Надоевшая (СИ) - Котляр Сашетта. Страница 22

Остается лишь надеяться, что у меня получится и сделать вид, что ничего не поменялось, и отвадить этого полоумного от себя. Конечно, хотелось мстить или еще какую-нибудь глупость совершить, только вот, чем это кончится? Тем, что я снова окажусь в опасной ситуации, а выдернуть меня из нее будет некому. Спайк ведь ясно сказал, что это первый и последний раз.

Запоздало, в голову пришла мысль, что я обязана позвонить Свете и объяснить ситуацию. Меня питала надежда, что Белоусов ей звонить не стал, а значит, она ничего не знает. А он, скорее всего, не стал, потому что, во-первых, Света ему никто, а перед посторонними он отродясь не отчитывался, а во-вторых, если бы Света знала, что я пыталась покончить с собой, то задача «Не покажи Денису, что в курсе, что он ублюдочная тварь» многократно усложнилась бы. Спайк сам посоветовал мне не демонстрировать излишней осведомленности. А значит, чинить препятствий этому он не станет. Это было бы просто-напросто нелогично.

Обратно в комнату, к телефону, лежавшему возле мерзко пахнущей постели, я добиралась уже без остановок, хотя и все еще по стеночке и не очень быстро. Бульон сделал свое дело, несколько поддержав мои силы. Теперь хотелось съесть что-то более существенное, но я опасалась, что меня просто-напросто стошнит, если я это сделаю сейчас. Так что я, мрачно выругавшись на саму себя, поменяла простынь и наволочку, сняла к чертовой матери пододеяльник, и, сложив все это добро на кресло у окна, поскольку желания заходить в ванную, к стиральной машинке, не было никакого, взяла телефон и набрала Светин номер.

Минуты полторы прошло, прежде чем гудки сменились обеспокоенным голосом моего менеджера.

— Влада, что случилось?! Почему ты не отвечала столько времени, мы тут с девочками чуть с ума не сошли! Я даже к тебе домой приходила, но тебя то ли не было, то ли ты меня не слышала! И Денис заходил, спрашивал, что с тобой, и говорил что тоже не может дозвониться! Что это, блядь, было вообще?!

Я терпеливо выслушала поток заслуженных ругательств в свой адрес, а потом максимально спокойным, ровным голосом ответила ей:

— Света, прости меня, пожалуйста. Мне было очень плохо и я ушла в себя, замкнувшись и забыв и про тебя, и про девочек, и про Агатова. Это было ужасно эгоистично с моей стороны, я была неправа.

— Ну ладно. Тогда мир, — быстро простила меня менеджер. — Только не делай так больше, мы все за тебя испугались. Даже пожалели, что отпуск тебе сделали. Сейчас все в порядке?

— Да, я в норме уже. Спасибо, правда. Я не привыкла, чтобы обо мне заботились.

Потом мы с ней попрощались и я поняла, что питаю к этому человеку, к Свете, какое-то странное теплое чувство благодарности. Это приятно, когда кому-то не все равно, что с тобой. И на душе от этого теплеет, наполняя странной и непривычной жаждой жизни. Выходит, не только от любви можно приходить в эйфорический восторг.

Теперь я могла засыпать спокойно. Денису Света передаст, что я звонила, никаких ненужных мне вопросов она не задала и к тому же изрядно подняла мне настроение своим небезразличием ко мне. В общем, я и совесть успокоила, и глупость собственного убеждения, что я никому не нужна, развеяла, как пыль на ветру. А еще звонок Свете мне напомнил, что в шкафу у меня спрятан конверт с нетронутыми деньгами.

Мне стало любопытно, сколько же они собрали, так что я нашла его, открыла и пересчитала. Здесь были положенные мне три тысячи отпускных, а за неделю их должны были дать именно столько, и еще двенадцать тысяч сверху. Они собрали мне месячный заработок! За неделю. Я снова поймала себя на том, что реву. На сей раз от переполнявшей меня теплоты по отношению к этим людям. То, что они сделали плохо укладывалось в голове, но ложилась спать я безумно радостная, потому что мне не удалось покончить жизнь самоубийством.

***

В итоге на следующий день я все-таки не пошла в школу, поскольку чувствовала себя совершенно омерзительно. Оно и понятно. Нечего было утопиться пытаться, не думая ни о чём, кроме себя и своих страданий. А вот в пятницу с утра я оказалась более-менее способна собраться, выйти из дома и прийти в школу, даже не опоздав. Более того, я оделась на сей раз как живой, осознающий, что он делает, человек. На улице похолодало, так что на мне были черные стоптанные кеды, темно-синие джинсы, тонкая черная кофта без рисунка, с длинным рукавом и джинсовая куртка. Это было значительно лучше, чем деловой стиль вперемешку с джинсой, а именно так, по словам Олеси Мироновой, я и выглядела до этого.

То, что я вновь осознавала, что на мне надето и что я вообще делаю, подталкивало к абсурдному, забавному выводу: попытка самоубийства пошла мне на пользу. Впрочем, если бы я довела дело до конца, вряд ли можно было бы так сказать. Я зябко поежилась, в который раз за эту пару дней представляя себе картину опухшего от воды, расползшегося собственного тела. Я, к сожалению, слишком хорошо знала, как должен выглядеть труп самоубийцы, и теперь картинка меня, ставшей этим трупом, преследовала в кошмарах. И я отлично осознавала: это мне еще повезло. Я даже, наверное, простила Спайка за то, что он сделал. Потому что, вытащив меня из воды, он перевесил плохое хорошим. Снова. Сволочь, ничего не скажешь.

Стоило мне вспомнить о нем, как я, как раз подходя к воротам родной школы, обнаружила его машину. В марках я не разбиралась от слова «вообще», но не узнать изящный темно-синий автомобиль, внутри которого столько раз бывала, просто невозможно. Увидев меня, выходящий из нее Спайк сначала изобразил на лице удивление, а потом все то же хорошо знакомое мне последнее время презрение. При этом ни единым словом он меня не удостоил. Когда из-за другой дверцы выбрался Мезенцев, я ощутила невольное желание ускорить шаг, но подавила его. Тот с язвительной усмешкой, выдававшей в нем ранее не замеченный мною интеллект, отвесил мне шутовской поклон, но тоже не подошел, и ничего не сказал. Оставалось лишь кивнуть им, и спокойно пройти мимо по своим делам, то бишь, на тот же самый урок, что и эти два бандита, одному из которых я теперь была обязана жизнью.

Урок был у нашей классной руководительницы, это был английский, и на выяснение, как я посмела пропасть без справки, уйдет в лучшем случае половина урока. Наша классная была весьма неприятной женщиной (хорошего человека Евгешей не назовут), и то, что я пропустила занятия впервые за все время обучения, вряд ли хоть как-то утихомирит ее буйный нрав. Тем более теперь, когда Спайк не будет указывать этой падкой на деньги женщине на ее место. Смешно, кстати: по отношению к прогульщикам она была буйной тигрицей, но стоило кому-то спросить, куда родительский комитет девает деньги, что собирает минимум раз в полгода, как она тушевалась и мямлила, что не занимается финансовыми вопросами и деньги лишь собирает.

Но, к несчастью, сегодня ее жертвой должна была стать я. Объяснять учительнице, что у меня была кратковременная депрессия, едва не завершившаяся суицидом, мне казалось весьма и весьма глупым, так что я решила отвечать и ей, и одноклассникам, что серьезно отравилась и не могла выйти из дома. Типа плохо было, но не настолько, чтобы кого-либо вызывать. И в то же время совсем не настолько хорошо, чтобы дойти до школы. Моя бледность и несколько нарушенная координация движений эту версию косвенно подтверждали, потому что обезвоживание организма в результате отравления может давать такие симптомы, так что я была спокойна за правдоподобность своей лжи.

Первый раз мне пришлось испробовать эту ложь на однокласснике, когда тот подошел ко мне, раскладывающей учебники на ставшей привычной последней парте среднего ряда. Тощий раздолбай в летней синей футболке с принтом человека-паука, изгвазданных в грязи джинсах и почти таких же, как у меня, черных кедах желал выяснить, не планирую ли я больше пропадать и почему вообще пропала. Это был Вова Клименко, парень с каштановыми волосами, и с ним данная ложь сработала на сто процентов. Он посочувствовал мне, посоветовал тщательнее выбирать, у кого я покупаю еду, раз уж я это делаю сама, и умчался в компанию к таким же простым раздолбаям, с которыми дружил, напоследок ободряюще улыбнувшись мне во все тридцать два.