Наперегонки с темнотой (СИ) - Шабанова Рина. Страница 94

После того, как сообща мы убедили его, что в метро специально оставили людей, которые расскажут Айлин, где нас искать, оно вновь переросло в томительное ожидание. Роб немного оживился, но как будто еще больше впал в детство. Порой его изумляли или приводили в совершенный восторг вполне обыденные вещи, слова, либо события.

Иногда он словно сомнамбула расхаживал по дому, брал в руки предметы и подолгу их разглядывал. Иногда спрашивал, какой сегодня день, месяц и год. А временами слышал привычную, всем понятную фразу, уточнял, что она означает, а услышав ответ, приходил в возбужденное, приподнятое настроение и затем повторял ее помногу часов подряд.

Голод он переносил на удивление стойко и, казалось, вовсе его не замечал. Как и все мы, он еще сильнее отощал и сгорбился, так что от его когда-то широких, сильных плеч сохранились одни воспоминания. Глаза его приобрели несколько мутный оттенок, но при этом лихорадочно блестели и, не задерживаясь надолго на чем-то конкретном, часто бегали с места на место.

Однажды будучи в городе, в одном из разграбленных магазинов мне под руку подвернулся столярный рубанок. Едва взглянув на него, я сразу подумал о нем. Не особо надеясь, что его заинтересует инструмент, за которым в прошлом он мог проводить часы напролет, я все же привез его в дом. Подарок Роб оценил не сразу.

Несколько дней он притворялся, будто вовсе его не замечает, а потом начал искоса присматриваться. Он ходил возле него кругами, брал в руки и клал обратно, пока как-то я не застал его в подвале за обработкой деревянной доски. Там их имелось в избытке, так что очень скоро он втянулся в процесс и практически перестал оттуда выходить.

С тех пор я везде выискивал столярные инструменты и как только мне где-нибудь попадался лобзик, стамеска или еще нечто подобное, без раздумий бросал в рюкзак и вез ему. Со временем в подвале образовалось что-то вроде небольшой столярной мастерской. Плюсом также было то, что его увлеченность работой с деревом привлекла к себе детей и некоторых подростков. Не сразу, но они нашли к нему подход, а уже через неделю Роб напропалую с ними общался и даже чему-то учил.

Все шло довольно неплохо и у меня появилась слабая надежда на его выздоровление, пока пару недель назад он не сообщил мне о возвращении Айлин. С того дня в его воображении она неотлучно находилась рядом с ним. Нередко я заставал его за беседой с самим собой, смехом в пространство или упоминанием ее в разговоре так, словно она присутствует где-то поблизости. Так стало ясно, что он окончательно и бесповоротно лишился ума.

В общем-то, в таком его искаженном восприятии реальности не было ничего плохого. Он никому не доставлял хлопот, возился с инструментами и всего лишь разговаривал с невидимым никому человеком, поэтому я не особо вмешивался в его дела. А по сути мы давно отдалились друг от друга и несмотря на то, что делили на двоих комнату, почти не общались.

Отдалились мы еще в метро, сразу после приезда. С Терри тоже. У каждого из нас появился круг общения и собственные интересы, а кроме того, прошедшие два месяца я был занят ежедневной борьбой за выживание. Эта гонка не прекращалась ни днем, ни ночью, так что на долгие доверительные беседы у меня не доставало ни ресурсов, ни времени.

Поиски провизии сменялись поисками убежища, ночными дежурствами, попытками продержаться на плаву, мыслями о бесчисленных проблемах и трудностях и… снова поисками провизии. Казалось, я не отдыхал ни минуты, но, если бы был выбор — жить так или сидеть без дела, я бы выбрал то, что имел. Словом, проведенные здесь дни пролетели для меня незаметно — удивительным образом они слились в один короткий промежуток времени.

Жизнь неслась мимо меня со спринтерской скоростью и была до того насыщенна событиями, что изредка я останавливался, пытался вспомнить вчерашний или позавчерашний день и не мог. Теперь мне представлялось странным, что когда мы жили на юге, время тянулось бесконечно медленно. Тогда все вокруг меня словно омертвело и замерло. И сам я был тогда точно мертв…

— Может, он мог бы быть нам полезен? — отвлек меня Митчелл. — Ты говорил, раньше вы часто ездили на рыбалку, так что он должен в этом смыслить.

Я не сразу понял, что речь все еще идет о Робе.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что Вуд и Ли погибли, остался только Ричардсон. Ему будет непросто в одиночку добывать рыбу, да это и небезопасно.

— Это плохая идея, Сержант. Он болен. Поищи кого-нибудь другого.

— Как знаешь, но, возможно, это пошло бы ему на пользу. Мне кажется, ему станет лучше, если он будет в чем-то задействован. Подумай на этот счет.

Я не ответил. Через минуту Митчелл ушел, а я еще долго сидел в темном углу холла, предаваясь безотрадным мыслям и прислушиваясь к звукам за стенами дома. В эту ночь меня не покидало ощущение, что мира за его пределами больше не существует.

Мнилось, будто я и окружающая меня горстка людей являемся единственными выжившими в той мясорубке, что устроила человеческая раса в погоне за научными экспериментами и открытиями. Заигрывая с самой природой, они вторглись в некую запретную область и выпустили наружу таящееся в ее чреве древнее зло. Из-за ничтожной ошибки, допущенной никому неизвестным лаборантом, все живое подверглось тотальному уничтожению, а теперь и наша жалкая горстка стоит на пороге окончательного истребления.

Последующие пару недель периодически мы совершали такие же отчаянные вылазки в город. Не всегда они проходили удачно, но это давало возможность и дальше хоть как-то держаться на плаву. Добываемая провизия была крайне скудна, ее не хватало, а потому нам опять приходилось есть собак. Без их мяса выжить всем нам оказалось бы не под силу.

Вернуться к обшариванию квартир поначалу для меня было непросто. Зная, что в любой из них можно напороться на пристанище кровожадных тварей, всякий раз мне приходилось себя перебарывать, но впоследствии я привык и к этому. После смерти Вуда в совершаемых набегах все мы стали осмотрительнее, держались сплоченным строем и надежно прикрывали спины друг друга.

Тварей нам встречалось немало. Почти каждая поездка сопровождалась столкновениями с ними, но пока нам везло. За следующие четыре раза больше никто не погиб. А вот живых в городе действительно почти не осталось — либо они прятались по норам и постепенно вымирали от голода, либо уходили дальше.

Из очередной такой вылазки Митчелл привез с собой троих человек. Это была женщина лет тридцати, а с ней двое детей девяти и шести лет. Все трое оказались смертельно напуганы, голодны и истощены до такой степени, что их тонкая кожа, больше напоминающая пожелтевшую от старости газетную бумагу, туго обтягивала кости черепа, а на лицах проглядывали лишь затравленно бегающие глаза.

В первые дни они вздрагивали от каждого шороха, боялись людей и постоянно озирались по сторонам, но понемногу начали отходить от пережитых ужасов. Спустя какое-то время женщина заговорила и смогла рассказать, как с ноября она с мужем и детьми прорывалась в лагерь, но все их попытки не достигли цели. Когда приход зараженных стал неминуем, все четверо заперлись в своей квартире. Поедая мизерные запасы провизии, они сумели продержаться почти месяц не высовывая наружу даже носа.

Она рассказывала, как из окон они наблюдали за зверствами, что там происходили, слышали крики о помощи, беспрерывную стрельбу, стоны, хрипы и жуткие звуки, издаваемые зараженными. По ее словам, их были толпы. Ночами они многотысячным полчищем передвигались по темным улицам, входили в дома, убивали все живое. К ним в квартиру твари тоже ломились, но ее муж предусмотрительно позаботился о надежности двери и крепости замков.

Когда последние крохи еды были съедены, они голодали почти неделю, прежде чем он ушел на поиски. В тот день он не вернулся и еще последующие двое суток женщина провела в мучительной неизвестности о его судьбе. Он пришел только на третью ночь.

Услышав первый стук в дверь, она подобралась к дверному глазку и узнала в обезображенной заражением твари отца своих детей. Тогда она поняла, что он вернулся за ними. Вздрагивая, женщина вспоминала, как неистово он дергал дверную ручку, как скреб ногтями по дереву, как издавал пронзительные взвизги, хрипы и дикий хохот. Он неистовствовал под их дверью всю ночь и ушел лишь перед наступлением рассвета.