Считаные дни - Линде Хайди. Страница 50

Юнас смотрит по сторонам, ища глазами Ингеборгу или кого-то еще, кто может подтвердить то, что он видит, или объяснить, кто она такая, но все они очень далеко: Ингеборга, отвернувшись и дрожа от холода, стоит у машины скорой помощи, руки засунуты в рукава анорака. И когда он снова оборачивается к смотровой площадке, оказывается, что там никого нет, девочка исчезла.

%

Ночь, невозможно представить ничего, кроме этого: вечная и непроницаемая тьма. Рука, которая вставляет маленькую кассету в видеокамеру, кажется чужеродной, словно какой-то странный нарост, неизвестно откуда взявшийся, никогда ей не принадлежавший. С верхнего этажа слышны шаги, беспокойные блуждания Магнара, иногда несколько жутких завываний. Но у нее перед глазами стоит Кайя.

Сначала просто фигура на заднем плане. Она прошмыгивает мимо рождественской елки в гостиной, одетая в пурпурное трикотажное платье из ангоры, во рту — два маленьких кусочка сахара, она смеется в камеру, поднимает руки, раздаются аплодисменты окружающих ее взрослых. И в следующем кадре — она пробегает сквозь струи поливалки, установленной на траве позади дома; Кайе восемь лет, хрупкая и почти голенькая, за исключением полосатых трусиков с сердечками, она быстро подмигивает в камеру, прежде чем поспешно принять новый ледяной душ. А вот еще: Кайя на надувном матрасе этим летом, в бассейне перед гостиничными апартаментами в Хорватии. Сначала, когда Кайя устроилась на лето работать в «Спар», она отказалась от поездки, но ей все-таки удалось освободиться на неделю, перед самым отъездом. Она лежит на животе на матрасе в бассейне, лицо наполовину скрыто под гривой волос, затем она поднимает голову и щурится перед камерой, и это снимает Лив Карин; Лив Карин сидит на коленях на полу перед телевизором, который она подсоединила к видеокамере, Лив Карин суетится и, как все мамы, просит улыбнуться, ее голос совсем другой на видео, чужой, почти искаженный, но это точно она, это видно, когда быстрым движением она случайно опускает вниз камеру, в объектив которой попадают только ее босые ноги и край длинной — до самой земли — юбки. Юбки они с Кайей купили на рынке в Сплите: у Кайи — короткая, кораллового цвета, у Лив Карин — длинная красная; и Кайя закрывает руками солнце, зевая в камеру, быстро показывая кончик языка, и затем она смеется. И это любовь, Лив Карин видит это именно сейчас — в открытом беззаботном взгляде, в жесте ее руки, вытянутой вперед, словно для того, чтобы схватить камеру или приласкаться, во всем, что происходит, Лив Карин видит это совершенно отчетливо: все это и есть любовь.

Эпилог

Автомобиль ведет Ингеборга. Она одолжила машину у матери, Юнас расположился на пассажирском сиденье, он наблюдает за Ингеборгой со стороны, она наклонилась вперед, руки беспокойно скользят по рулю.

— Спасибо, — говорит она. — За то, что ты со мной сейчас.

— Не стоит благодарности, — отзывается Юнас.

Она бросает на него быстрый взгляд, намек на улыбку вокруг глаз, это лицо, которое уже кажется таким знакомым. Ингеборга протягивает руку и включает радио как раз в тот момент, когда звучит заставка к выпуску новостей; часы показывают начало седьмого, уже давно смеркалось. Когда они поворачивают у Вангснеса и въезжают на пристань, паром стоит готовый к отплытию. Никто из них не упоминает, что именно здесь все и началось, здесь случилась их первая встреча, и Юнасу не верится, что с тех пор прошло не больше месяца.

На переправе стоит всего четыре автомобиля. Ингеборга встает за «Фордом-Мондео». Они заходят в коридор, откуда ведут двери в туалет и лестница на палубу, больше никого не видно; Ингеборга останавливается у одного из иллюминаторов, прижавшись лицом к стеклу.

— Тут на самом деле ничего не видно, — говорит Ингеборга.

В левой руке она держит листок бумаги. Юнас не понимает, почему ему кажется это таким трогательным — то ли потому, что она предпочла написать это имя и адрес от руки вместо того, чтобы напечатать в мобильном телефоне, или, может, из-за того, как она держит листок — крепко прижав к груди. «Теперь переверну каждый камень, — сказала она в тот вечер, когда пришла к нему и рассказала о том, что ей удалось узнать, — теперь я дойду до самой сути во всем этом безумии».

Под ними что-то тихо дребезжит, ровный перестук паромного двигателя; Ингеборга поворачивается к Юнасу, кромка иллюминатора оставила слабый отпечаток у нее на лбу, прямо у линии роста волос.

— Думаешь, мне стоило позвонить? — говорит она. — Было бы лучше, если бы я заранее сказала об этом?

— Вчера ты считала, что лучше всего просто приехать, — говорит Юнас, — что будет проще для всех, если ты не станешь звонить заранее.

— Да, — говорит Ингеборга. — Я именно так и думала.

Ее взгляд медленно скользит влево и останавливается, и когда Юнас поворачивает голову, он видит то же, что и она, — информационный стенд, на котором указаны местоположение спасательных шлюпок и инструкции к их спуску на воду.

Он плывут дальше через Лейкангер и Согндал, потом пересаживаются еще на один паром, тот же путь он проделал, когда приехал сюда в середине октября, но все теперь иначе. Когда они приближаются к Лэрдалу, Ингеборга нервно ерзает на сиденье. Она бросает быстрый взгляд на бумажку, которая лежит в кармашке между сиденьями, словно весь ее план зависит от тех слов, что на ней написаны, и, скорее всего, так и есть, но Юнас убежден, что она помнит все наизусть — имя, конечно, ну и адрес тоже. Когда он проснулся ночью, чтобы сходить в туалет, Ингеборга сидела, склонившись к монитору компьютера, и искала дом на карте Google.

— Может, сначала выпьем кофе, — предлагает Ингеборга, — совсем быстро, чтобы мне немного прийти в себя.

Она кивает на здание впереди или на огни, только их и видно. Желтые квадраты света из окон, на указателе перед въездом значится, что это отель.

— Так что? — переспрашивает Ингеборга.

У женщины, которая приносит им кофе, тусклые обесцвеченные волосы. Она молча безостановочно жует сероватую жвачку, у нее энергичные движения, мелодично звякают кофейные чашки, которые она ставит на барную стойку перед ними.

— Простите, — говорит она, — если они слишком шумят.

Она кивает в угол в глубине помещения: группа празднично одетых женщин и мужчин лет сорока — пятидесяти, узкие пиджаки обтягивают животы, слегка выцветшие платья с пайетками матово блестят, женщина с несколько излишне глубоким декольте смеется, наклонившись вперед.

— Время рождественских вечеринок, — поясняет официантка и едва заметно закатывает глаза.

— Уже? — удивляется Юнас.

Женщина кивает. На ее бейдже, пристегнутом к форменной блузке, написано «Юна», так же звали его первую девушку, в памяти всплывает нервозная, возбужденная возня в подвальной комнате у приятеля.

— Если будет хуже, я попрошу их угомониться, — говорит официантка.

Она, прищурившись, поглядывает на те столики в углу, где раздается новый взрыв смеха.

— Да ничего страшного, — произносит Ингеборга. Она кладет записку на барную стойку рядом с чашкой кофе и достает из кармана блокнот. Записка сложена пополам, но не до конца, и Юнас видит заглавную «Л», с которой начинается слово, написанное округлым почерком Ингеборги.

— Мы в любом случае ненадолго, — произносит Ингеборга.

Она выкладывает на барную стойку купюру в сто крон.

— Спасибо, — благодарит официантка. Она поворачивается к кассе и принимается отсчитывать сдачу.

— Да не надо, — говорит Ингеборга, — оставьте.

Официантка останавливается, глаза у нее зеленые и живые.

— Точно? — переспрашивает она. — Ну, спасибо!

Ингеборга едва притронулась к кофе, сделала два быстрых глотка из чашки, тут же взглянула на часы и почесала ладони.

Тем не менее, кажется, кофе подействовал, потому что в ней появляются спокойствие и решительность, когда через несколько минут она берет записку и сползает с барного стула.