Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф. Страница 50

На борту кто-то откашлялся. Очевидно, мои слова произвели впечатление.

— Мы не знаем, кто вы такой.

— Я вам уже сказал. Я — англичанин. А дама — испанка.

— Так, но есть англичане и англичане. Иной англичанин водится с очень нехорошей компанией на берегу…

Эти люди, видимо, наслаждались остроумием, проницательностью и тонкостью своих подозрений.

— Кастро, — сказал я в отчаянии и тут же прикусил язык.

Он мог в любой момент начать ругаться по-испански и вызвать этим град пуль, а свинец — я помнил — слишком слеп.

— Нечего ждать от этих людей. Нам не попасть на борт.

— Да, видно, без помощи Мануэля — не попасть. Вот вам и ваши великодушные соотечественники.

Вдруг Серафина спокойно сказала:

— Они правы, в этих краях подозрительность необходима.

На корабле опять заговорили: "Там в самом деле женщина. Женский голос…"

С новой надеждой, я крикнул:

— Да, да, с нами женщина.

— Так, но куда же вы едете? — возразил голос.

Я почувствовал в волосах поднимающийся ветер.

— Мы бежали, чтобы повенчаться, — крикнул я.

— Ошиблись лавочкой, — был грубый ответ. — Ступайте в церковь.

Я опять попробовал крикнуть, но голос мой затерялся в суматохе: они торопились использовать каждый вздох ветра. Минута — и глаза мои уже не различали в тумане корабля.

Мы были покинуты, более одинокие, чем раньше.

Только съежившийся диск месяца висел над нашими головами.

Унылое молчание. Казалось, прошла целая вечность, когда Томас Кастро вдруг сказал:

— Слушай!

Слова был излишни. Мануэль, несомненно, заблудился, но корабль плыл прямо в середину флотилии. Внезапно поднявшийся гул как-то сразу улегся.

— Вперед, Кастро, — крикнул я.

— Ха! Bueno! [37]

Мы с яростью налегли на весла.

Шел рукопашный бой. Очевидно, пиратам удалось абордировать корабль. Не было слышно выстрелов. Ничего не было видно — даже парусов.

Мы словно спешили в смертельную схватку голосов и теней. Отчетливо раздавались крики ярости, ободрений, злобы, бешенства и боли. Визги, вой, стоны… И вдруг, приближаясь к кораблю, но еще не видя его, мы едва не натолкнулись на лодку. Она, казалось, была выбита из боя. Весла болтались, люди в смятенье давили друг друга.

Над мешаниной тел выпрямившись стоял на корме высокий человек и с неистовой руганью потрясал над головой кулаками.

Туман редел. Перед моими глазами неподвижным призраком встал знакомый корабль. Зловещий шум стоял на палубе. К левому борту пугливо жалась стая пустых лодок. Несколько опережая нас, большая лодка, полная гребцов, подходила к кораблю с тылу. "Смерть! Смерть! Muerte!" — висело над нашими головами.

— Держитесь, ребята! — крикнул по-английски бодрый голос на корме.

Мы из последних сил налегали на весла.

— Готовь пистолеты, Серафина, — сказал я.

— Готовы, Хуан.

По сей день мне не верится, что человеческие руки могли гнать челнок с такой быстротой. Он летел как пушечное ядро. Я едва успел взять пистолет, протянутый мне Серафиной. Кастро бросил свое весло и словно кошка согнулся над бортом уже приставшей к корме корабля лодки. Пираты удачно закинули канат и в угрюмом молчании поднимались на ют. Один уже перекинул ногу через перила.

Кастро знал, что он делает. Его единственная рука схватилась за румпель и быстро тянула вперед нашу скорлупку. Онемевшие от изумления испанцы, повернув головы, смотрели на нас.

Живя у Макдональда, я со скуки упражнялся в стрельбе и стал хорошим стрелком. Лугареньос, столпившись в своей лодке, успевали только вопить от ужаса. Два или три прыгнули в воду, точно лягушки, потом один запищал совершеннейшей крысой.

Кастро, между тем, изловчился ножом перерезать их канат у самого кольца, а так как корабль все время продолжал тихо плыть вперед, лодку нападавших откинуло назад. Она легко проскользнула между кормою и нашей скорлупкой. Я послал им вслед мой четвертый заряд и в ответ услышал жалобный стон: "Пощады, пощады! — сдаемся".

Оставив Кастро и Серафину, сам я вскарабкался по канату на ют. Высокий лугареньо, прыгнувший на борт, чтобы спастись от моих пуль, прокричал товарищам:

— Бегите. Все потеряно. Еретики стреляют с моря.

Дальше произошло нечто невероятное.

Увидев меня, незнакомца, дюжий матрос, только что не без моей помощи расправившийся с пиратом, кинулся на меня и стал меня душить. Мы сцепились, поскользнулись и упали в какое-то горячее месиво.

Я никогда не думал, что кровь так долго может сохранять свою теплоту. И количество ее было ужасающее. Вся палуба дымилась. Мы катались под ногами у толпившихся матросов. Я пробовал кричать и не мог.

Положение казалось безвыходным.

Неужели я должен убить человека, англичанина, или должен сам бесславно, бессмысленно погибнуть, раздавленный матросскими сапогами на пороге спасения, свободы, любви?.. Серафина… Их лодка одна уйдет в чужие края… А я…

Резкий голос крикнул:

— Назад, — взять его живьем.

Меня потащили на верхнюю палубу.

Должен ли я рассказывать, как мне — недавнему жалкому пленнику — в восторге благодарности чуть не вывихнули руки, славя во мне спасителя?

— Да, мы должны вас величать, все равно как архиепископа Кентерберийского. Позвольте представиться — штурман Себрайт. — Капитан пошел к своей миссис. Ей не понравится, что его маленько потрепали. Нам теперь приходится держать ухо востро. Она, видите ли, племянница мистера Перкинса, — тараторил Себрайт, — мистера Перкинса из Бристоля, нашего хозяина. Он методист. Но, черт побери, надо знать меру. Она способна превратить корабль в часовню.

Я сидел на свернутом канате, склонив голову на колени.

— Ну, ребята, пошевеливайся — распоряжался Себрайт. — Надо привести корабль в порядок. Наша добрая старая палуба совсем затоплена. Это все моя выдумка — угостить проклятых "даго" кипятком. Повар нагрел воды, да вот кишка слишком рано лопнула. Только одна лодка успела отведать угощенья. А слышали, как они визжали, — точно поросята?

Так значит то, что я принял за кровь, было водою из лопнувшей кишки.

Наконец мне удалось ввернуть два слова о Серафине.

— Как — дама? Эй, ребята, тут должна быть лодка с одним "даго" и женщиной. Взять их на палубу, — поняли?

— Есть.

Себрайт опять заговорил со мною. Рассказав мне о взятом ими пленнике "долговязом, весьма комичном парне с длинными буклями, как у старой девы", он объявил, что должен идти с рапортом к капитану Вильямсу. Это имя меня поразило.

— Вильямс? Мы на "Лионе"?

— Конечно. Едем в Гавану.

"Увы", — раздался рядом со мною жалобный вздох. Растерянный, хриплый голос дважды повторил по-испански: "О, мое поруганное величие. Мое бедное горло".

Два матроса вели ободранного пленника, в котором я узнал Мануэля дель-Пополо. При виде меня он отскочил назад и крикнул:

— Это… Это… чудо… это дьявольское наваждение… вы… вы…

Голос его упал до шепота.

— Инглес бежал! Горе тебе, Доминго! Доминго, ты осужден.

Перемена в его тоне, его попытка протянуть ко мне руки удивила всех нас. Я отвернулся.

— Держите его, держите крепче.

— Сеньор, снизойдите до несчастного, взгляните на атамана в его падении… Я… я Мануэль… я умею слагать песни, от которых даже поп заплачет… Горло пересохло, — прибавил он жалобно.

Он, должно быть, ждал, что его зарежут тут же на месте. Голос его был необычайно глух. Но все вокруг глазели на пленника с благодушным любопытством, кроме разве двух его сторожей, чьи лица выражали крайнюю усталость и скуку.

— Эй, вы там — готовы? — загремел на юте голос боцмана.

— Olla raight! Olla raight! Waita a leetle [38], — услышал я снизу голос Кастро.

— Сжальтесь, сеньор, — прокричал пленник. — Пощады! Доминго, давший вам бежать — осужден. Но… послушайте… Замечательная комбинация… Ха… Ха… Сеньор, выслушайте мои мольбы, сеньор. Куда вы поедете?.. В Гавану… Но там судья… Там судья… Вас так же казнят, как и Доминго. Я дам вам жизнь и свободу. Сеньор, отпустите меня и я кинусь к ногам судьи О’Брайена и скажу… я скажу, что я вас убил. Мануэль дель-Пополо, сам, вот этой рукой, заколол инглеса… Ха… Ха…