Цветок забвения (СИ) - Мари Явь. Страница 29

— Можно мне помыться? — спросил он, и, судя по тому, как Старец на него глянул, этот вопрос должен был стать последним в его жизни.

— Снаружи есть водокачка, — ответил тот неожиданно. — Сколько воды добудешь — вся твоя.

Его щедрость таковой, конечно, не являлась. Выбравшись из пещеры наружу, вверх по высеченным в камне ступеням, Илай огляделся. Жилище Старца напоминало винный погреб, какой был в их поместье, хотя это худшее сравнение, учитывая, что здесь вино было под запретом.

Снаружи немилосердно пекло. Ожоги на лице и руках заныли, но Илай представил, как омывает их холодной водой. Это придало ему сил — тех, что не хватило на нож, но точно хватит на водокачку.

Подойдя к ней, он налёг всем телом на рычаг, как делали слуги в его доме. Это было похоже на обычные физические упражнения, поэтому он вёл себя с новым для него тренажёром чересчур самоуверенно. Рычаг шёл туго, с каждым жимом опускать его становилось тяжелее. Но Илай упорствовал до тех пор, пока на его ладонях не появились пузыри.

Выбравшийся понаблюдать за ним Старец довольно улыбнулся, будто Илай справился именно так, как он и рассчитывал. Живя в одиночестве и нищете, он нашёл развлечение себе по душе. Унижать богача.

Не собираясь ему помогать, мужчина пронзительно свистнул, и уже через минуту Илай услышал хлопанье крыльев. Крупная, похожая на орла птица, спикировала к хозяину, бросая ему под ноги выпотрошенную тушку. Она склевала лишь внутренности зверька, не тронув мяса.

У Маяра были охотничьи собаки. Охотничьих птиц Илай видел впервые. Он понял, кто обеспечил их ингредиентами для мази и мясом для супчика.

— Это сура, — пояснил Старец, когда птица, выпустив когти, устроилась на протянутой к ней руке. — Они летают выше, чем любые другие птицы, потому что любят солнце. Даже их неоперившиеся птенцы с лёгкостью переносят жару, ожоги им не страшны. Но охотиться они предпочитают ночью. В конце концов, именно ночью здесь начинается веселье.

— А.

— Вылезают всякие докучливые твари. Я это про тебя.

— Значит, меня заметил он?

— Да.

Илай посмотрел на выпотрошенную тушку.

— Он не ест людей?

— Нет, он на них только гадит.

— Хватит уже.

Старец рассмеялся.

— Это более подходящая для песков «одежда», она замаскирует твой запах и увеличит шансы на сегодняшней охоте. Так что походи пока так.

— Охоте?

— Ты же сам просил, чтобы я тебя обучал, не нянчась. Добывать еду и воду будешь себе сам. Но для этого тебе нужно сначала вытащить нож.

Привязав к птичьей лапке свёрнутое послание, он качнул рукой. Сура взлетела, не оставив на его коже даже царапин от когтей.

Илай снова повернулся к водокачке. Это не было обучением, всего лишь вступлением к нему. Повседневностью, которая не должна была его утомлять, но даже это оказалось ему не по силам. Налегая на рычаг, он предсказуемо терял жидкости больше, чем получал, усугубляя жажду и состояние ожогов.

Оставив водокачку, Илай побродил по округе, но потом окончательно сдался и спрятался от солнца в «винном погребе». Сев перед стеной, он взялся за рукоять ножа, но теперь уже не вытягивая его, а расшатывая в образовавшейся от удара трещине.

— Ты сказал, что тебя выгнали из дома, — вспомнил хозяин «дома». — Что это значит? Твоё право первородства оспорили?

Илай промычал что-то невнятное.

— Ты третий в семье?

— Первый. Но у отца… не знаю.

— Ха, сделать из тебя импотента так «справедливо» с его стороны.

— Так решило Божественное Дитя.

— Дитя, — повторил Старец так, будто сплюнул, и только этим он напомнил Илаю Маяра.

— Вы их презираете, мастер?

Мужчина не стал отвечать прямо.

— Знаешь, почему наш клан считается слабейшим среди отшельников?

А он считается слабейшим? Этот застрявший намертво в камне нож это опровергал.

— Почему, мастер?

— Потому что нам даже Детей не победить.

— Ну… с ними вообще нельзя драться, мастер.

— С ними невозможно драться. Они посмотрят на тебя, залезут тебе в башку, и ты будешь у них как на ладони. Твои мысли, страхи, желания, цели. А если ты решишь с ними заговорить, они сразу же узнают, лжёшь ты или нет, и ты сам не заметишь, как начнёшь перед ними исповедоваться.

— Вы встречались с ними?

— Было дело.

— Вы им поклонились?

— Им все кланяются. И богачи, и отшельники.

Илай вспомнил, как сам не воспользовался случаем. Но теперь он этим не гордился.

— Даже Девы?

— Девы. — Стало ясно, что их он презирает даже больше, чем Детей. — Вряд ли. Их сущность сильнее. Самая сильная среди отшельников.

— Значит, Дети не могут проникнуть к Девам в голову?

— Не знаю. На Дев даже смотреть нельзя, а Дети же такие законопослушные.

— А Калеки?

— Что Калеки?

— Вы смогли бы победить одного из них?

Мастер хмыкнул.

— Сам всё время об этом думаю.

Илай хотел было ляпнуть, что, конечно, победит, потому что он не встречал людей сильнее. Но ведь он собирался превзойти мастера. Стать сильнее, чем предоставленные отцом учителя. Сильнее, чем отшельники. И хотя у Старца не было ни книг, ни свитков, а сам он был невежественен и груб, только такой человек мог помочь ему осуществить мечту.

Но пока что голод, жажда, боль и чёртов нож угнетали его настолько, что Илай чувствовал себя немощным. Нищим, у которого нет даже капли воды. Обернувшись, он хотел было попросить напиться.

Старец сидел перед плоским камнем — импровизированным столом, скрестив ноги. Он что-то писал, но не каллиграфической кистью, а остро заточенным пером той самой птицы.

Приблизившись, Илай заглянул ему через плечо. Язык, на котором писал мастер, был ему незнаком. Такой замысловатый, причудливый, магический… Но потом Илай пригляделся и понял, что магическим его сделал небрежный почерк мужчины. Поэтому Илай не узнал родные буквы при первом взгляде.

Его бы отец за такое убил. Даже не стал бы довозить до пустыни.

— Что это?

— Дневник, который вёл мой мастер.

Представив, о чём можно писать в пустыне, Илай пришёл к выводу, что дело тут не в насыщенности жизни, а как раз наоборот. Им это было необходимо, чтобы следить за временем. Поэтому в тетради оказалось больше цифр, чем букв: если ничего примечательного не происходило, он просто обозначал день. Старцы мерили жизнь не годами, а сутками.

— Вот смотри. — Мастер открыл первые страницы тетради. — Я появляюсь здесь. Вот здесь я начал обучение. А тут мои волосы поседели. Тут начал меняться цвет глаз.

Илай нахмурился, подсчитывая в уме его приблизительный возраст.

Его мастеру, самому сильному мужчине на свете, великому отшельнику, Старцу было семнадцать лет.

Вода. Доброе божество. Илай не пил её, он ей причащался. Однажды, доведённый до отчаянья, он слизывал капли конденсата с камней, которыми те покрывались на рассвете.

Вода, вода, вода. Где вода?

Она перестала быть для Илая чем-то относящимся к трапезе, чистоте или погоде уже через неделю. Она стала валютой. Мастер одалживал ему воду «под проценты».

— Так, кажется, это делается у вас, богатых? Я даю тебе флягу, ты вернёшь мне наполненной вот эту чашу.

Это было бессмысленно, он не мог выдавить из того дьявольского сооружения даже плевок. Хотя исправно пытался. Занимался только этим, пока плечи не начинали гореть от усилий и солнца.

— У тебя хорошие данные, — задумчиво заметил однажды мастер, наблюдая за ним. — Твой отец — потомственный военный? Тебе нужно есть больше мяса и овощей.

Мяса? Он так и не вытащил нож. А даже если бы вытащил: живность здесь либо слишком быстро бегала, либо носила броню, либо была ядовитой.

Овощей? Земля здесь только поглощала. Она была жадной, жестокой и бесплодной, как сам первый Старец.

Как-то раз Илай даже высказал своё мнение по поводу этого отшельника вслух, за что получил не удар, но взгляд такой, что почувствовал вполне физическую боль.