Огонь желаний - Картленд Барбара. Страница 23

— Что вы подразумеваете… под условностями? — не совсем уверенно спросила Вада.

— Скорее всего, вы приехали в Париж одна, — сказал маркиз, — а для красивой женщины это может быть очень опасно.

Вада вспомнила предупреждение Пьера. Ее подбородок дернулся вверх.

— Я американка, — гордо ответила она. — Когда мы совершаем нетрадиционные поступки, люди думают, что мы не знаем, как надо себя вести.

Маркиз засмеялся.

— Весьма уклончивый и обезоруживающий ответ, — произнес он. — А теперь ответьте мне, почему вы находите Париж таким привлекательным?

— Здесь можно увидеть и узнать столько интересного! — восторженно сказала Вада.

— Каким образом? — заинтересовался маркиз.

— По ту сторону Атлантики мы действительно верим, что все новые мысли, идеи и мода рождаются в Париже.

От души посмеявшись, маркиз начал говорить с ней о новых научных изобретениях, которые, по его словам, заставляют весь мир завидовать Франции.

Он производил впечатление человека знающего и начитанного. И все же что-то в нем не нравилось Ваде. Она силилась понять, что именно. Хотя никто другой, наверно, не сумел бы так польстить, быть таким предупредительным и внимательным, как маркиз.

Когда они отъехали от гостиницы в крытом экипаже маркиза, запряженном парой необыкновенно красивых вороных, Вада забеспокоилась, что маркиз может попытаться вести себя с ней слишком вольно. Однако он не делал даже попытки до нее дотронуться.

Экипаж приближался к Монмартру. Вада, подавшись вперед, с восторгом смотрела на священный холм, имевший такую притягательную силу и носивший к тому же имя Святого Дениса, первого парижского епископа. Они миновали район Пигаль, который славился, как лаконично пояснил маркиз, «ворами, контрабандистами, мошенниками, колдунами, певцами и сводниками, цыганами и проститутками».

Спустя некоторое время Вада оказалась среди сияющего моря огней от зажженных газовых рожков и электрических вывесок; как завороженная она смотрела на огромные красные крылья ветряной мельницы, вращавшиеся прямо над ее головой. Это и было знаменитое кабаре, которое она мечтала посетить.

Мулен Руж впервые открыл свои двери в 1889 году, и вскоре исполнявшийся здесь канкан стал известен во всем мире. Вада читала, что после франко-прусской войны этот танец сделался популярным среди простых рабочих, — они его называли «гвалт»; это слово Вада перевела как «шум и грохот».

Войдя внутрь, девушка увидела большой уютный зал со столиками вокруг площадки для танцев и оркестр на балконе.

Маркизу в Мулен Руж церемонно поклонились и проводили к особому столику, который — Вада потом узнала — каждый вечер был закреплен только за ним. Она рассматривала все вокруг с огромным интересом. Было очень многолюдно.

— Скажите, откуда эти люди? — спросила она маркиза.

Он улыбнулся.

— Кое-кто приезжает сюда из фешенебельных кварталов — Пуасси, Нейи, даже из предместья Сент-Оноре, чтобы накоротке пообщаться с местными уличными торговцами, ремесленниками, продавщицами и клерками. — Маркиз посмотрел на Валу и добавил:

— Здесь вы найдете много ваших соотечественников, которые частенько бросают многозначительные взгляды на веселых дам полусвета и хорошеньких курочек.

Вада не поняла значение слов, произнесенных маркизом, но не захотела показывать свое невежество и с преувеличенным интересом стала смотреть в оркестр, исполнявший в тот момент прелестную музыку Оффенбаха, под которую несколько пар вальсировали на площадке для танцев.

Публика все прибывала и прибывала. Под грохот медных инструментов и шум голосов, требующих напитков, почти невозможно было разговаривать и слышать друг друга. Никто, похоже, не обращал внимание на эстрадное шоу, включавшее популярную песенку, и выступление группы мюзик-холла.

Но вот наступил момент — и музыканты оглушили присутствующих вступительным аккордом. Затем вступили медные трубы и, размахивая в такт пышными юбками, на середину площадки вышли танцовщицы. Сделав несколько простеньких па, девушки постепенно набирали темп и вот уже, как юла, начали вращаться в бешеном ритме, крутить «колесо», сопровождая все это знаменитым высоким толчком ноги вперед и вверх. Вада сразу догадалась, что это канкан. Танец оказался довольно шумным — от топота подошв и каблуков, и совсем не похож на то, что она ожидала увидеть. В нем было что-то грубое, даже животное. Очевидно, исполнявших его девушек отбирали отнюдь не по внешним данным. Они двигались вульгарно, грубо, вызывающе и закончили выступление шпагатом — танцовщицы плюхнулись на пол, широко раскинув ноги в стороны.

Вада, конечно, не могла знать, что многие девушки из-за этого на всю жизнь становились калеками.

— Сейчас, — интригующе произнес маркиз, когда танцовщицы закончили номер, — вы увидите знаменитую Ля Гулю.

— Кто это? — спросила Вада.

— Ее настоящее имя Луиза Вебер. А любопытное прозвище буквально означает «обжора», «ненасытная».

— Почему ее так называют? — поинтересовалась девушка.

— Из-за привычки высасывать из стакана все, до последней капли.

— Она танцовщица? — удивилась Вада.

— Она прачка, натурщица у художников и танцовщица с юных лет, — ответил маркиз.

Пока он говорил, под выкрики, свист и аплодисменты публики Ля Гулю вышла на сцену. У этой крупной, вульгарной блондинки оказалось своенравное, порочное, красного цвета, лицо, но при этом — лицо ребенка. Ее рот был широким, ненасытным, чувственным, и Вада сразу поняла, почему ей дали такое прозвище. Ля Гулю медленно начала свой танец, и, несмотря на всю свою невинность, девушка догадалась: в том, что она видела на сцене, есть что-то неприличное, даже развратное. Она сразу смутилась и растерялась.

Длинная широкая юбка танцовщицы изнутри была оторочена многими метрами кружев; когда она поочередно закидывала то одну, то другую ногу за голову, хорошо просматривались два дюйма голого тела — между чулками и оборками панталон. А от стремительности, с какой она высоко вскидывала ноги, казалось, что ее большая, полная белая грудь грозит вот-вот вывалиться из корсета.

Вада никогда не предполагала, что бывают такие бесстыжие женщины, способные столь возмутительно себя вести, к тому же на сцене. Она, конечно, и раньше слышала про канкан, но не представляла, что увидит настолько отвратительное зрелище.

Все, что девушка здесь наблюдала, было для нее омерзительно, отталкивало, вызывало брезгливость. Вада многое не понимала, но инстинктивно чувствовала, что эта толстуха, не обладая женственностью и грациозностью, каждым своим похабным движением, каждым резким поворотом и покачиванием бедер передавала сладострастные образы, возникавшие в ее развратном воображении.

Глядя на это представление, Вада начала краснеть, ее щеки запылали жаром. Больше она уже не могла все это выносить. Девушка опустила ресницы и отвела глаза от того, что казалось ей вопиющим бесстыдством, не поддающимся никакому описанию. Вдруг она почувствовала на себе взгляд маркиза. Словно уловив состояние своей спутницы, он тихо сказал:

— Может быть, мы пойдем?

— Да… пожалуй.

Она встала; они прошли через многолюдный зал, где завсегдатаи свистели и выкрикивали: «Ля Гулю!», и вышли на улицу, — здесь их ожидал экипаж маркиза. Когда они сели и лошади тронулись, маркиз спросил:

— Вы шокированы этим зрелищем?

— Да… я немного удивлена, — ответила Вада. — Я ничего подобного не ожидала.

При свете фонаря, горевшего внутри экипажа, он впился глазами в ее лицо.

— Вы очень молоды.

Вада вспомнила, что то же самое прошлой ночью ей говорил Пьер. Девушка с любопытством подумала, отчего это все мужчины говорят о ее возрасте.

— Скажите, мадемуазель, — спросил маркиз, — у вас когда-нибудь был любовник?

Какое-то время Вада просто не могла понять, что он имел в виду. Затем его слова потрясли ее — не меньше, чем танец Ля Гулю.

— Нет, конечно, — рассердилась девушка, — и я считаю, что вы не имеете права задавать мне такой вопрос.