Ола и морской волк - Картленд Барбара. Страница 18

— Вы оскорбляете меня! — вскричала Ола.

Она опустила свой зонтик от солнца и глядела на утес в поисках лучшего места для начала восхождения.

На яхте Ола не надевала свою единственную шляпку, в которой путешествовала, и когда сидела на палубе, то закрывала волосы шифоновым шарфом либо, в очень солнечный день, раскрывала маленький зонтик.

Однако ей и не стоило слишком беспокоиться о своей коже, поскольку, как маркиз уже заметил, цвет и качество ее кожи напоминали лепестки белой магнолии, что характерно для некоторых рыжеволосых женщин, хотя и встречается очень редко.

Кожа Олы не темнела на солнце, и хотя Ола выходила на палубу в ветер, дождь и в солнечную погоду, ее лицо сохраняло ослепительную белизну, которая так контрастировала с огненным цветом ее волос.

Маркиз теперь хорошо понимал, почему женщины не только завидовали ей, но и относились с неприязнью: где бы Ола ни появлялась, она не могла не привлекать внимание любого мужчины.

Ее внешность можно было назвать слишком театральной, но это лишь при поверхностном взгляде, на самом же деле она выглядела гораздо утонченнее.

У нее, думал маркиз, тот же цвет лица и волос, такая же почти божественная красота, которую он видел на одной картине, название которой забыл.

Он вдруг вспомнил, где раньше видел такой цвет волос, — на картине, висевшей у него самого.

Это был портрет маркизы Бригиды Спинолы-Дориа кисти Рубенса. Он считал его прекрасным, а излучающие свет рыжие локоны наверняка были, по его мнению, мягкими, шелковистыми и упругими на ощупь.

Он был уверен, что и волосы Олы были точь-в-точь такими же, Маркиз сурово одернул себя: он никогда не восхищался женщинами, которые не были белокурыми и голубоглазыми, как Сара.

Странно, но когда он теперь думал о Саре, то не ощущал больше пронзительной боли в сердце, а глаза не застилал, как раньше, красный туман, и руки не сжимались в кулаки, готовые замахнуться на кого-либо.

Сара, как и Англия, осталась далеко позади, и когда Ола так интересно беседовала с ним на его любимые темы и увлеченно слушала его самого, искренне восторгаясь его речами, то Сара уже мало для него значила.

Мысль о ней не причиняла ему боль, из-за нее он больше не чувствовал себя глупцом, которого предали.

Он по-прежнему твердо уверял себя, что все еще с недоверием и неприязнью относится ко всем женщинам, они никогда не поставят его в смешное положение.

Но когда так сияло солнце, когда яхтой, которую он смастерил собственноручно, можно было с такой легкостью управлять, то уже не имело смысла терзаться тем, с чем было покончено.

Маркиза теперь развлекало настойчивое желание Олы взобраться на утес, он же был совершенно уверен, что ей эта окажется не под силу.

Они оба начали карабкаться, держась на расстоянии нескольких футов друг от друга, вверх по каменистой узкой извилистой тропке, ведущей их все выше и выше.

Маркиз был в отличной форме, и не только потому, что, в Лондоне и в своем загородном поместье, он каждое утро прогуливался верхом на одной из своих горячих лошадей.

Он не особенно афишировал, что был опытным боксером, соревновался в гимнастическом зале, где занимались многие из его друзей.

Он был также фехтовальщиком и преуспел в этом виде спортивного мастерства, хотя дуэли на пистолетах были гораздо более модными.

Маркиз очень гордился, что был сильным и всегда в форме, не желая стать обрюзгшим из-за беспорядочной жизни и пьянства, подобно многим светским денди при прежнем монархе.

Новый король ликвидировал пышные трапезы, столь любимые Георгом IV.

Он сэкономил четырнадцать тысяч фунтов в год лишь на том, что расстался с германским оркестром своего брата, заменив его британским, правда, не так удачно, но это был патриотический жест.

Он уволил также целый эскадрон французских поваров, сопровождавших предыдущего короля в переездах из одной резиденции в другую.

Экономические преобразования особенно порицали те, кто привык заседать за королевским обеденным столом.

— Я нахожу это отвратительным и угнетающим, — говорил маркизу один из государственных мужей, лорд Дадли, известный своей ворчливостью, чем приводил многих в замешательство:

— Какие у нас перемены! Холодные паштеты и горячее шампанское!

Но в то время, как компаньоны прежнего короля страдали от перемен, широкая публика была в восторге от того, что Вильям IV расстался с экстравагантной роскошной жизнью своего брата.

Народ ликовал от того, что количество королевских яхт было уменьшено с пяти до двух, количество королевских лошадей сокращено вдвое, а сотня экзотических птиц и животных, составлявших гордость Георга IV, передана Зоологическому обществу.

Королю аплодировали везде, где бы он ни появлялся, и мало кто не признавал, что необходимость этих перемен назрела уже давно.

Уверенно взбираясь по склону утеса, маркиз ощущал облегчение от того, что был далеко от Лондона, от непрестанных жалоб и критических замечаний тех, кто находил, что король слишком отличается от прежнего монарха.

Однако маркиз будет чрезвычайно дипломатичным при исполнении своих официальных полномочий, был согласен с критиками, когда они считали опасным неблагоразумие короля Вильяма.

Как и многих министров, маркиза покоробило, когда Вильям отозвался о короле Франции как о «бесчестном негодяе».

Герцог Веллингтонский высказал королю строгий упрек, утихомиривший его на какое-то время, однако король оказался неукротим. В следующий раз, разгневанный поведением французов, он поразил всех на военном банкете в Виндзорском дворце, выразив надежду на то, что, если его гостям придется обнажить их мечи, это произойдет в войне с французами, давними врагами Англии!

«Я заслужил нынешний отпуск», — сказал себе маркиз, вспоминая, как трудно ему было тогда успокоить оскорбленные чувства французского посла.

Погруженный в свои мысли, он наконец лишь теперь заметил, что Ола опередила его, и поспешил догнать ее.

— Будьте осторожны, — предостерег он ее. — Если вы поскользнетесь, то можете упасть вниз с большой высоты и, несомненно, разобьете голову и сломаете ногу.

Она улыбнулась ему.

— Не каркайте надо мной, — сказала она. — Я так же устойчиво держусь на ногах, как любая серна, которую, кстати, я хотела бы увидеть.

— Скорее всего их можно увидеть в глуби материка, вдали от моря, — заметил маркиз.

— Вы были раньше в Испании?

— Я был в Мадриде и Севилье.

— Какой вы счастливый! Забираясь сюда, думала, что если бы я была мужчиной, то стала бы исследователем новых земель. Что толку сидеть на одном месте, когда можно путешествовать по всему миру, открывать необычные края, где еще не ступала нога человека!

— Такая жизнь не подходит для женщины! — сказал маркиз.

— Я так и думала, что вы скажете это, — заметила с возмущением Ола.

Она осуждающе посмотрела на него и двинулась к вершине утеса с такой скоростью, что ему пришлось приложить все усилия, чтобы поспеть за нею.

Они почти одновременно забрались до площадки в скалах.

— Смотрите! — воскликнула Ола. — Пещеры! Как интересно!

Маркиз учащенно дышал после довольно напряженного для него подъема.

Его поразило, что Ола держалась бодро, совершенно не казалась уставшей, и единственным свидетельством ее восхождения были следы мха и лишайника на ее платье.

Она широко раскрытыми глазами смотрела на пещеры, которые огромными зияющими дырами чернели на свету. С трудом оторвавшись от этого зрелища, она повернулась к морю.

Далеко под ними виднелась яхта, стоявшая на якоре, и матросы, несущие к лодке бочку с водой из источника.

Вокруг простиралось сверкающее голубое море, играющее на солнце и уходящее в неизмеримую даль, где горизонт сходится с небом.

— Как тут прекрасно! Как прекрасно! — воскликнула Ола.

— Я согласен с вами… — начал было маркиз.

— Я поражаюсь… — сказала Ола.

Она издала вскрик, который оборвался внезапно, ее рот закрыла грубая рука, и кто-то поднял ее над землей.