Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф. Страница 8

При виде лейтенанта д’Юбера, который стоял перед ним очень бледный, с провалившимися глазами, сердце старого воина сжалось от истинного сострадания. Вся его привязанность к полку — к этой массе людей, которую он одним мановением руки мог послать вперед и вернуть назад, которая преисполняла его чувством гордости и владела всеми его помыслами, — казалось, перешла сейчас на этого юного, подающего надежды офицера. Он кашлянул, громко нахмурился и начал свирепым тоном:

— Вы должны понимать, что я нисколько не дорожу жизнью каждого отдельного человека в моем полку. Мне ничего не стоит послать вас всех, восемьсот сорок три человека, на конях прямо в пекло, на смерть. Это мне все равно, что муху убить.

— Так точно, господин полковник! И вы сами поскачете впереди всех, — сказал лейтенант д’Юбер, слабо усмехнувшись.

Полковник, весьма озабоченный тем, чтобы вести разговор как можно более дипломатично, пришел в ярость:

— Потрудитесь слушать! Я желаю, чтобы вы поняли, лейтенант д’Юбер, что, если понадобится, я могу стоять в стороне и смотреть на то, как вы будете лететь к черту. Я такой человек, что готов и на это, если того требуют служба и мой долг перед родиной. Но это, конечно, немыслимая вещь, так что, пожалуйста, и не заикайтесь об этом… — Он грозно сверкнул глазами, но голос его смягчился. — У вас, молодой человек, еще молоко на губах не обсохло. Да вы знаете, на что способен такой человек, как я? Я готов спрятаться за стог сена, если… Нечего улыбаться, сударь! Как вы смеете? Если б это был не частный разговор, я… Слушайте меня. Я отвечаю за. то, чтобы должным образом распоряжаться жизнью вверенных мне людей, она должна служить славе Франции и чести полка. Понятно? Так почему же, черт возьми, вы позволяете протыкать себя этому молодчику из седьмого гусарского? Ведь это же просто позор!

Лейтенант д’Юбер почувствовал себя в высшей степени уязвленным. Плечи его слегка передернулись. Ему нечего было ответить. Он сознавал свою ответственность.

Полковник перестал сверкать глазами и произнес тихо:

— Это ужасно! — Затем он опять переменил тон. — Послушайте, — начал он убедительно, но с тем оттенком властности в голосе, который таится в глотке каждого хорошего командира, — с этой историей надо покончить. Я требую, чтобы вы мне чистосердечно рассказали, в чем тут дело. Я вправе это знать как лучший ваш друг.

Настойчивая нотка властности, убеждающая сила душевной доброты сильно подействовали на человека, только что поднявшегося с одра болезни. Рука лейтенанта д’Юбера, сжимавшая рукоятку стэка, слегка задрожала. Однако его северная натура, чувствительная и вместе с тем дальновидная и трезвая в своем понимании того, что хорошо и что дурно, заставила его подавить мучительное желание выложить начистоту всю эту отвратительную нелепость. Следуя истинно мудрому правилу, он семь раз повернул язык во рту, прежде чем заговорить, и затем рассыпался в благодарностях.

Полковник слушал сначала с интересом, потом посмотрел с недоумением. Наконец он нахмурился.

— Вы что, не решаетесь? Черт возьми! Я же вам сказал, что я хочу обсудить это с вами как друг!

— Да, господин полковник, — ответил лейтенант кротко. — Но я опасаюсь, что после того, как вы выслушаете меня как друг, вы поступите как начальник.

Внимательно слушавший полковник прикусил губу.

— Ну, и что ж тут такого? — простодушно сказал он. — Разве это так уж позорно?

— Нет, — отвечал лейтенант д’Юбер слабым, но твердым голосом.

— Разумеется, я поступлю так, как того требует служба. И ничто не может помешать мне в этом. Для чего же, вы думаете, я хочу это знать?

— Я знаю, что не из простого любопытства, — сказал лейтенант д’Юбер. — Я знаю, что вы поступите разумно. Но что, если от этого пострадает репутация полка?

— Репутация полка не может пострадать от сумасбродной выходки мальчишки-лейтенанта! — строго сказал полковник.

— Нет, конечно, не может, но от злых языков может. Пойдут разговоры о том, что лейтенант четвертого гусарского побоялся встретиться со своим противником и спрятался за своего полковника. А это хуже, чем спрятаться за стог сена… по долгу службы. Я не могу допустить этого, господин полковник.

— Никто не осмелится сказать ничего подобного!.. — свирепо начал полковник, но конец фразы получился у него несколько неуверенным.

Храбрость лейтенанта д’Юбера не подлежала сомнению. Но полковник отлично знал, что храбрость, проявляемая на дуэли, где встречаются один на один, расценивается — правильно или ошибочно — как храбрость совершенно особого рода. И, разумеется, было безусловно необходимо, чтобы офицер его полка обладал и тем и другим родом храбрости и мог бы доказать это, если понадобится.

Полковник выпятил нижнюю губу и уставился куда-то в пространство странно остекленевшим взором. Это было у него выражением недоумения, и такого выражения никто никогда не видел в полку, ибо недоумение есть чувство, несовместимое с рангом полковника кавалерии. Полковник и сам испытывал какое-то неприятное ощущение новизны от этого чувства. Так как у него не было привычки размышлять над чем бы то ни было, что не входило в его служебные интересы, связанные с заботами о вверенных ему людях и лошадях и надлежащем использовании их на поле славы, то все его мозговые усилия свелись к тому, что он мысленно разразился проклятиями.

"Экая чепуха дьявольская! Вот чертовщина!" — думал он.

Лейтенант д’Юбер мучительно кашлянул и слабым голосом добавил:

— Найдется немало злых языков, которые будут говорить, что я увильнул. А я полагаю, вы не сомневаетесь в том, что я не потерплю этого. И тогда может оказаться, что мне придется вести целую дюжину дуэлей, вместо этой одной.

Ясная простота этого аргумента дошла до полковника. Он пристально посмотрел на своего подчиненного.

— Сядьте, лейтенант, — ворчливо сказал он. — Черт знает что такое… Сядьте!

— Господин полковник, — снова начал д’Юбер, — я не боюсь злых языков. Есть средство заставить их замолчать. Но не могу же я поступить против своей совести! Я никогда бы не мог примириться с мыслью, что я погубил товарища, офицера. Что бы вы ни предприняли, это непременно пойдет дальше. Расследование не состоялось. Прошу вас, не поднимайте этого снова. Так или иначе, это погубит Феро.

— Как! Что вы говорите? Он так гнусно себя вел?

— Да, достаточно гнусно, — прошептал лейтенант д’Юбер. Но, будучи еще очень слабым, он почувствовал, что вот-вот расплачется.

Так как другой офицер был не из его полка, полковник без труда поверил лейтенанту д’Юберу. Он зашагал взад и вперед по комнате. Он был хороший командир и истинно сердечный человек, но у него были и другие человеческие свойства, и они тут же обнаружились, ибо он не был способен к притворству.

— Черт знает, что за чепуха, лейтенант! — простодушно воскликнул он. — Я же ведь сказал всем о своем намерении докопаться до сути этого дела. А слово полковника, вы сами понимаете, это что-нибудь… Н-да…

— Умоляю вас, господин полковник, — горячо заговорил лейтенант д’Юбер, — поверьте мне! Клянусь вам честью, мне не оставалось ничего другого. У меня не было выбора: как человек и как офицер я не мог поступить иначе, не уронив своего достоинства… И в конце концов, господин полковник, это и есть самая суть дела. Вот теперь вы все знаете. Остальное — просто подробности.

Полковник хотел было что-то возразить, но удержался. Репутация лейтенанта д’Юбера как человека здравомыслящего и уравновешенного говорила в его пользу. Ясная голова, горячее сердце, открытая, чистая душа, всегда со всеми корректен — как ему не поверить? Полковник мужественно подавил чувство нестерпимого любопытства.

— Гм… Так вы утверждаете… как это вы сказали?.. Как человек и как офицер не могли поступить иначе? Так?

— Как офицер — да, и офицер четвертого гусарского, — горячо продолжал лейтенант д’Юбер. — Ничего другого мне не оставалось. И в этом и есть вся суть дела, господин полковник.