Цветок забвения (СИ) - Мари Явь. Страница 12

Для Дев, которые ценили свободу во всех её проявлениях, этот наряд был равноценен веригам, а любые стены, даже императорского дворца, были тюрьмой в сравнении с пышными садами моего дома. Потерять его таким образом было больнее изгнания, а ведь изгнанию у нас предпочитали казнь. Бессмертные выбирали смерть, лишь бы не быть отлучёнными от рая.

Вечность здесь, среди смертных, теряла всю свою привлекательность. Тогда как у самих смертных она и даже её побочные эффекты вызывали восхищение.

— Посмотри на мои волосы, — тихо ахала моя свита, семеня следом.

— А ты потрогай мою кожу.

— Синяк так болел, а теперь он исчез без следа.

— А от этого пореза должен был остаться шрам.

Да, иногда бывает очень полезно просто принять ванну в жару. Так что я ничуть не раскаивалась в том, что заставила ждать того, кого обычно ждали с нетерпением все остальные. К примеру, сотня влиятельных, опасных, посвятивших себя войне мужчин, которых он теперь принимал. Намного более грозное собрание, чем караул у двойных дверей, хотя уже только он впечатлял. Солдаты из дома Утешений и рядом не стояли. При том, что теперь это были женщины.

— Они из личной гвардии императора, — подсказала мне девушка из свиты. В её голосе звучало почтение и капля зависти. — Туда принимают младших дочерей высокородных аристократов. Так как они постоянно находятся рядом с Дитя, они живут намного дольше обычных людей. И они сильнее большинства мужчин.

Новость, которая не могла не радовать. Очнувшись в борделе, я начала верить, что все женщины Внешнего мира — рабыни.

— Император просит прощения за то, что поставил государственные дела превыше долга перед вами, Ясноликая госпожа, — ровно произнесла одна из воительниц, облачённых в яркую форму. — Пока совет не закончится, можете осмотреть дворец, любые двери в нём открыты для вас. Его Величество надеется, что вы не заскучаете. Вы можете выйти в сад, а можете осмотреть его коллекцию произведений изящных искусств…

— Я уже увидела жемчужину этой коллекции и лучший цветок его сада, — произнесла я, откидывая вуаль. — Так странно, что именно ты охраняешь его, а не наоборот.

— Ч-что? — переспросила она, заглядывая в моё лицо.

— Передай Его Величеству, что он достойно украсил свою обитель. Я не заскучаю. Сколько бы этот совет ни длился, мой взгляд никогда не устанет смотреть на женщин, которые ни в красоте, ни в силе не уступили бы моим сестрам.

— Это не то, что… Я совсем не… — Она пыталась выглядеть серьёзной, собранной. — Вам лучше подождать в более… подходящей обстановке.

— И какая же обстановка для меня подходящая? Для меня, кого Датэ лишил дома и семьи? — Я указала веером на двери. — Разве те люди имеют больше прав желать ему смерти? Справедливое Дитя согласилось бы с тем, что я — отшельница из клана не менее влиятельного, чем его собственный, но оскорблённая куда сильнее — более уместна на том собрании, чем все его министры. Но я не посмею распоряжаться в его доме. Если мне нельзя стать участником самой войны, то я хотя бы стану свидетелем военного совета, который остановит армию Датэ. Я хочу верить в то, что у них это получится. И когда я смотрю на тебя, Жемчужина, верить в это становится намного проще. Если бы ты была среди нас в тот раз, Девы бы не проиграли.

Лицо Жемчужины приобрело розоватый оттенок, делая её ещё краше, драгоценнее. Она не могла мне позволить и дальше стоять здесь и подрывать их дисциплину. Переглянувшись со своими подругами, она повернулась к дверям и открыла их одним решительным движением, громогласно объявляя:.

— Великая отшельница, Ясноликая госпожа, Метресса и последняя из клана Плачущих Дев желает видеть Ваше Величество и совет.

Она отошла в сторону, пропуская меня.

В зале наступила гробовая тишина. За закрывшимися дверями наоборот оживлённо зашептались.

Даже не будь я последней из Дев, моё появление произвело бы сенсацию. Ясноликие чурались Внешнего мира всю историю своего существования, даже из отшельников мало кто мог похвастаться тем, что видел Деву. Обычные мужчины же вообще не смели взглянуть на нас без последствий. Последствий вроде тех, которые устроил Старец в доме Утешений. Окажись он здесь сейчас, то сказал бы, что ситуация повторяется. Пусть на этот раз это были благородные представители знатных родов, природа не делала различий между ними и солдатами из борделя. Они были подвержены соблазну ничуть ни меньше, а о дисциплине знали едва ли больше.

Но всё равно они должны были увидеть ту, кого Датэ назвал своим первым врагом. Иначе в этом собрании было бы вполовину меньше смысла, даже при всей их огромной мотивации защищать свой дом и императора. Смотря на меня, они узнали много нового о предводителе Калек. Рассказывать о его силе и беспощадности не было никакого смысла, поэтому моё лицо — единственное заявление, которое я сделала на этом совете.

— Свет не видел более смелое и могущественное Дитя. Твоё милосердие так же велико, как жестокость мужчины, обездолившего меня, — произнесла я, смотря в противоположный конец стола, где в высоком тронном кресле сидел император. Милый ребенок. Он казался лишней фигурой на этом совете, хотя был самой незаменимой.

Манеры, о которых мне не так давно рассказали, требовали от меня поклонов и соответственного обращения к «Его Величеству», но как отшельница я могла ими пренебречь. Ни один правитель Внешнего мира не будет выше статусом, чем Дитя, пусть даже императором он был в большей степени, чем ребёнком.

Проницательный взгляд, гордый вид, духовная чистота и сила компенсировали незначительный рост и обманчиво хрупкое телосложение. Его сложный церемониальный наряд был тяжелее моего раз в десять, но Дитя спрыгнуло с трона легко, как с невесомых качелей. Вслед за ним встали с мест все остальные.

— Моё милосердие не сравнится с твоим, госпожа. Я боялся, что ты сочла меня недостойным и не придёшь ко мне, но ты выбрала идеальный момент, чтобы успокоить меня и дать понять моим подданным, почему переговоры с Датэ неприемлемы. — Его высокий голос, длинные светлые волосы и нежные черты больше подошли бы девочке, но Дитя говорило о себе, как о мужчине. — Предлагая мирные союзы, он не думает о мире, потому что само олицетворение этого мира он уничтожил. Для мужчины, убившего женщину, мир — пустой звук. Отшельник же, убивший Деву, мир проклял. И я рад, что встречусь с ним теперь не как судья, а как император, потому что на этот раз у меня будут все права не только вынести приговор, но и привести его в исполнение.

— Храброе Дитя, он провинился перед твоим кланом не меньше, раз заставляет тебя нарушать запрет.

— Нарушив его, я скорее оправдаю свой клан, чем обесчещу. Наше бездействие — преступление куда более тяжкое, чем нарушение запрета. Но ведь некоторые из нас бездействием не ограничились, решив примкнуть к нему… — Пройдя к незаметной, замаскированной в стене двери, император подал мне жест, а остальным кинул: — Ждите.

Даже если бы я там не появилась, всем в зале нужна была передышка. Я мало что понимала в военных советах, но то, в каком напряжении он проходил, давало понять, каким сложным будет само противостояние.

Оказавшись в отдельной комнатке, мы тоже смогли вздохнуть спокойно. Бремя власти спало с плеч Дитя, бремя моей роли, ещё не слишком очевидной, но важной — с моих. Хотя это было почти не ощутимо из-за веса платья, так что я поторопилась присесть.

— Вчера я почувствовал то же самое, что и десять лет назад, — пробормотал император тихо, становясь таким похожим на обычного ребёнка. — Я проснулся среди ночи… Так испугался.

— О чём ты?

— О том, что десять лет назад каждое Дитя в мире пропустило через собственные сердца вашу боль. Когда Датэ истреблял вас… он знал, что мы почувствуем. И что ничего не сделаем, тоже знал… — Он подошёл, опустился на пол и положил голову мне на колени. — Наша проницательность и способность распознавать сущности людей в тот раз обернулась настоящим проклятьем. Я пятьдесят лет был судьёй, играючи копался в самых мерзких душах, насилие стало для меня уже чем-то знакомым, неотъемлемым. Но никогда прежде мне не было так страшно, как тогда. Я ползал по полу и кричал, что умираю… Я, ничего до этого не знавший ни о боли, ни о смерти. Я перепугал слуг… весь город… Ко мне даже приехал император, как только ему доложили… Потерять Дитя — олицетворение закона и справедливости — было немыслимо для них. Они берегли меня так долго. Ко мне прислали с десяток лекарей, хотя лучшим лекарем в городе был я сам. Но всё, что я мог тогда — плакать, как самый обычный ребёнок. — Его глаза слезились, когда он поднял лицо и протянул ко мне маленькие ладони. — Я никогда не знал, что такое материнская любовь, но в тот день я почувствовал себя сиротой. Я никогда в жизни не встречал Деву, но когда вы исчезли навсегда, я ощутил эту потерю больше остальных. Я понял, что уже никогда тебя не увижу.