Отступница - Dar Anne. Страница 9

– Конан очень скрытен, отчего не много рассказывал мне о вас, поэтому я решил познакомиться с представителем вашей группы лично, – с этими словами старик Данн улыбнулся Конану, стоящему у меня за спиной.

– Оу… Ну, я не то чтобы представитель группы…

– Одиннадцать спасенных человек, надо же! – Не услышав моего замечания, президент с гордостью хлопнул Конана по плечу. – Это неоспоримый рекорд последних девяти лет. – Он снова перевёл взгляд на меня. – Как вам наш город, Джекки? Нравится ли он Вам?

– Да, – коротко ответила я, пытаясь понять свои смешанные чувства. Наверное, они смешались из-за того, что прежде чем познакомиться с этим влиятельным человеком, я успела составить о его личности смутное представление из тех крупиц, которые невольно насобирала из старых и новых телеэкранов, но это моё преждевременное представление неожиданно не совпало с увиденной реальностью. Передо мной стоял очень улыбчивый и кажущийся открытым нараспашку, пожилой человек. Этот образ никак не вязался с образом трафаретного политика.

– Вам тоже нравится эта величественная панорама? – словив мой взгляд на открытой для обзора стене, бодро поинтересовался президент.

– Вы Неуязвимый? – бесцеремонно поинтересовалась я, лишь спустя секунду поняв, что, наверное, вопрос прозвучал слишком прямо в лоб. Однако старика моя прямолинейность, похоже, вовсе не смутила, что сразу же принесло в его копилку ещё один положительный балл.

– Нет, к сожалению, я не воздушный, – блеснул белыми зубами старик. Я сразу же вспомнила свой вчерашний разговор с Конаном: “воздушный” значит “Неуязвимый”. – Понимаю, чем вызван Ваш вопрос. Вы знаете, что наших Уязвимых спасает от сильных болевых приступов во время Атак глубина, на которой находится наш город. В таком случае панорамное окно, да ещё на такой высоте, должно было бы ежедневно истязать меня.

– Но оно не истязает Вас? – в удивлении приподняла брови я.

– Видишь ли, Джекки, я продвинутый Уязвимый.

– Что это значит? – я искренне не понимала.

– Это значит, что являясь Уязвимым, мой дед не испытывает таких сильных мук, которые испытывают обычные Уязвимые, – не особенно воодушевлённо ответил за старика Конан.

– Вернее будет сказать, что Атаки для меня практически бесчувственны, хотя не полностью, как для Неуязвимых. Я чувствую примерно десять процентов дискомфорта из ста отведённых Уязвимым.

– Но… Как это возможно? – теперь в моём голосе засквозило неприкрытое недоумение. – И как много в городе таких не подверженных Атакам Уязвимых?

– Я единственный, – не без гордости в тоне ответил старик. – Из-за этой моей “особенности” многие люди считают меня избранным, посланным спасти Уязвимых от отведённых им несправедливых страданий, что, впрочем, недалеко от правды, ведь на протяжении последнего десятилетия я спас столь многих людей: обратил военную базу в город и вдохнул воздух в его пока ещё слипшиеся лёгкие новорождённого. И всё же правда заключается не в моей фантастической избранности, а в моей воле. Каждый день с самого момента Первой Атаки я проводил время в этом кабинете у этой панорамы и принимал брошенный мне природой вызов – я день за днём переживал боль, чтобы однажды подавить и приручить её. Я просто смотрел своей боли в глаза, не сдался ей и, в итоге, стал сильнее от неё, сильнее её самой.

Его слова звучали по-военному восторженно.

– Это вовсе не может быть простым, как вы утверждаете, – мотнула головой я. – Там, вне этого города, всё ещё живы многие тысячи Уязвимых, ежедневно сталкивающиеся с вашей проблемой – с Атаками, которые они не могут контролировать и тем более не могут их приручить.

– Кто-то должен быть первым, чтобы появились вторые, третьи, десятые, – улыбаясь, доверительно заглянул мне в глаза старик, и золотистая брошь на его вороте вдруг подмигнула мне блеском. – Однажды я смогу научить и других Уязвимых жить без животного страха перед Атаками. Я сделаю всё возможное, чтобы люди вновь смогли свободно жить на поверхности. Если я смог контролировать свою реакцию на Атаки, значит и другие, более молодые и энергичные поколения, смогут этого добиться, смогут подчинить себе Атаки.

– Ваши мечты глобальны, – заметила я.

– Все надеятся на то, что Атаки однажды так же резко прекратятся, как начались, и тогда люди вновь смогут спокойно жить на поверхности земли. Я же не жду поблажек от природы или чуда свыше. Я хочу, чтобы люди не теряли времени, чтобы светлое будущее было нашим настоящим.

– Президент позаботится о нашем безопасном будущем? – с улыбкой процитировала слова с рекламного баннера я.

– Именно, – мгновенно просиял мой собеседник. – Как же это удивительно, что такие молодые люди вроде Вас, Джекки, понимают философию такого старика, как я. Это значит, что я ещё не износился, что у меня ещё есть время сделать свой вклад ради Вас, ради вашего поколения, ради человеческого будущего.

Передо мной стоял удивительный человек. Его жизнь была на исходе и всё же он этого словно не замечал – он грезил о будущем так, будто собирался жить вечно.

Ещё несколько минут Риган Данн рассказывал мне о том, сколь многого он смог добиться в своём стремлении спасти человечество и сколь многого ещё успеет достигнуть всего лишь за ближайшее десятилетие. Он говорил о мечтах сотен тысяч, а может даже миллионов выживших не только в Подгорном городе, но и за его пределами, и говорил он о них так, будто они были не мечтами вовсе, но осуществимыми уже в скором будущем целями. Он был способен подарить надежду одним только своим примером: Уязвимый, покоривший Атаки одной только силой воли. Его было интересно слушать, и только в конце нашей встречи я заметила, что его слушала только я. Отошедший в сторону Конан отстранённо смотрел в панорамное окно и, кажется, своими мыслями пребывал где-то совсем далеко, возможно за теми низкими облаками, которые он рассматривал. Интересно, каково это – являться внуком человека, безраздельно взвалившего на свои плечи ответственность за судьбу целого человечества? Наверняка Конан безгранично гордится своим знаменитым дедом, его уже свершившемися достежениями и его идеей о возвращении человечеству земной поверхности, а также его безудержным рвением превратить свою идею в реальность. Я бы на его месте гордилась таким необыкновенным родственником. А ещё всерьёз переживала бы за здоровье старика, судя по всему работающего буквально на износ. Ведь старик Данн и Айзек – единственные оставшиеся у Конана близкие люди. Что он чувствует, наблюдая за тем, как его дед ежедневно кладёт свою жизнь на алтарь служения своему народу? Чувствует ли, что поминутно теряет его?..

В конце встречи, когда Риган Данн сообщил, что ему пора обсудить некоторые организационные вопросы со своими советниками, Конан попросил меня спуститься на этаж ниже и подождать его у лифтов. Я отнеслась к этой просьбе с пониманием. Конан хотел поговорить со своим стариком наедине, хотя времени у того, судя по его спешке, оставалось немного. Что можно сказать за считанные минуты своему старику, прежде чем он в очередной раз вступит в бой за светлое будущее тысяч доверенных ему жизней? Едва ли это что-то, что сможет его остановить. Но стоит ли останавливать того, кто не умеет стоять?

Глава 9.

Стоило мне выйти из лифта на среднем этаже, как моё внимание сразу же привлекло то, что по уровню потерянного в прошлом мире кайфа я поставила на пьедестал выше горячего шоколада: музыка. Музыкант стоял в двадцати метрах перед лифтами и играл на гитаре бодрую мелодию столь искусно, что я невольно заулыбалась. Поэтому меня удивило, что я стала единственной, кто подошла к нему и остановилась рядом: остальные прохожие обходили его стороной, словно боялись подцепить от играющего проказу. Пара человек бросили мелочь в установленную перед артистом чёрную шляпу, но сразу же поспешили прочь. Я же просто стояла напротив и широко улыбалась, не веря своим ушам: настоящая, живая музыка! Красивая, уверенная, исполняемая мастером своего дела… Меня определённо точно накрыл восторг. Музыкант же, с головой погруженный в свою игру, казалось, не замечал меня вовсе. На вид было сложно определить возраст этого мужчины: отросшие до плеч, жёсткие волосы цвета грязной соломы, легкая небритость, поджарость и отстранённость в бегающем голубоглазом взгляде. Старше тридцати, но на сколько – не понять: то ли ему только тридцать, то ли уже все пятьдесят.