– Разрешите идти, господин сотник?
– Что ж, Ермиле, ступай. Вернешься – доложишь, если что не так.
Четырнадцать лет минуло Ермилу. Смуглый, жилистый, тощий. Узкое лицо, обрамленное длинными темными волосами, делало паренька похожим на список с какой-нибудь ромейской иконы. Держит себя спокойно, перед начальством не заискивает, не суетится. Серые глаза смотрят по-взрослому, цепко. Сам – из Нинеиной веси, последыш после знаменитого мора, когда весь вымерла почти полностью – и никакие ведьмины потуги не помогли. Дружок Ермила – Велимудр, Велька, – кстати, тоже из тех же краев…
Из прежних «шустрых» девиц (как называл их Миша) остались лишь три подружки-хохотушки – Ладислава, Добромира, Любава, они же – Евдокия, Ирина и Ксения. Ну, это если по-христиански, здесь, в глуши, еще сильны были старые верования и те, кто их яростно исполнял – та же Нинея Всеславна. Подружки же старых богов не любили – страшны́е все, корявые, еще и жертвы им приносить нужно, задабривать. Ишь, погань какая! Куда уж лучше добрый и всепрощающий Иисус! Тем более на иконах да на распятии он весь такой красивый-красивый…
Еще с год назад, выбрав в качестве «информационного оружия» молодых незамужних дев, Миша преследовал несколько целей. Во-первых, на них было легче влиять. Господина сотника они просто боготворили, слушали с благоговением и все поручения исполняли если и не в точности, то уж со всем своим прилежанием.
Во-вторых, девушки имели куда больше влияние на молодежь, нежели, скажем, жена старосты и прочий пожилой «женсовет»! Да и что и говорить – Миша и сам иногда заглядывался на симпатичных девушек-хохотушек, что он, не человек, что ли?
А подружки-то все разные, всякая на особицу красива! Ладислава, в крещении Евдокия, – статная, черноглазая, чернобровая, сильная. Врежет кулаком промеж глаз – мало не покажется! Некоторые из младшей стражи – тому свидетели… пробовали… получали… Добромира, в крещении Ирина, – маленькая, худенькая, выглядевшая куда младше своих пятнадцати лет. У нее даже и грудь еще не выросла, не оформилась, волосы темно-русые, остричь – вылитый мальчик.
А вот Любава, в крещении Ксения, – пухленькая, востроглазая, глазками так и стреляет, ну, такой себе живчик – ни секунды спокойно не посидит!
И все эти девы одно дело делали, иногда – под присмотром старшего писца Ильи, а чаще – по поручению самого сотника…
В село отрок пошел пешком, хотя мог бы и верхом отправиться. Да только верхом – лишнее внимание. Куда поскакал, зачем? А-а-а, это ж из младшей стражи урядничек! Видать, Миша-сотник послал по какому-то важному делу. По какому? Куда поскакал, у чьего двора спешился?
Не-ет, конь в таком деле – помеха.
А так… идет себе отрок, весь из себя задумчивый… в церковь, наверное, куда же еще? Ермил-отроче – известно всем – набожный, да еще и книжник. Вот как свободное время выпадет – так и ходит в задумчивости, даже девок, бывает, и не заметит, хотя они-то к нему льнут.
О! У колодца уже собрался «женсовет» – тетушка Варвара, Марья и прочие… ага, и тетка Алена здесь – голос зычный издалека слыхать.
– Будьте здравы, хозяюшки, – проходя мимо, отрок вежливо поздоровался, кивнул.
Женщины повернулись:
– И тебе здравия, отроче! Видно, от службы ныне свободен. Поди, в церковь?
– Туда тоже зайду, – иконописное лицо Ермила озарилось улыбкой. – Да и так пройтись – в радость. Бывайте, хозяюшки.
– И тебе не хворать.
Пошел Ермил дальше, не торопясь, да что-то под нос себе нашептывал, верно – молитвы читал или вспоминал-пересказывал какую-то ученую книжицу.
Тетушки проводили его взглядом аж до самого поворота – ну да, к церкви…
– Сурьезный отроче, – шмыгнув носом, одобрительно покивала старостиха. – И набожный. Вот повезет кому-то с зятем.
– Так им, в младшей страже, жениться покуда нельзя, – авторитетно заявила Алена. – Хотя их ведь и этому учат.
Марья хмыкнула:
– Эт мы знаем. И Ермила этого знаем немножко. Парень сурьезен, пригож. Одно спрошу – избу он сможет поставить? Или, там, забор, баньку сложить?
– Ну-у, один-то навряд ли. Так и наши-то мужики…
– Ему избу ставить не надо – на то, чай, плотники есть.
– Так что ж он, не рукастый?
– Зато мозговитый, ага.
– А вот что лучше, бабоньки, – рукастый или мозговитый?
– Ну-у… что и сказать, не знаю! Хорошо ж так, всего понемногу… Неплохо б и чтоб на лицо пригож был!
– Да парень ж не девка – с лица воду не пить!
– А мне темненькие не по нраву. Я светлоликих люблю!
– Знаем, знаем, кого ты любишь!
– А что это вы знаете? А? Наболтали уже? Мхх…
– Та-ак! Марья, положь коромысло!
– Тетка Алена, отстань!
– Кому сказала – положь!
В церковь Ермил заглянул ненадолго. Пообщался с отцом Симоном, помолился да поставил две свечки за упокой рабов Божьих Варвары и Пресмысла, в крещении – Павла. Пуще всего было жаль Варвару. Хоть она и из гулящих дев, а добрая была и такой лютой смерти не заслужила… Эх, Константинополь-Царьград… Сотник до сих пор переживает, себя корит – видно…
Уже вовсю разгорался день, теплый, летний, никто праздно по улице не шатался. Кто на покосе, кто в полях, кто на усадьбе – все по хозяйству, да мало ли дел? Летний денек год кормит – такое присловье было.
Обойдя выросшую на перекрестье улиц березу, Ермил подошел к полуоткрытым воротам, заглянул во двор:
– Здрав будь, дед Титок. Все ли по добру?
– Твоими молитвами…
Возившийся у коновязи дед лишь оглянулся, не отрываясь от дела. Что-то там подвязывал, ремонтировал…
– Ладислава-краса дома ли? Мне б на пару слов… Яблочный спас скоро – уговориться бы.
– Ну-у, скоро – сказанул… Хотя… как посмотреть.
Присвистнув, дед махнул рукой:
– На гумне Ладислава твоя… Или на риге – молотит…
– Так я пройду… ненадолго.
– Ну, коль ненадолго – пройди… Погодь! Пса приберу… Карай, Карай… свои.
Громыхнул цепью здоровенный кобель бурой, с желтыми подпалинами, масти. Заворчал, покосился на чужака, однако ж не лаял – хозяин-то вот он, рядом.
– Эвон рига-то, за птичником, за амбаром…
Пройдя по двору, отрок свернул за амбар и увидел просторный молотильный сарай – ригу – с распахнутыми настежь воротами. Из сарая доносились ритмичные звуки… будто кого-то били, этак невозмутимо мутузили…
– Х-хэк!
Ах, как Ладислава управлялась с цепом! Не хуже иного мужика. И вся из себя – сильная, статная. Грудь – ого-го! Мускулы так и ходят…