Между двух миров (СИ) - Белова Татьяна. Страница 6

Ты помнишь огни на мостике, рифлёные ребра, тяжелые, взмыленные бока парусины, как гигантское тело плавно меняет траекторию, как стекает конденсат по внутренним переборкам и сокращаются мышцы на брюхе, перекачивая тонные воды от глотки в хвост, а через поры под давлением вырываются клубы пара.

Ты скучаешь по дому.

Ты или она?

Ты отходишь от окна и садишься в кресло. Вся мебель в комнате от Ариоко Дацани и сделана из прозрачного, гибкого кассия. В центре, в метре от пола, висит кровать, застеленная шелковым покрывалом.

Все Дома Кауров похожи друг на друга. Стерильный минимализм, чем меньше вещей, тем проще поддерживать нейтральный энергетический фон.

— Анна, тебе налить? — спрашивает Бэль. На маленьком столике рядом с ней зеленоватый палисс, в крутобокой бутылке с печатью дома Серахье, бутылка красного кахорского и чайник с белым чаем. Бэль знает о твоих слабостях и пристрастиях много, но за тридцать лет ты уже привыкла отказывать себе во многом из того, что любишь.

— А кофе у тебя есть? Желательно черный, с сахаром.

— Только не говори, что ты тоже из тех, кто подсел на эту коричневую гадость.

Лицо Бэль не выражает брезгливости, оно ничего не выражает, у каур дэ роа почти отсутствует мимика, кожа белая, гладкая и натянутая на череп, как на барабан, но эхо пренебрежения ты чувствуешь. Ответа не требуется и ты молчишь.

В полной тишине расцветает портал и появляется доктор Меррато.

Черный строгий костюм висит на костлявой фигуре, водянистые глаза подтекают, он склоняет голову, выражая почтение, и проходит к тебе. Ставит на пол чемоданчик, открывает и достает ампулу и шприц. Ты закатываешь рукава, расстегиваешь манжету, ткань промокла и прилипла, попытка размотать причиняет боль.

Бэль ставит свой стакан на столик, подходит и опускается перед тобой на колени, ты видишь как у нее размываются зрачки, она любит боль и впитывает её, как губка.

В конце зимы варлаки сбрасывают шипы, весной, как почки на деревьях, пробиваются новые, набухают, слезятся, маленькими черными нарывами, им нужно много ультрафиолетового излучения и сухая, пресная среда, никакой соли и никакой воды. Сопредельные штаты идеальное место, особенно в летний сезон, когда перекрывают воду и чистят фильтры, если бы не одно «но», бесконечное волновое излучение. Высокая степень восприимчивости к микро, радио, электромагнитным волнам. В зародышевом состоянии шипы реагирует на все, даже на очень громкий звук, и хотя татуировка смягчает удар, рассеивает множественные атаки, часть все — таки приходится пропускать через себя. Жажда вызывает спазмы, стягивающие манжеты мешают энергообращению и сжимают сосуды, так сильно, что кровь застаивается, и появляются гематомы и поэтому сейчас твои руки фиолетово — зеленые от запястья до локтя. Доктор делает уколы и два поперечных надреза, выпустить кровь, прочищает каналы, смазывает поврежденные ткани липким секретом эрга. Ты откидываешься в кресле и закрываешь глаза.

Ты считаешь шипы атавизмом, от которого давно надо избавиться. Война окончена и вы не охотитесь на себе подобных, они потеряли смысл. Вот только служители Дома Ратхи, к сожалению, утратили память о том, как изменить конфигурацию оболочки.

Душные и влажные, как тропические ночи, видения набрасываются из темноты. Белые, студенистые, как медузы эрги, гигантские глубоководные черви оплетают твоё тело, ты слышишь смех Бэль и видишь мерцающие огни портовых доков. Ты видишь лицо мальчика. Он хищник, он щурится, продолговатыми, острыми, как бритва, зрачками пронизывая вечерний сумрак, за тонкими губами острый ряд зубов, он охотник. Тело узкое, гибкое, сильное. Он улыбается тебе, в его улыбке нет бога, он переплетение голода, жажды и темноты, скрестив ноги, он плывет через туманный канал, отталкиваясь длинным шестом, хогг у него цветастый и яркий, с ядовитой красной бахромой по краям. Здесь, в чаще города, в холодном доспехе каменной кладки, он проплывёт мимо. Он сыт.

Ты просыпаешься. За окном все так же темно, царствует Эбо, гудят эртхаалы, перемигиваются координаторские вышки.

Ты поднимаешься, надеваешь халат и идешь в ванну. Бэль ушла, ты предоставлена сама себе.

В ванной ни душа, ни раковины, ни зеркала. Туманный бассейн метров на двадцать, низкий зеркальный потолок и шкафчик. Ты открываешь дверцу, достаешь черную, мешковатую ткань, сукру и баночку с синим порошком, санги, что переводится как "пыльца", но это просто измельченный сеорид. Посыпаешь им ткань, черные поры моментально впитывают и поглощают синий пигмент, ткань остается черной. Распускаешь волосы и заматываешь голову сукрой, только после это, скинув халат, ныряешь в бассейн. Холодный туман хватает за щиколотки, меж позвонков пробегает ток, ты плывешь, медленно преодолевая сопротивление, тяжело и долго выдыхаешь, избавляясь от газа в легких, давление, как корсет, обнимает ребра.

— Эо дан ри, — мурлыкает из комнаты Бэль. Она вернулась, и ты чувствуешь аромат кофе и арруто. Звон стекла и столовых приборов, ты фокусируешься на звуках, чтобы не замечать, как скрипят суставы и судорожно кричат стенки сосудов, ты слишком долго живешь среди гайоли, твоё тело размякло.

— Вылезай немедленно, моя дорогая, — кричит Бэль. — Для первого раза за столько времени достаточно, если не хочешь в гипсе ходить.

Ты вылезаешь из бассейна, часто дышишь, сердцебиение зашкаливает. На коже проступают темно зеленые пятна, на животе, внутренней стороне бедра, под коленями, татуировка горит бардово — красным и слегка дымится.

В комнате тебя ждет накрытый кружевной скатертью стол, серебряные приборы, и тигровые моллюски под соусом, на узкой фарфоровой тарелке. В стеклянной кастрюльке дымится рыхлая, серая раппа, рядом широкая, плоская соусница, с прозрачной крышкой, в которой томится сырный рокка.

Бэль стоит у окна и курит, держа тонкую, длинную сигарету двумя пальцами. Над окном, в радужном поле, как маятник, покачивается масляный сцер, с его свете её узкий воздушный силуэт отбрасывает тень на матовую, кремовую стену.

— Сначала завтрак, — говорит она и тушит сигарету в пепельнице, окурок тут же испаряется, стекло мутнеет. — А после поговорим. Прошу садиться.

После завтрака ты переодеваешься и вы спускаетесь с её кабинет. Эбо сменяет Сота и красный, тяжелый свет, проникает в комнату. Бэль задвигает занавеси и предлагает тебе кресло по другую сторону ее рабочего стола. Ты садишься.

Никакого хаоса бумаги или книжных шкафов, просто круглая комната, серебристые стены, на правой стене висит Сеть, подмигивая голубой каймой, левая расчерчена, как доска мистера Олбрайта, учителя геометрии. Цепочки защитных печатей впечатляют, ты не может оторвать глаз.

— Да, у нас самые безопасные по эту сторону ячейки хранения, — отвечает на незаданный вопрос Бэль. — А информационная безопасность очень дорого стоит.

— В этом мире многое дорого стоит, например, время.

Бэль пытается улыбаться, но лучше бы она этого не делала.

— Время не стоит ничего, — отвечает мадам Распорядительница. — Мы знаем, что вчера ты встречалась с детективом из отдела насильственных преступлений. И мы знаем о чем шла речь. Более того, мы решили, — Бэль кладет руки на стол, её глаза затягивает поволока, — что ты можешь быть нам полезна, а мы в свою очередь, в долгу не останемся.

Бэль, присутствующая сейчас здесь во множественном лице, напоминает тебе фарфоровую куклу.

— Закрыть это дело не так уж и трудно, там никаких доказательств, не понимаю, чего вы хотите от меня?

Ты замолкаешь и щуришься, горячий воздух проникает сквозь занавески, у тебя взмок затылок, а кондиционеры молчат. После плотного завтрака тянет в сон, но ты продолжаешь сидеть и не двигаться, руки на коленях, спина прямая. Тебя учили сидеть так часами, под палящим солнцем, в дождь или снег не важно. Сидеть и сохранять равновесие. Внутри и снаружи.

— Мы просим тебя провести дознание. Мы предоставим весь необходимый уровень доступа, ты можешь использовать департамент полиции, если потребуется, нас это не беспокоит. Мы готовы к тому, что результаты могут нас не устроить, но в данном случае приоритетом является истина.