Пока смерть не разлучит... - Глаголева Екатерина Владимировна. Страница 31

Батальон Дочерей святого Фомы будет охранять павильон Марсана; гренадеры заняли второй этаж галереи, построившись в две шеренги: одна — лицом к Сене, другая — ко двору Принцев; орудия Манда расставил по трем дворам: пять — в Королевском дворе, между Королевскими воротами и крыльцом, столько же — перед главным зданием со стороны сада, а остальные — на Новом мосту, чтобы не позволить соединиться колоннам мятежников с обоих берегов Сены. Швейцарцы останутся во дворце, а верные гвардейцы будут прикрывать подступы со стороны Террасы фельянов и Гревской площади.

— Генерал Манда? Извольте следовать за мной в Ратушу.

У незнакомца в руках бумага с печатью, за его спиной — большой отряд вооруженных людей. Отказаться? Сейчас не время для разговоров, они же должны понимать… А, ладно! Он пойдет с ними, чтобы не тратить времени на препирательства и поскорее вернуться назад.

… — Мятежники идут на Тюильри!

Румяных щёк офицера, наверное, ещё не касалась бритва; он запыхался, когда бежал вверх по лестнице, чтобы сообщить эту новость королевскому совету.

— Чего же они хотят? — спокойно спросил Жоли, недавно назначенный министром юстиции.

Офицер запнулся, но ответил:

— Низложения.

— Пусть Собрание принимает решение, — с нажимом сказал министр.

— Но что станет с королем? — вмешалась Мария-Антуанетта.

В этот момент в двери ворвался Рёдерер — с таким видом, будто за ним гнались.

— Сир, — выдохнул он, с трудом переводя дыхание, — нельзя терять ни минуты! Мятежники не склонны к переговорам, на Национальную гвардию надежды нет, вы можете быть в безопасности только в Национальном собрании; вам следует немедленно перейти туда.

За окном ухнула пушка. Людовик выглянул во двор.

— На площади Карусели никого нет, — сообщил он. — Никаких мятежников я не вижу.

— У короля достаточно сил для обороны дворца, — поддержала его Мария-Антуанетта. — У нас есть защитники, на которых мы можем положиться.

Рёдерер всё ещё тяжело дышал; его птичий профиль — воробья, пытавшегося стать орлом, — выражал одновременно отчаяние и решимость. Людовик пристально смотрел на него несколько секунд, потом вдруг повернулся к королеве и коротко сказал:

— Идёмте.

— Господин Рёдерер, вы отвечаете за жизнь короля? — спросила Мадам Елизавета.

— Да, сударыня, своей собственной, — отвечал ей прокурор-синдик Парижа. — Я пойду впереди.

Королева настояла на том, чтобы самой нести на руках дофина, обнявшего её за шею. Мадам Руаяль шла рядом с гувернанткой; замыкали шествие князь де Пуа, несколько дворян и подполковник швейцарцев. Аллея парка была густо усыпана опавшими листьями, а ведь только десятое августа…

— Какая ранняя зима в этом году! — вслух произнес Людовик.

Появление национальных гвардейцев в Манеже всполошило депутатов, но Рёдерер пробрался к трибуне и прокричал, что это охрана короля. Дюжий гренадер внес маленького принца и поставил его на стол секретарей; со всех сторон раздались рукоплескания. Следом появилась королева, державшаяся с большим достоинством; один из министров подал ей руку и проводил к правительственной скамье; Мадам Елизавета и Мария-Тереза сели рядом. Все взгляды обратились на короля — его провели к месту председателя.

— Я пришел сюда во избежание страшного преступления и всегда буду считать себя и свою семью в безопасности среди представителей нации, — громко произнес Людовик.

И добавил, выждав, когда стихнут аплодисменты: — Я проведу здесь весь день.

— Национальное собрание помнит о своем долге, который состоит в защите всех существующих властей, — заявил председатель Верньо. — Мы все готовы умереть на своем посту.

Чтобы заседание могло продолжаться, королевскую семью перевели в ложу стенографов.

— Мама обещала, что я буду спать в ее комнате, потому что я хорошо себя вел с этими гадкими людьми! — радостно объявил дофин гренадеру, снявшему его со стола.

Новый оратор занял место на трибуне, как вдруг у дверей послышался шум, громкие голоса… Военный министр послал узнать, что происходит; ему сообщили что командир швейцарцев Бахманн, пришедший вместе с королем, отказывается уходить и требует приказа за подписью монарха. Через пару минут Бахманну передали клочок бумаги с двумя строчками: "Король приказывает швейцарцам немедленно сложить оружие и удалиться в свои казармы. Людовик".

…В Ратуше генерал Манда с удивлением увидел совершенно незнакомых людей, которые объявили ему, что они — повстанческая Коммуна, а он арестован, потому что разрешил войскам стрелять в народ. В тюрьму аббатства Сен-Жермен его доставить не сумели: едва генерал появился на крыльце, как толпа набросилась и растерзала его. Командующим Национальной гвардией повстанческая Коммуна назначила Сантера; Мануэль отправился на Новый мост и велел артиллеристам отвести орудия, освободив проход. Пустую площадь Карусели заполнили марсельцы, жерла пушек теперь были нацелены на дворец. Сильные мужские голоса пели хором под бой барабанов, от страшнопрекрасной музыки по телу пробегала дрожь, особенно когда все разом подхватывали припев:

…Несколько человек во фригийских колпаках приветливо улыбались и махали руками, показывая, что у них нет оружия. В ответ один из швейцарцев высыпал в окно горсть патронов: они не будут убивать мирных людей. Но смех превратился в издевательский хохот, а чтобы швейцарцам был понятен смысл шуток на неизвестном им языке, их сопровождали красноречивыми жестами. Вскоре обе стороны уже осыпали друг друга бранью.

Со стороны большой лестницы, ведущей в часовню, раздался новый взрыв хохота: два француза с пиками зацепили крючьями швейцарских часовых, повалили на землю и разоружили. Но тотчас раздались отрывистые команды на немецком, и оба насмешника упали наземь, сраженные меткими пулями, а швейцарцы построились на ступенях в боевой порядок и приготовились стрелять.

Ухнула пушка, затрещали мушкеты. Среди дворян, гренадер и швейцарцев, занявших места у окон, оказалось больше хороших стрелков: первый же залп уложил несколько десятков нападающих. Однако их ряды пополнили собой национальные гвардейцы, перешедшие на сторону федератов.

Патроны быстро закончились; толпа ринулась вперед, потрясая саблями и пиками. Швейцарцы отчаянно сопротивлялись, но их было слишком мало; несколько минут — и федераты уже поднимались по лестнице, переступая через трупы в красных мундирах. Подоспел Бахманн с приказом об отступлении; несколько швейцарцев подняли руки и попытались сдаться — их зарубили. Прорвавшиеся во дворец санкюлоты гонялись за всеми, кто был одет не так, как они, — в красных или синих мундирах, во фраках, ливреях; по паркету растекались лужи крови, вопли и женский визг сливались со звоном бьющегося стекла, треском ломаемого дерева и разрываемой ткани… Погоня продолжалась во дворе, в саду, у фонтана — только там ярость начала ослабевать; полторы сотни израненных швейцарцев взяли в плен и отвели в Ратушу — их перебили уже там, во внутреннем дворе, у подножия статуи Людовика XIV. С трупов срывали одежду, волочили их за ноги и забрасывали на телеги. Рыночные торговки глумились над изуродованными телами, лупя их по щекам и по задам, отсекая укромные части…

Невысокий худощавый юноша в мундире артиллерийского капитана медленно шел по саду Тюильри, где уже стихли выстрелы и звон металла. Повсюду валялись мертвые тела; грудастые женщины в полосатых юбках и подоткнутых передниках разгуливали среди них с саблями наголо, порой наклоняясь, чтобы посмотреть поближе, или шевеля убитого носком деревянного башмака. Капитан почувствовал, что его сейчас стошнит; он прислонился спиной к опоре парковой лестницы, увенчанной мраморной вазой с фруктами, снял двууголку и закрыл глаза.