Бастард Ивана Грозного — 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич. Страница 15

Сильвестр частыми и короткими шагами заторопился к телу дворецкого, потом подобрал полы кафтана и побежал, хлопая по мостовой каблуками надетых на босу ногу сапог.

— Пойдём отсюда, — сказал государь грустно.

— В баню?

— Пошли в баню. Ты с нами, Фёдорыч?

— Пойду корабли посмотрю, — буркнул Адашев, не глядя на Саньку.

* * *

— Я распорядился сжечь тела, — сказал Сильвестр, войдя в трапезную.

— На божедомке[1], надеюсь?

— А где ещё?

— Вот шуму-то будет, — проговорил покачиваясь и пьяно хихикая государь.

И он и Санька за полтора часа успели основательно набраться меда. Царь с горя, Санька за помин души.

— Грамотку я составил, — сказал Сильвестр. — Шуйский уже подписал, как очевидец. Теперь ты, государь подписывай и Санька пусть...

— Я, пожалуй, пойду, прилягу, — сказал царь, отстраняя рукой пергамент.

— Помочь? — Спросил Александр.

— Сам, — отмахнулся Иван.

Санька и Сильвестр остались вдвоём.

— Алёшка, чёй-то больно убивается по упырям. Дочь свою Анну хотел за Никитку отдать. У того-то первая жёнка помёрла… Хе-хе-хе… За упыря… Хе-хе-хе…

Он приложился к большому ковшу минуты на полторы.

— Давненько я не упокоевал мертвяков.

— Да, какие же они мертвяки, когда живыми были? Может не так всё? Упыри наоборот упитые должны быть.

— Это только в быличках[2] упыри кровь сосут, — сказал духовник. — Они души людские высасывают.

— Так отчего же они тогда помёрли? — Продолжил Санька глумиться над священником.

— Колдуны это, — уверенно сказал Сильвестр. — Я давно подозревал. Слишком много Захарьиных развелось. Остальные роды мрут: и в младенчестве, и от хворобы и от ратных ран, а эти… Как грибы — поганки. Колдун не умирает, а становится упырём.

— Так что ж они умерли, то? — Усмехнулся Санька.

— Такие упыри, что живут среди людей, прячут душу под камень и пока она там, не могут умереть. Кто-то тот камень поднял. Умерших колдунов надо сжигать. Некоторые колдуны специально просят об этом детей, чтобы упокоиться. Тех кого не сожгли, становятся упырями.

— Во дела! — Удивился Санька. — Он уже и сам стал верить в россказни попа. Так убедительно он говорил.

— И что теперь будет?! — Спросил он.

— Сошлют всех на кулижки. Слышал, небось?

— И где это?

— Кулижки? Это очень далеко. В болотах и лесах Ладоги. Да не успеет государь. Все они в Литву уйдут. Вся челядь Захарьиных собирает монатки. Кто-то уже отъехал вперёд на Новгород. Да может то и к лучшему… Мороки государю меньше.

Вошёл хмурый Адашев. Ни на кого не глядя, сел за стол, не снимая верхнего кафтана и шапки.

— Чего ты, Алёшка, смурной такой? Испей мёда!

— Пошли, выйдем, — сказал Адашев, не отвечая на слова попа.

— Это ты кому? — Удивился тот.

— Ему.

— Пошли, — вздохнул Санька.

Он накинул короткую меховую куртку с капюшоном, покрытую белым шёлком. Оказалось, что и в мороз, это лучшая ткань. Шёлк на морозе совсем не терял свойства и даже становился прочнее.

Адашев шёл быстро в сторону ворот, выходивших на правый берег Луги. Из-за холма вертикально вверх поднимался густой дым.

— Не пойду я туда, Алексей Фёдорович, — запротивился Александр и остановился.

Адашев развернулся. Лицо его было белым, на перекошенных губах белела засохшая пена.

— Лучше бы я сдох, Ракшай, или кто там ты?! — Почти крикнул он. — Как! Как мне сейчас жить?! Я бы уже сейчас наложил на себя руки, да дочь у меня!

Адашев упал на колени и закрыл лицо ладонями. Он мычал и раскачивался долго. Ракшай подошёл и, сев на колени перед ним, уткнулся в него лицом, положив руки на плечи. Они рыдали вместе.

— Но, что делать было, Фёдорыч, — выл Санька. — Не мог я тебя потерять.

Адашев мычал и раскачивался. Санька подвывал. Проходившие мимо мужики и бабы кланялись и крестились. Наконец Адашев отнял ладони и поднял на парня глаза. Что-то такое почитал в них Адашев, тоску ли, страх ли, но прижал он к себе Саньку и снова зарыдал.

[1] Божедомка — ямы, огороженные острыми кольями и низким забором, в которые сбрасывали трупы неизвестных без всякого отпевания.

[2] Быличка — сказка.

Глава 8

Царь «прогоревал» ещё двое суток, потом отошёл, а Адашев слёг, зато Пётр Иванович Шуйский, которого Иван включил в свой ближний круг на время болезни советника, ходил гоголем, задирая нос и перед Ракшаем. Он вдруг начал раздавать команды Санькиным людям и советы самому Саньке, но работный люд только кланялся и шел делать своё дело, а Александр советы выслушивал внимательно, даже пытаясь вникнуть в их суть. И грех было не прислушаться к советам первого воеводы в Казанском походе и основателя Свияжска.

Пётр Иванович, видя, что Александр принимает советы и охотно допускает его к своим делам, делясь мыслями о дальнейшем развитии городка, психологический натиск на него ослабил, а как-то, подпив, даже признался:

— Много делал для трона Григорий Юрьевич. Зазря ты ополчился на него. Тяжко нам будет без его родни.

— Не ополчился я, — возразил Александр. — То, что при государе про долги его семейства сказал, так на то право имел. Говорил с ним один на один не раз о том. Ежели б купец я какой был, и то… А я такой же боярин, как и он. А купеческими делами занимаюсь по воле государевой.

— То так, то так… Но ты ведь сродственник Захарьиным… А среди своих за деньги лаяться у нас не принято.

Санька хмыкнул. Он покачивался вроде, как от выпитого и тщательно изображал из себя пьяного.

— Они меня родичем не считали. От родичей и спрятала меня бабка у мокшан, чтобы не пытались на престол возвести…

Санька врал напропалую. Если уж назначили его наследником престола, то эту тему надо было выводить на новый уровень. Тем паче, и царь ждал от него определённых контрразведывательных результатов.

— Сейчас, да-а-а… Что с сыночком Анастасии будет? Государь сегодня указ подписал о снятии наследования престола с сына своего Дмитрия. Ты сейчас его прямой наследник, Александр. Что о том думаешь?

— Что думать? Пусть государь думает, а мне крепость в Усть-Луге надо строить. От шведов обороняться.

— То так, то так… А что ты про Глинских думаешь? — Прицепился Шуйский, подливая Саньке браги.

Александр брагу не любил, и его действительно штормило так, что мотало из стороны в сторону, но суть разговора он не терял.

— А что мне о них думать? Худого они мне ничего не делали. Думаю, с ними тебе дружить надо. Без Захарьиных, как один с Глинскими воевать станешь? Не простят тебе они твоих замыслов против них.

— Каких замыслов? — Удивился Шуйский.

— А таких. Кто чернь поднять хотел после свадьбы Ивана Васильевича вовремя пожара?

— Так, то ж Захарьины. Они сами себя оговорили!

— А сколько ты им серебра отсыпал, чтобы про тебя молчали? А Глинские всё про вас знают!

Санька привстал над столом, оперевшись об него одной рукой, и пьяно погрозил Шуйскому пальцем.

— Всё про вас знают… И государь батюшка знает, ибо я ему сам сказал.

Тут Санька понял, что сболтнул лишнего, и приложил указательный палец к губам.

— Только тс-с-с!

Александра мотануло из стороны в сторону и приложило о стол лицом. И качественно приложило, успел подумать он, и уснул.

* * *

— Что ты говорил про войну со шведами? — Спросил Иван.

Он был хмур и целыми днями вздыхал. Они с Санькой шли по верфи, осматривая строящиеся корабли.

— Про шведов я говорил, что попытаются отвоевать у нас Орешек, Усть-Лугу и Ивангород.

— И чего вдруг? Мир у нас с ними.

— Шведы сейчас торгуют втридорога. Везут всякую рухлядь, до которой наши купцы не дотягиваются из-за Ливонии. А в следующем году к нам в Архангельск зайдёт английский корабль, что пойдёт искать северный путь в Китай. И завяжешь ты, государь, с Англией торговлю, а со шведами торговать прекратишь. Уж слишком вкусными покажутся тебе цены английские. Вот шведы и обидятся.