Сказ о Владе-Вороне (СИ) - Кузнецова Светлана. Страница 31

Мало в полон взять и в цепи заковать — это пусть и сложно, но вполне удастся, коли желание сильное имеется. Однако замучить чародея, сравнимого по могуществу с самими богами, не так уж и просто. Одними хотелками здесь не ограничишься: и волшбу в ход пускать нужно, и силы телесные вкупе с душевными.

Губы сами растянулись в кривой ухмылке. Плевать, что нижняя тотчас же лопнула и побежал кровавый ручеек по подбородку.

— Хлипким каким-то последний удар показался. Чай, устала ты, милая? — произнес он, отмечая яростный взгляд и тень, прошедшую по лицу и исказившую прекрасные, правильные и благородные черты. Ох и скоро же настигнет расплата за эти слова. Впрочем, измываться и мучить всячески Моревна не устанет еще долго.

На этот раз плеть по ребрам прошлась, разорвав рубаху и окончательно превратив ее в обноски. До того она в основном со спины страдала, на которой кнут резвился.

Беседовал как-то Кощей с одним философом. Тот утверждал, будто голышом женщины себя чувствуют гораздо увереннее, чем мужчины. Потому они и обнажаются охотнее, при первом же удобном случае выставляя на обозрение ноги и груди. Наверное, прав был в своем роде. Не просто же так Моревна явилась не в сарафане и не в мужской одеже, а в чем-то странном и удивительном. Грудей не скрывала, как и живота, низ которого прикрывал лишь незначительный отрезок беленой ткани, хорошо если до середины бедер достающий. Тонкую талию подчеркивал широкий пояс, сделанный из металлических пластин, на нем висели золотые ножны чудной работы с кривым кинжалом из черного камня. На противоположном боку земного яблока такими приносили жертвы.

Кощею все равно было, пусть его хоть донага разденут и в позе срамной прикуют: когда по живому режут, уж точно становится не до нарядов и собственного вида. Если тревожился он и стеснялся, то лишь глупейшего, странного и неправильного предположения, которое никак не мог отогнать: снова птица его вольная все по-своему решит и выручать его кинется. Упорства не занимать сыну князя человеческого да еще и оборотню пернатому. Только не хотел Кощей, чтобы Влад сюда входил и его таким — страшным, окровавленным, обезображенным — видел. Очень уж он боялся взгляда жалостливого, потрясенного и брезгливого. От кого угодно стерпел бы, но не от него.

Моревна, наградив его еще тремя ударами, пот со лба утерла и отошла к роднику, журчавшему в углу темницы: вырывавшемуся прямо из стены, стекавшему в чашу малахитовую и обратно же в стену уходившему. Пусть Кощей и не показывал вида, доводил его родник этот едва ли не до исступления.

Взяла Моревна чашу деревянную, плавающую в воде, к струе поднесла и наполнила, а потом пила долго, явно наслаждаясь прохладой и исподволь кидая на него взгляды. Кощей тоже смотрел на нее, не мог отвернуться и лишь губы кривил, пытаясь убедить себя, будто не испытывает жажды. Душно в застенке, будто в пустыне персидской в самый жаркий и знойный полдень. Даже джинны, бесы пустынные, в солнцепек не высовываются, предпочитая под землей сидеть или в тенечке.

— Неужто соблазнить меня хочешь? — спросил Кощей и ухмыльнулся. — Впрочем, подобное мы с тобой уже проходили. Как же там было в той весточке, твоим холуем-порождением подсунутой? Объединить силы и править совместно царством Навским и Явью?

Моревна отставила чашу, подошла к нему, за подбородок ухватила, длинными ногтями в кожу впившись и внимательно в глаза заглядывая.

— Знаю я, отчего ты настолько безрассудно смел, — прошептала она прямо в губы разбитые и окровавленные.

— Я всегда такой, — произнес Кощей, потянувшись вперед, насколько позволяли оковы, почти касаясь уст ее сахарных поцелуем, но все же останавливаясь в непосредственной от них близости.

Юркий острый язычок провел по его губам, кровь слизывая. Моревна победно улыбнулась и отстранилась.

— Сладко, горько, солоно… — произнесла она. — Любый мой, ненавистный мой…

Кощей фыркнул, голову чуть назад запрокинув и к плечу склонив, поглядел на нее свысока и презрительно.

— Холодный ты… бесчувственный, — упрекнула Моревна, — любить не способный. А ведь попытайся ты хотя бы, жили бы мы душа в душу.

— Это очень спорное утверждение, — заметил Кощей.

— Какое именно?

— Любое, — фыркнул он.

— В таком случае тебе будет интересно узнать о своем просчете.

— Да ладно! — рассмеялся Кощей. Пусть и невесело, каркающим и почти безумным, но смехом. То, как стиснули белые пальцы рукоять деревянную плети гибкой, дорогого стоило. По безупречно-прекрасному лицу прошла тень злобы. — Никогда Навь не покорится тебе, покуда я жив. А я… — Кощей перевел дух, а то голос внезапно осипнуть вознамерился, — бессмертный.

— Но не вечный и не неуязвимый!

Кощей вздрогнул, но тотчас взял себя в руки, а волю — в кулак и молвил:

— Смешно, как ты иной раз понятиями играешь. И у кого научилась?.. Так вот, даже если уморишь ты меня совсем, лишусь я не только сил, но и разума, все равно не видать тебе ни царства моего, ни границ, ни могущества.

— С правянами связался, змей… — прошептала Моревна. — Ну ничего. Скоро на них управу найдут свои же — русичи. Слышал, небось, какая напасть на вас идет? Конец силе, а пришлые проповеднички, понимаешь ли, предпочитают души очищать мучительными страданиями. Мое время грядет, Кощей. Ох и развернусь я в Яви, всех под крылами своими соберу и укрою!

— Неправда, — на удивление спокойно произнес Кощей. — Что бы ни являлось на Русь с востока ли, с запада ли, с севера или с юга — наша то земля, ею и будет. Годы пройдут, века, тысячелетия, сорок сороков минет, а русичи так собой и останутся. Кровь — не водица, а уж искры в ней божественные тем паче убить невозможно.

— Вот я и проверю. Начну с очей твоих проклятых! — прошипела Моревна, сорвала с пояса кинжал, обнажила и острием к глазу Кощея поднесла, совсем чуть до него не достав.

Сердце глупое куда-то в пятки упало. Зажмуриться захотелось просто нестерпимо, но помогли оковы, в запястья впившиеся, — боль пересилила страх. Заставил себя Кощей не на сталь острую смотреть, а в глаза Моревны — глубокие, красивые, чистые, словно небо весеннее. Все же, как бы ни измывалась она над ним, — не уродовала. То ли понимала всю бесполезность этого, ведь при возвращении сил и облик в норму придет, то ли жалела, а может, питала какое-то извращенное удовольствие от созерцания его лица.

— Начни, краса-девица, коли хочешь, — сказал Кощей. — Если сама не способна решиться, то я тебе помогу.

Тотчас отстранила она руку и ударила кинжалом в грудь. По самую рукоять клинок вошел, меж ребер проскочил и пронзил сердце. Из горла хрип вырвался, а потом и сиплый смех.

Жуткое то, должно быть, оказалось зрелище: окровавленный пленник в кандалах с кинжалом в груди, хохочущий навзрыд и отплевывающий кровь. Ненадолго хватило Моревны, выдернула она кинжал, снова на пояс в ножны повесила и поморщилась.

— Ничего, — прошипела она, — посмейся, пока можешь. Ты ведь не знаешь, что слуга твой, из людей взращенный, шел сюда тебя выручать, да сам по дороге помер, стрелой пронзенный.