Особое мясо - Бастеррика Агустина. Страница 9

«Так бросила бы это дело, и все! Продай лавку и займись чем-нибудь другим». Она смотрит на него и молчит. Длинная затяжка, струя сигаретного дыма, а ответа все нет. Это молчание предельно красноречиво: что говорить, если и так все ясно. Зачем лишние слова? Наконец: «Может быть, когда-нибудь… Вот только сначала дождусь возможности продать твои косточки. Может быть, и сама пару ребрышек обглодаю». Он наливает себе вина и говорит: «Надеюсь, тебе понравится. На вкус я должен быть восхитителен». Он широко улыбается, демонстрируя ей свой скелет. В ее глазах по-прежнему холод. Лед. Он понимает, что в отличие от него она говорила серьезно. А еще он знает, что такие разговоры строжайше запрещены. Кто-нибудь услышит — и у них будут большие проблемы. Но ему нужно, чтобы кто-то сказал ему то, о чем другие молчат.

Звякает колокольчик на входной двери.

Покупатель. Спанель встает и выходит в зал.

В кладовую заходит Пес. Не глядя на гостя, он достает из морозильника полутушу и уносит ее в холодную комнату со стеклянной дверью. Сквозь нее видно все, что делает Пес. Чтобы не запачкать мясо, он подвешивает полутушу на крюк, свисающий с потолка. Срезав штампы санитарного контроля, он приступает к разделке. Тонкий разрез поверх ребер позволяет снять хороший кусок грудинки. Техо уже не помнит все разрезы и схемы разруба, как раньше. В переходный период чего только не происходило: туши рубили и так, и этак, а названия частям давали наобум — то из схем разделки говядины, то из методики по разрубу свинины. Постепенно для особого мяса были выработаны новые стандарты и даны строгие определения. Документов со стандартами разделки в открытом доступе нет. Пес тем временем берется за пилу и отсекает от туши шейную часть.

Спанель возвращается и наливает им еще вина. Она садится и говорит, что в последнее время покупатели все чаще спрашивают, нет ли в продаже мозгов. Прямо как в былые времена. Был период, после того как какой-то известный врач заявил по телевизору о вреде мозгов, мол, если ими злоупотреблять, то можно заработать болезнь… Какую — не помню, длинное какое-то заковыристое название. Но в последнее время другие врачи и несколько университетов неоднократно заявляли, что все не так и что мозги на самом деле полезны. Она-то знает, что все это ерунда и что эта серая вязкая масса может пригодиться только одному человеку и только до тех пор, пока бултыхается у него в черепе. Но раз есть спрос, она будет предлагать этот товар. Продавать мозги надо нарезанными ломтиками. Такая нарезка требует навыка: мозги так и норовят выскользнуть из-под ножа.

Спанель берет ручку и начинает писать. Он не напоминает ей, что послать заказ можно и по электронной почте. Ему нравится смотреть, как Спанель пишет — молча, серьезно и сосредоточенно.

Пока она заполняет бланк заказа — почерк у нее мелкий и плотный, — он внимательно разглядывает ее. В сеньоре Спанель есть какая-то скрытая красота. Она волнует его, потому что в ней под этой почти звериной маской кроется что-то по-настоящему женственное. Что-то, что она бережет и тщательно скрывает от окружающих. Эта ее отстраненность и скрытность вызывают восхищение.

В общем, есть в ней что-то такое, что ему очень хочется разрушить.

7

Когда после Перехода ему на новой работе потребовалось ездить по партнерам, он приноровился совершать большой объезд за два дня. При этом ночевать он оставался в городе, в какой-нибудь гостинице, а домой возвращался на следующий день к ночи. Так ему удавалось сэкономить несколько часов дороги за рулем. Вот только сегодня у него в сарае сидит эта самка, и придется возвращаться раньше.

На выезде из города он покупает специальный сбалансированный комбикорм для домашнего скота.

Домой он возвращается уже в темноте. Выйдя из машины, он направляется прямо к сараю. Ругательства в адрес Гринго крутятся у него в голове. Надо же было так подгадать: подкинуть ему эту проблему именно на той неделе, когда он согласовал с руководством большой объезд. Именно сейчас, когда Сесилии нет дома. Он открывает сарай. Самка лежит на полу, свернувшись калачиком. Поза эмбриона, вспоминает он. Она спит. У нее такой вид, словно ей холодно. И это в такую жару. Рис она съела, воду выпила. Он слегка касается ее ногой, и самка вскакивает, как укушенная.

Она закрывает голову руками и сжимается в комок.

Он идет в дом и находит несколько старых одеял. Относит их в сарай и кладет рядом с нею. Теперь тазики. Нужно налить ей воды.

С полными мисками он возвращается в сарай. Присев на тюк соломы, он смотрит, как самка сгибается, наклоняет голову к миске и жадно пьет воду.

На него она ни разу не посмотрела. Она живет в постоянном страхе, думает он.

Держать ее у себя можно. Это ему прекрасно известно. Есть люди, которые держат домашний скот и едят имеющиеся у них экземпляры живьем — по частям. Они утверждают, что такое мясо — неизменно свежее — гораздо вкуснее, чем из магазина. В продаже уже есть методические указания по такому использованию мясного скота. Там написано, как, когда, где и что резать, чтобы очередной экземпляр не умер раньше времени.

А вот рабов держать запрещено. В памяти еще свеж недавний случай: одна семья завела себе десять голов самок, которых обучили простой работе и использовали их труд в подпольной мастерской. Все экземпляры были куплены в питомнике, все были промаркированы. Кто-то донес на это семейство, и их всех осудили и отправили на переработку на муниципальную живодерню. Всех — и хозяев, и рабынь. Все пошли на особое мясо. Пресса несколько недель мусолила эту историю, вцепившись в одну фразу и истерично повторяли ее, как лозунг: «Рабовладение — это варварство!»

«Она — никто, — думает он, — и вот она у меня в сарае».

Он понятия не имеет, что с ней делать. Она еще и грязная.

Нужно будет помыть ее. Когда будет время, при случае.

Заперев сарай, он идет в дом. Раздевается и становится под душ. Можно продать ее и избавиться разом от свалившейся проблемы. Можно оставить ее, подрастить, осеменить — начать свое дело с маленького стада и со временем уйти с комбината. Можно погрузиться в эту работу, сбежать в нее от реальности, бросить все, забыть про жену, про отца, про умершего ребенка, забыть наконец про колыбельку, сломать которую он все никак не соберется.

8

Утром его будит звонок. Это Нелида. «Здравствуйте, у дона Армандо был приступ дыхательной недостаточности. Нет, ничего страшного. Приезжать? Нет, не обязательно. Впрочем, было бы неплохо, если у вас получится. Отец вас, конечно, практически не узнает, но по нему видно: он такой довольный, когда вы приезжаете. После того, как вы у нас побываете, у него все приступы на несколько дней прекращаются». Он благодарит за сообщение и обещает заехать в ближайшее время, при первой же возможности. Отложив телефон, он долго сидит на кровати и вдруг ловит себя на мысли о том, что не хочет, чтобы этот день начинался.

Чайник на огонь — и одеваться. После первого мате — звонок в охотничье хозяйство. Сегодня приехать не смогу — неотложные семейные обстоятельства, перезвоню позже, и мы договоримся о новой встрече. Затем звонок Кригу: извини, объезд немного затягивается. В ответ: не беспокойся, делай свое дело. Только учти, я тебя жду: нужно будет провести собеседование с двумя желающими устроиться на работу.

Несколько секунд в тишине, потом — звонок сестре. У папы все хорошо, съездила бы ты проведать его. Она говорит, что очень занята, у нее дети и хозяйство и совсем ни на что времени не остается, вот и сейчас ей срочно нужно идти. И вообще, до дома престарелых вон сколько добираться. Из города туда ехать — целая история, чуть задержишься — и не успеешь вернуться до комендантского часа. Все это она выговаривает ему с презрительной досадой в голосе: можно подумать, что именно он (равно как и весь мир) виноват в том, что ее жизнь сложилась так, а не иначе. Неожиданно тон меняется, и сестра меняет пластинку: давно не виделись, заезжайте как-нибудь в гости; как Сесилия, она по-прежнему у матери? Он говорит, что скоро перезвонит, и вешает трубку.