Съём без правил (СИ) - Мельникова Надежда Сергеевна "Хомяк_story". Страница 36
— Ты что, скотина, сделал?
Глава 41
То, что произошло, действует на меня, как шоковая терапия. Меня вдруг осеняет: Марина — это не просто так. До меня доходит, что я не могу ее потерять. И безнаказанно оставить то, что случилось, тоже не могу. Я стараюсь вдохнуть полной грудью — не получается, меня рвет на куски. Сейчас я испытываю острое желание убивать. Перед глазами стоят ее искажённое болью лицо и слезы, текущие по щекам. Меня обуревает ни с чем несравнимая злость.
Как можно было ударить женщину? Кем надо быть? Какого хрена кто-то посмел ударить мою Марину? В гудящей от шока голове это просто не укладывается. В последний раз я чувствовал такую фигню, когда в поликлинике напортачили со снимком бабули и пропустили двустороннюю пневмонию. Понять не могу, в какой из моментов Марина стала для меня настолько родной, что я места себе не нахожу, ношусь по коридору, как ошпаренный.
Тогда, в истории с моей бабушкой, я чуть не лишился самого близкого человека. А теперь, я готов размазать по стенке за свою официанточку. Удавить гада, уничтожить, отомстить за мою девочку. Осталось только узнать, кого именно надо бить. Моя красивая, нежная, умная… Как вспомню, какой раздавленной и несчастной увидел ее на руках отца, так зубы скрипят от ненависти. И плевать, как она сейчас ко мне относится. Главное ударить в ответ. Впечатываю в стену кулак, но боли не чувствую. Плевать мне на нее, Маринке сейчас больнее.
— Эй, не портите государственное имущество! — орет медсестра, перегибаясь через стойку поста, внимательно наблюдая за мной.
— А если бы этот гребаный подонок ее ударил сильней?! — говорю неуместно громко. — Если бы убил? Вы бы тоже на меня за стенку орали?
— Молодой человек, а что же Вы свою красавицу не уберегли? Где ж Вы были, когда ей нанесли, — она приподымает журнал и звучно читает, — закрытый перелом носа без повреждения мягких тканей, а еще сотрясение мозга?
Права, полностью права, старая перечница. Не должен был допустить ситуации, при которой Алекс решился отослать фотографии самостоятельно, знал же, чем это кончится. Не имел права ему рассказывать. А если ко всему прочему это дело рук Марса, то это случилось по моей вине. Я себе никогда в жизни ее лица разбитого не прощу. Под ребрами тянет тупой болью. Хреново так, что не кулаком, башкой об стенку биться хочется.
Меряя коридор шагами, не могу заставить себя сесть и ждать спокойно. В том же больничном коридоре, обнявшись, сидят Маринины родители. Они молодцы, держаться. А меня будто волной накрыло.
Как только Алекс сказал мне о том, что отправил фотографии, я испугался за Марину. Задницей почувствовал, что случится что-то страшное. Какого черта я вообще втянул ее во все это? Она хорошая, добрая, нежная. Она настоящая, искренняя. Она не заслуживает такого дерьма.
Узнал о фото и стал звонить ей, но она не подходила к телефону. Алекс описал то, как она шла под дождем и как обзывала меня, находясь в истерике. И я не выдержал. Толкнул его, пнул, как собаку и тот упал задницей на ковер в моем кабинете. К счастью, отвечать не додумался, а то получил бы в морду кулаком. И я поехал к ней домой. И не успел…
— Нужно зафиксировать травмы в медицинских документах, — выплевываю дёргано, нервничаю, поворачиваясь к ее родителям, — в карточке. Они должны нам дать справку, чтобы это не пропало. Надо обязательно снять побои.
— Костя, успокойся! – отвечает ее мать. — Она сказала, кто это с ней сделал?
— Нет. Ты уже в четвертый раз спрашиваешь.
И правда. Кружусь по кругу, словно белка за своим хвостом. А сделать ничего не могу.
Однако, спустя какое-то время, о том, кто ее ударил, Марина сообщает своему отцу. Они с матерью заходят в палату, меня она видеть не желает. Ее отец первым выходит в коридор и рычит разъярённым псом, о том, что ее дорогую девочку ударил Махеев.
У меня от злости в икрах начинаются судороги.
— Это те, что приезжали во двор? — шипит Маринин папа, поравнявшись со мной.
Я держу руки на поясе, чтобы снова не впечатать в стену кулаком. Киваю. И, будто очнувшись, соображаю лучше, хотя сознание всё ещё затуманено, а мысли путаются.
— Я за ружьем, — срывается с места отец Марины.
— У меня ружья нет, но в машине должна быть монтировка, — поддерживаю его инициативу.
— Отлично! — соглашается отец Марины, и вместе мы направляемся к выходу.
Мы уже тычем в кнопку лифта, дышим как два быка перед корридой, когда к нам присоединяется ее мать.
— Прекратите оба! Мозги включите и головой подумайте. Хотите уголовку получить за нападение? За телесные повреждения? — верещит ее мать. — А ты, старый дурак? Они же тебя до инфаркта доведут, — поворачивается она к мужу, потом ко мне. — Он должен ответить по закону.
Мы секунду топчемся на месте, лифт открылся и хлопает дверями, потому что я держу его ногой. Не знаем, как поступить, смотрим друг на друга, а потом отец Марины плюет на пол и матерится громко так, со смаком, отбрасывая идею физической мести.
— Если вы любите ее, — смотрит то на меня, то на мужа, — успокойтесь оба.
Эти слова действуют на меня гипнотически. Мы с отцом Марины любим Марину? Ну да, он ведь ее отец. А я? Сердце замирает в какой-то дебильной, необъяснимой тоске. Понятия не имел, что оно у меня есть в принципе. Глупый орган, качающий кровь внутри, впадает в безмерное уныние. Я ни разу ничего не испытывал к женщине и мной невольно овладевает страх перед неизвестностью. Ого, не знал, что могу чего-то так сильно бояться. Подобное откровение мне дается нелегко. Но если включить логику то, как еще назвать то, что я сейчас испытываю? Я только что собирался проломить ее одногруппнику монтировкой череп. Час назад вместе с ее родителями с врачами ругался, требуя объяснений. Поперся через лужу пока ее нес, где воды было по щиколотку. И только сейчас заметил, что ноги полностью мокрые. Испугался за нее так сильно, что до сих пор трясет.
Глава 42
Костя
Со столькими телками имел дело, стольких перепробовал… И как же ловко у меня все получалось, хоть курсы по пикапу открывай или вместе с мамашей блог веди. Делись, мать твою, нажитым опытом. Только сейчас весь этот гребаный профессионализм можно в попу засунуть, и пусть торчит себе букетиком из пятой точки. Я всю жизнь фиксировался на сексе, а с Мариной, я будто прозрел и увидел, как много всего может быть в отношениях с женщиной, помимо секса. Одуреть можно, сколько всего разного, тьма ощущений. Страшно потерять это, не распробовав. Родители ее уехали, сказали, завтра вернутся, а я в коридоре стою и будто ступор напал. Знаю что говорить, как крутиться с женщиной. Но не могу себя заставить включить пресловутого пикапера. Хочу быть для нее настоящим, чтобы она смотрела именно на меня, как прежде. Марина — единственная из всех девушек, которую я уважаю. И она не желает меня больше видеть.
Как идиот, топчусь в больничном коридоре, не решаясь войти. Мужик, блин — сильный пол. Взглянул бы я прежний на себя сегодняшнего, проклял бы. Хожу, как обсос, смотреть стыдно. Но каждый Бэкхам должен просрать свой пенальти, настало и мое время. Вот это я и сделал, «пролюбил» свою любовь из-за дурацких фотографий.
Рука зависает над ручкой входной двери в палату. В комнате кроме Марины еще одна женщина, остальные три койки свободны. Моя официанточка лежит на боку, отвернувшись к стенке, укрытая синим клетчатым шерстяным одеялом. Внутри щемит от этой картины. У нее сотрясение, поэтому оставили в больнице. Решили понаблюдать. Я привык, что Марина ставит меня на место, провоцирует, каждой фразой разбирает по косточкам, чтобы посмотреть, как я устроен изнутри, а вот такой беззащитной, раненой и несчастной, видеть ее невыносимо.
— Здравствуйте, — прочищаю горло и, не торопясь, иду по палате, аккуратно ступая ботинками по рыжему казенному линолеуму.