Однажды темной зимней ночью… Антология - Кидд Джесс. Страница 37

Мюррей лишь оглянулся и снова вернулся к супу, который подогревал на плите.

– Ему еще повезло, что я вовремя заметил его велосипед, – сказал Мюррей. – Иначе наехал бы прямиком на него.

Хелен оторвала еще один клок ваты и опустила в миску с водой у себя на коленях.

– Как думаешь, кто-нибудь у Барликорна знает, кто он такой? – спросила она.

– Уж будь уверена, там его наверняка знают, – отозвался Мюррей. – Другой вопрос, есть до него кому-нибудь какое-то дело.

– И как это ему позволили так набраться?

– Разве это их забота – указывать ему, сколько пить и когда остановиться?

– Да знаю, но ты только посмотри, Мюррей, в каком он состоянии. Ежу понятно, что у него и гроша-то за душой нет, не говоря уже о выпивке. Чертовски безнравственно брать с такого деньги.

Она выбросила клок окровавленной ваты в мусорную корзину и подняла бессильно мотнувшуюся голову Джо.

– Придется тебе его поддержать, – попросила Хелен, и Мюррей подошел, чтобы держать голову Джо, которого теперь била дрожь. – Смотри-ка, бедолага до сих пор не отогрелся, – озабоченно сказала она, взяла со спинки стула у печки покрывало и развернула его.

Правда, в развернутом виде оно оказалось куда больших размеров и не покрывалом, а скатертью, белой и свежевыглаженной, которая легла на кухонный стол, и Хелен принялась ее разглаживать.

К тому же вечер каким-то непостижимым образом превратился в ясное утро. Кухню заливал яркий свет зимнего солнца. На подоконнике стоял горшочек с подснежниками.

В кухню вошел Джо в теплом пальто, раскрасневшийся с мороза, да так и стоял в нерешительности, пока Хелен не заметила и не окликнула его.

– Не переживай, мы не станем надолго удерживать тебя здесь, – сказала она и пододвинула ему стул. Он стащил рабочие рукавицы, аккуратно сложил их на коленях и потрепал загривок добермана, который подошел обнюхать его ноги. Причем вид у Джо был куда здоровее, чем я когда-либо у него видел, и лицо расплывалось в улыбке, какой я никогда за ним не замечал. В его облике совершилась еще какая-то перемена, ускользавшая от меня, и только через несколько мгновений я догадался, в чем она. У Джо не было шрамов.

– Мы готовы, – сказала Хелен. Она встала за спиной сидящего Джо и закрыла ему глаза ладонями, чтобы тот не увидел, что в кухню, изо всех сил стараясь не шуметь, прокрался Мюррей и осторожно поставил на стол бисквитный пирог, на котором глазурью было выведено «Месяц ни капли».

Сюрприз удался, и я вижу, как Джо отвечает на рукопожатие Мюррея, подставляет Хелен щеку для поцелуя, потом задувает свечку, и кухня погружается в темноту. Тяжелую от пыли, не продохнуть какую душную, внезапно заполнившуюся дикими визгливыми звуками, и, когда шум затихает, а пыль оседает, я вижу, что теперь нахожусь в мастерской.

Не подумайте, что я перепутал сон с явью. В этих сценах не было ничего фантасмагорического, что указывало бы на сновидение. Скорее, кто-то свыше посылал мне эти видения, не оставив иного выбора, кроме как смотреть их.

Не помню, чтобы я напугался – страх пришел позже, – скорее, оцепенел. На меня напало нечто вроде столбняка. Не знаю, как еще назвать это состояние. Самое близкое, с чем это можно сравнить, – это когда человек просыпается, все еще находясь под действием анестезии: он в ясном сознании, но не может пошевелиться и лишь безмолвно и безучастно наблюдает за событиями.

Я наблюдал, как Джо и Мюррей с двух сторон подхватывают только что отпиленную доску и переносят в тачку, где уже сложены другие сосновые доски. Диск циркулярной пилы остановлен, с него поднимается легкий дымок. Мюррей пошире открывает двери мастерской и спускает с лица маску, чтобы закурить сигарету. Деревья снаружи все в капельках дождя и переливаются в солнечном свете. Я каким-то образом понимаю, что на дворе середина весны, погожей, яркой, промытой дождями. Появляется доберман, шерсть прилизанная, точно у выдры; он шумно отряхивается и присоединяется к Мюррею с Джо, которые разворачивают тяжелую тачку, чтобы катить ее к фургону.

Когда они заканчивают, в мастерскую залетают маленькие птички и рассаживаются, кто на недочиненную мебель, а кто на зубья циркулярной пилы.

Потом прилетают и рассаживаются еще птицы, зяблики и славки, превращая мастерскую в птичий вольер, пока стайка стрижей не прочиркивает поперек проем широко открытых дверей, и тогда, точно повинуясь команде, птички дружно вспархивают и вылетают из мастерской.

Я следую за ними – хотя нет, меня увлекают – из мастерской в догорающие вечерние сумерки позднего лета. В закатном свете резвятся стрижи, стремительно скользят над самым пустырем перед домом, едва не касаясь брюшками роскошно густой, точно мех, травы, гребешков и канавок застарелых колей от фургона, а сверху их накрывают длинные тени от тисов. Затем, сытые и довольные, стрижи облепляют съезжающий с дороги к дому фургон, почти скрывая его под собой.

Фургоном управляет Джо, по пояс голый, расслабленный, локоть вальяжно выставлен в открытое окно. На дворе он одной рукой выворачивает рулевое колесо и задком подгоняет фургон к мастерской, где Мюррей подметает с пола опилки.

Месяцы здорового труда, трезвости и доброго обхождения сильно изменили Джо к лучшему. Когда он выпрыгивает из фургона, видно, как он подтянут и загорел. И оказывается, он намного моложе, чем я думал.

Рассмешив Мюррея каким-то замечанием – за птичьим пением я не расслышал его слов, – Джо подхватывает вторую метлу, и они вместе с Мюрреем сметают опилки в кучу возле двери.

Пыль столбом поднимается в теплом вечернем воздухе, разлетается во все стороны и накрывает панораму густой пеленой тумана. Пелена остывает и брызжет моросью. Морось переходит в дождь, и передо мной уже дождливый осенний день.

Тисы сбросили почти всю листву, и она ковром покрывает двор, а во дворе Мюррей копошится возле фургона, пытаясь оценить повреждения на его передке. Левый край совсем разбит, фара вдребезги, капот дыбится, как от сильного удара изнутри.

Мюррей печально качает головой, потом встает, отряхивает влажные от дождя руки и идет к окну гостиной.

Перспектива меняется, и теперь я смотрю на Мюррея из окна гостиной, губы его беззвучно шевелятся, и я не слышу, что он кричит Хелен; та стоит на коленях возле софы, на которой возлежит мертвецки пьяный Джо, возле головы стоит ведерко.

Потом я вижу уже другой день, Джо в том же положении, а ведерко уже полно.

Еще один день.

Потом еще один.

Вот уже очухавшийся Джо шарит по буфетам в кухне, потом в кошельке Хелен.

Вот он рулит на своем кривом велосипеде под тисами вниз по дорожке.

А вот возвращается крадучись, карманы пальто провисают от чего-то тяжелого.

Дальше я вижу, как Хелен выливает в раковину бутылку дешевого джина.

Джо пытается раскурочить сифон раковины.

Доберман лает на него.

Скалит зубы.

Джо отбрасывает гаечный ключ и хватается за молоток.

Доберман, хромая, убегает в сад и забивается в свою будку.

Мюррей вырывает из рук Джо молоток.

Джо бросается вверх по лестнице в свою комнату.

Дом оглашается его воплями.

Я призываю всю свою волю, чтобы последовать за ним, но ход времени опять резко меняется, и я снова в мастерской. Мюррей в одиночестве орудует рубанком, на пол сыплются завитки сосновых стружек; под глазом у Мюррея темнеет синяк. Но даже без синяка у него теперь явно больной вид. Кожа на скулах посерела, истончилась и высохла; именно таким он и был, когда я нашел его мертвым в спальне.

Открывается дверь и входит Хелен, потирая с холода руки.

– Он здесь, – говорит она. – Крауленд этот.

– Уже? – говорит Мюррей. – Не думал, что он придет прямо сегодня.

– Ты же сам просил его зайти, как только сможет.

Мюррей откладывает рубанок, вытирает руки о робу.

– Да не смотри ты на меня так, Хелен, – вскидывается Мюррей. – Он знает что делает. Я же рассказывал тебе. Он помог тому приятелю Томми Белла и дочке Сэнди Хуггана тоже.