Любовь и Люсия - Картленд Барбара. Страница 7

Мистер Джонсон записал все в блокнот и, решив, что больше указаний не будет, направился к двери, но маркиз остановил его:

— Вели Августино сказать мисс Бомон, что я навещу ее после полудня. Да, и пусть он узнает у нее адреса, где находятся остальные картины ее отца, надо и их выкупить.

— Сколько можно заплатить за них, милорд?

— Сколько ни попросят. Не швыряйтесь деньгами, но приобретите их за любую цену.

Мистер Джонсон вновь удивился.

За все время службы у маркиза он ни разу не видел, чтобы тот, не жалеющий деньги на себя, позволял кому-либо пользоваться своей щедростью.

Торговцы картинами, маклеры, виноторговцы — да любой, кто пытался нажиться на его деньгах, полагая, что тот немного потеряет, — очень скоро разочаровывались».

Маркиз платил честно, но никогда не переплачивал, мистер Джонсон впервые получил от него карт-бланш на покупку этих картин.

Приказов больше не последовало. Маркиз приступил к завтраку, и мистер Джонсон оставил его.

Маркиз закончил завтрак гораздо позже обычного. Поэтому он не удивился, услышав по дороге в библиотеку, легкие шаги за спиной.

Он повернулся к Франческе.

Девушка была уже одета и выглядела весьма изящно.

Темные волосы, уложенные парикмахером, скрывались под модной шапочкой с изумрудно-зелеными страусовыми перьями.

В ушах венецианки красовались изумрудные сережки, и маркиз вспомнил, что обещал подарить ей к ним изумрудное ожерелье. Он был почти уверен, что Франческа уже пригласила ювелира и тот вскоре явится.

Темные глаза под накрашенными ресницами поблескивали, а алый ротик, всегда готовый к поцелуям, соблазнительно улыбался.

— Как ты мог оставить меня одну! — произнесла актриса тоном, в котором одновременно звучали и упрек, и намек на флирт.

— Ты так крепко спала, — ответил маркиз.

— Я по тебе соскучилась, — заявила Франческа, — но сейчас не могу остаться с тобой, мне надо торопиться на репетицию. Ты осчастливил меня этой ночью, вечером я буду петь прекрасно как никогда.

— Это вовсе не от меня зависит, — чуть насмешливо заметил маркиз.

Франческа провела рукой по его щеке.

— Я сделаю тебе подарок и буду петь только для тебя, — пообещала она. — А еще один подарок ты получишь позже.

Намек был прозрачен как слеза, и, когда маркиз поднес к губам ее руку, в его глазах проскользнула похотливая искорка. Он был весьма искушен в женских уловках и понимал, что она намерена получить что-то взамен. Маркиз помнил про изумрудное ожерелье, а Франческа тем более не могла о нем забыть.

— До вечера, — мягко произнесла она.

Актриса повернулась и пошла прочь, уверенная, что маркиз будет смотреть ей вслед, пока она пройдет по длинной галерее до центра палаццо, откуда начиналась лестница.

Маркиз проводил любовницу взглядом. Колышущийся подол ее модного и очень дорогого платья внезапно навеял воспоминания о бедно одетой Люсии. Когда она шла впереди, показывая дорогу, ее ноги словно вовсе не касались земли. А когда маркиз с девушкой поднимались на чердак, та взмыла по лестнице, как на крыльях. Да, конечно, она беспокоилась и одновременно радовалась тому, что он согласился пойти с ней — в этом была главная причина.

Но маркиз подумал, что девушка несколько дней голодала — ему вдруг представилось, что Люсия ступила на розовый лепесток, и тот совсем не шелохнулся.

Наконец Франческа исчезла из виду, и маркиз послал за своим шеф-поваром, чтобы решить, чем следует кормить долго голодавшего человека, чтоб тот выздоровел и набрался сил.

«Как он дошел до этого?» — спрашивал себя маркиз.

Он сгорал от любопытства и все пытался понять, как все-таки художник достиг подобного совершенства письма.

Все оставшееся утро маркиз не мог думать ни о чем, кроме его новых знакомых.

Перед ленчем ему доложили, что Августино вернулся с картинами, и маркиз, против обыкновения, сам спустился к дверям палаццо, чтобы проследить, пока полотна будут выгружать из гондолы. Когда картины, которые предусмотрительный мистер Джонсон велел завернуть в полотно, были доставлены в библиотеку, слуги начали разворачивать их, а маркиз вдруг сильно испугался возможной ошибке.

Что, если плохое освещение и даже сама Люсия повлияли на его суждение и ввели в заблуждение? Что, если теперь картины окажутся нелепой мазней?

Что, если они являются не более чем бездарной пачкотней человека, который не сумел изобразить потрясающую архитектуру Венеции и принялся за диковинное свечение, предпочтя его реальным предметам?

Но тут мистер Джонсон извлек из полотна первую картину, и маркиз убедился, что вкус не подвел его.

Картины были великолепны! Невозможно подобрать других слов, маркиз понимал, что немногие согласятся с ним в оценке, но все же испытал прилив счастья, ведь он открыл новую звезду в мире искусства.

Когда наконец маркиз отдал все приказания, как вешать картины и какие из старых следует убрать, мистер Джонсон напомнил ему, что он приглашен на ленч.

— Ваша светлость, вас ожидает граф, — произнес секретарь. — Он будет весьма разочарован, если вы не придете.

— Я и позабыл, — спохватился маркиз. Взглянув на часы, он со вздохом добавил:

— Наверное, идти придется сразу. Пусть картины висят там, где я сказал, Джонсон, а когда я вернусь, мы обсудим, сколько они стоят и куда следует поместить чти деньги.

Не дожидаясь ответа Джонсона, маркиз отправился к себе в спальню, чтобы сменить камзол на другой, более роскошный, сшитый портным его королевского величества.

— Сегодня утром ваша светлость одевались без моей помощи, — укоризненно заметил камердинер. Эванс служил у маркиза уже много лет и, как известно было его хозяину, смертельно обижался, когда тот обходился без его услуг.

— Я хотел побыстрее выйти на улицу, — пояснил маркиз.

— Чего вам тут не хватает, ваша светлость, так это, езды верхом, — проворчал Эванс, словно нянька, опекающая непослушного ребенка. — Без лошадей вам и свет не мил.

— Ты прав, — согласился маркиз, — Если б его светлость спросил меня, я бы сразу сказал: чем скорее мы вернемся в Англию, тем лучше, — продолжал Эванс. — Слыхано ли, пропускать скачки, когда у его светлости в конюшнях по меньшей мере три победителя!

Эванс, безусловно, напоминал маркизу об этом из своих соображений. И все же маркиз признал, что камердинер прав: ему действительно не хватает скачек и верховой езды. В Англии он привык посвящать этому уйму времени.

Эванс умолк, но маркизу в его молчании слышалась немая мольба. Он подумал, — что такой уж выпал день — все о чем-то просят. Вначале Люсия, потом Франческа, теперь еще и Эванс.

«Хоть бы они оставили меня в покое!» — в надежде сказал себе маркиз.

Однако маркиз знал, исполнись его желание, жизнь стала бы еще невыносимее. Чтобы приободрить камердинера, он произнес:

— Ты, конечно, прав, Эванс. Мне совсем не хочется растолстеть и облениться, поэтому чем скорее мы вернемся домой, тем лучше.

— Вот это новости, милорд, вот хорошо-то! — обрадовался Эванс. — Я уж и то подумываю, что здесь все какое-то ненастоящее, и вместо улиц вода, и ни лошади, ни собаки…

Он замолк, но потом тихонько продолжил, словно говорил сам с собой:

— И приличным мужчинам ничего не остается, кроме как путаться со всякими вертихвостками. А те и рады — глаза таращат, зазывают…

Маркиз с трудом удержался от смеха, узнав в этом описании Франческу. Эванс возненавидел ее с того момента, как она перешагнула порог палаццо.

У маркиза с камердинером всегда были доверительные отношения — камердинер в отличие от других слуг не боготворил хозяина — Эванс никогда не скрывал от маркиза своих пристрастий далее насчет женщин. Одна прелестница, которую маркиз взял на содержание и поселил в своем доме в Челси, вызывала у старого камердинера такую неприязнь, что всякий раз, собираясь с визитом к ней, маркиз буквально чувствовал исходящие от Эванса волны ненависти.

Их связь просуществовала недолго. Потом маркиз с улыбкой вспоминал, что от тягостного общества девицы его освободил Эванс, который с помощью какой-то магии ускорил их расставание.