Любовь — азартная игра - Картленд Барбара. Страница 3

В голове девушки промелькнуло — выиграй он, как надеялся, пятьдесят тысяч гиней, они роскошно прожили бы многие годы!

Такая сумма — огромное искушение. После выигрыша для него началась бы другая жизнь, та, о которой он мечтал: прекрасные лошади, бега, собственный дом в Лондоне.

Но он проиграл!

И в первый раз у Идоны в голове возникла догадка, и нерешительно, смущенно она спросила:

— Скажите мне, пожалуйста… эта дуэль, в которой участвовал мой отец, произошла сразу после того… как он узнал, что проиграл все, что имеет… маркизу Роксхэму?

Голос ее дрожал, и мистер Лоусон, взглянув на нее, ответил:

— Я слышал, мисс Овертон, что, уходя из клуба, он оскорбил одного из его членов, известного как прекрасный стрелок.

Идона вздохнула.

Теперь ей было понятно — отец искал смерти. И она представила себе, как его противник поднимает пистолет, а отец изменяет принятую на дуэли позу и намеренно разворачивается навстречу пуле.

Идона молчала, и, выдержав паузу, мистер Лоусон сказал:

— Я выражаю свое сочувствие, мисс Овертон, но, к сожалению вынужден сообщить вам столь мрачные известия.

— Я благодарна вам за откровенность. Может быть, вы мне скажете, что маркиз намерен делать с домом и с имением? — Она секунду помолчала и добавила: — Его светлость, конечно, обеспечит людей, которые живут в домах на нашей земле?

— Я думаю, вы сами увидите: его светлость хоть и нелегкий человек, но справедливый, — сказал Лоусон. — Он владеет множеством имений, обретенных за игорным столом, и большей частью они для него обуза.

— Тогда зачем он их выигрывает? — резко спросила Идона. — Он наверняка понимает, что выиграть чей-то дом, в котором живут люди, а до них жили их предки, — значит создать невыносимые трудности для тех, кто… вынужден от него зависеть и надеяться на него.

Голос девушки дрожал, и мистер Лоусон тоже испытывал смущение. Стараясь не смотреть на Идону, он сказал:

— Я пришел лишь выполнить свои обязанности. Мне нужно осмотреть все, что здесь есть, и думаю, мне лучше встретиться с вашим управляющим.

Усилием воли Идона заставила себя сдержать слезы и ответила:

— Здесь нет управляющего. После смерти отца я распоряжаюсь домом и имением. Оно небольшое.

— У вас три фермы.

— Они все перешли к фермерам, которые многие годы их арендуют.

— У вас есть деревня.

— Но не все дома в ней наши. Несколько домов и гостиниц платят нам ренту, но она невелика, так как они не слишком доходные — стоят не на главной дороге.

Мистер Лоусон записал. И задал еще вопрос:

— У вас есть лошади в конюшне?

— Шесть. Три кобылы на пастбище, они вскоре должны жеребиться, — ответила Идона.

Мистер Лоусон сделал пометки, указав число отцовских собак, уже очень старых, из которых лишь одна годилась для охоты.

— А теперь займемся домом, мисс Овертон.

Идона вздохнула.

— Неужели даже мебель матери и ее портрет больше не мои?

— Боюсь, именно так.

Идона стиснула руки, чтобы не заплакать. Ее гордость, о которой она, пожалуй, и не подозревала до сего момента, не могла позволить ей этого.

— Но, я полагаю, мои личные вещи принадлежат мне?

Помолчав, мистер Лоусон ответил:

— Я уверен, если вы поговорите с его светлостью, он будет великодушен. Но по закону они принадлежат ему, как и вы сами.

Повисла тишина. Испуганно и удивленно смотрела Идона на мистера Лоусона, словно силилась, но не могла понять смысла услышанного.

После невероятно долгой паузы она сказала голосом, совершенно не похожим на ее собственный:

— Вы сказали, что я… теперь… собственность его светлости?

— Ну, если строго следовать условиям ставки, тому, как она была оформлена, — медленно проговорил мистер Лоусон, — то все живое, принадлежавшее сэру Ричарду Овертону и в доме и вне его, переходит к его светлости.

— А как это можно применить к… человеку, людям?..

— Ребенок по закону является собственностью родителей, хотя в определенных обстоятельствах если он достиг двадцати одного года, это может не действовать, об этом можно спорить.

— Я… я не… не верю! — воскликнула Идона.

— Даже если вы обратитесь в суд, вряд ли у вас есть хоть один шанс доказать, что вы не являетесь собственностью маркиза, потому что, как я уже говорил вам, ему принадлежит поместье, в том числе и все живое, населяющее его.

Идона поднялась и подошла к окну. Яркими лучами врываясь в комнату, солнце сверкало на ее волосах.

— Это… невозможно. Совершенно…

После некоторого молчания мистер Лоусон продолжал:

— Я рассказал вам, мисс Овертон, как ситуация выглядит с точки зрения закона. Но я думаю, маркиз пойдет вам навстречу и позволит покинуть имение с тем, чтобы жить с кем-то из родственников.

Однако в тоне поверенного угадывалось сомнение в том, что его хозяин поступит именно так. Идона поняла: ему просто хотелось немного поддержать ее.

Она повернулась к нему:

— Как же мой отец мог совершить столь неразумный поступок, согласиться на такую ставку, чтобы в случае проигрыша лишиться абсолютно всего?

Мистер Лоусон не ответил, и Идона спросила:

— А кто записал ставку? Не могу поверить — неужели отец включил все эти пункты!

Мистер Лоусон молчал, и Идона продолжала:

— Пожалуйста, скажите мне… Я хочу знать правду.

— Но вы же понимаете, мисс Овертон, я не присутствовал при игре, — ответил он. — Но поскольку формулировка та же, что и в других случаях, которые я вел от имени его светлости, могу предположить, что именно он диктовал условия.

— Я так и знала, — сказала Идона. — Папа никогда бы не поступил так дурно и жестоко, не включил бы меня и все, что есть в поместье, в ставку этой сумасшедшей, идиотской игры!

Она осеклась, снова повернулась к окну и, глядя на дикий, неухоженный, но очень красивый сад, подумала, что отец, не в силах избежать последствий своего неразумного поступка, решил умереть.

Сейчас Идона невольно вспомнила улыбку на его губах и поняла: он решил уйти из жизни, смеясь над теми, кто торжествовал, видя, как он потерял все.

«Но я-то все еще здесь!» — хотелось закричать ей.

Внезапно ее охватило отчаяние, она почувствовала беспомощность, испуг…

— Что мне… теперь делать?

Вопрос прозвучал чуть слышно, но поверенный маркиза понял его и сочувственно покачал головой:

— Мне бы очень хотелось помочь вам, мисс Овертон, — признался он, — но единственное, что я могу, — это отложить оформление документов до тех пор, пока его светлость сообщит о своих намерениях в отношении этого поместья.

— Вы думаете, он сюда приедет? Мистер Лоусон пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю. Иногда его светлость, выиграв что-то особенное или что-то очень его интересующее, сразу приезжает взглянуть на новую собственность. Вот, например, в прошлом месяце он выиграл арабских скакунов.

— А… в других случаях?

— Иногда пройдут месяцы, прежде чем он проявит интерес к выигрышу…

— И что тогда… будет с нами?

— Согласно инструкциям его светлости, относящимся к такого рода собственности, меня снабжают деньгами на содержание имения. Вся рента отныне станет собираться от имени маркиза, и, конечно, никакие средства на фермы или надворные строения не будут расходоваться без его разрешения.

Сейчас мистер Лоусон говорил коротко и по-деловому. Идоне казалось, что он зачитывал смертный приговор имению. Приговор, не подлежащий обжалованию.

Потом, наблюдая, как мистер Лоусон собирал бумаги в портфель, она сбивчиво заговорила:

— Я надеюсь, вы понимаете, что трое слуг в доме и я сама… поскольку нам надо есть… а отец не оставил денег… лишь долги… может, его светлость учтет это?

— Я полагаю, если его светлость разрешит, то вы сможете продать некоторых лошадей и кое-какие вещи, чтобы расплатиться с долгами вашего отца, мисс Овертон.

Идона не стала возражать, хотя понимала, что единственное, что можно продать, — это мебель матери и несколько картин.