Цветок забвения (СИ) - Мари Явь. Страница 53

Илай сделал это.

В тот момент ей хотелось убить каждое живое существо. Ями мстила всем, кто попадался ей на глаза: от насекомых до людей. Клеймо способствовало этому. В том, что оно защищает её и причиняет боль всем остальным, было что-то от божественной справедливости. Но иногда на поверхность, над чувством собственного превосходства, поднималось нестерпимое одиночество. Даже если она прибивалась к какой-нибудь банде, то никогда не задерживалась там надолго, потому что быстро привязывалась. Трепет, который всё чаще возникал в её взрослеющем теле, нарушал её планы, будоражил худшие воспоминания. Разочаровываясь в себе, она становилась всё более жестокой, пока в итоге убийство не вошло в привычку. В этом уже не было никакого глубинного смысла, просто способ решать проблемы. Она никогда бы не подумала, что однажды столкнётся с кем-то, кто возвёл убийство на совершенно иной уровень.

К моменту, когда Ями встретилась с Датэ, о нём уже знали все. Она не собиралась знакомиться с ним лично, только увидеть, на что способен сильнейший отшельник. Поговаривали, что он сжигает целые города, чтобы достойно почтить память своих павших солдат. Но почему-то от него самого никогда не пахло дымом. Наоборот, чем-то сладким… как будто цветочным.

Она добилась аудиенции с ним случайно. Когда попыталась его ограбить.

Она пошла на это не из жадности. Нет, это было чем-то принципиальным. Ями пробралась в его лагерь ночью и была схвачена его солдатами. Её бы убили, если бы она не применила свой знаменитый "жгучий захват".

— Именно так и должно ощущаться женское прикосновение для Калеки! С точки зрения ваших заветов, я — самая праведная из женщин! — выдала она, чем и отсрочила свою смерть.

Решать её судьбу предоставили главе. Мужчина, которого она «прижгла», докладывал о ней, плача. Наверное, довести отшельника до такого состояния не смог бы даже матёрый боец, поэтому Датэ решил на неё посмотреть. Но, честно, слёзы мазохиста — ничто по сравнению с внешностью их предводителя. Вот что удивляло по-настоящему.

Взглянув на него, Ями поняла, что первый из Калек — самый красивый мужчина на свете. Даже шрамы не могли это оспорить. Девичий трепет, который изредка в ней просыпался, при первом же взгляде на него расцвёл… нет, разгорелся. Возле сердца стало нестерпимо жарко. Возможно, именно так чувствовали себя те, к кому она прикасалась — не физическая, но такая очевидная боль.

— Выйдите. — Его голос оказался даже лучше его внешности.

Когда солдаты оставили их наедине, колени Ями ослабели, и она осела на землю.

— Ты не из местных. Что тебе тут понадобилось? — спросил он, присаживаясь перед ней, будто милосердное божество.

— Я хочу… — Ей пришлось сосредоточиться, чтобы не выдать всю правду о своих желаниях. — Хочу присоединиться к вам.

— Женщина в армии Калек? Ты же это не всерьёз.

Это не было категоричным отказом, хотя даже отказ, оскорбление, ругательство приобрели бы совершенно противоположные значения в его устах.

— Я могу быть полезна! Буду делать, что угодно! И я не поврежу дисциплине! — Ями умоляла его натуральным образом, не веря, что ещё несколько минут назад собиралась обчистить. — Из-за печати никто не прикоснётся ко мне и я… — Она решила, что ему нужно знать об этом: — Я девственница.

— Что за печать?

Датэ заинтересовался, и Ями сделала всё, чтобы его внимание удержать.

— Это клеймо, которое даже скоту бы не поставили, не то что беззащитному ребёнку, своему верному ученику. Это сделал ужасный человек, неисправимый отступник… Меня собирались выдать замуж, а он не мог с этим смириться, поэтому надругался надо мной так, как мог. Мне тогда было всего девять. Он оставил на мне свой знак, и с тех пор я чувствую его прикосновения всегда. Только его и никакие больше.

А что? Люди любили подобные истории. К тому же, это было ложью лишь частично. Илай был отступником, а Ями, в самом деле, собирались выдать замуж вопреки его воли.

— Вот как… Покажи мне.

Взявшись за пуговицы на рубашке, она неловко расстегнула их и впервые открыла себя мужскому взгляду. Не одну только печать, а своё тело, надеясь, что Калеку это зрелище взволнует сильнее.

— Неплохо. — Он улыбнулся, в самом деле любуясь, и Ями закусила губу. — Его работу ни с какой другой не спутаешь.

— Ч-что?

— Я уже встречался с твоим учителем. Видел его печати. Оказывается, есть ещё одна женщина, которую он удостоил своей заботы. — Датэ мрачно рассмеялся. — Кто ты ему? Может, он тебя чему-то и учил, но точно не высшему мастерству, так что не называй себя его ученицей.

— Он брат моего отца. Мой дядя.

— Так это у вас семейное — красть у меня?

— Красть? Я не собиралась…

— Он украл у меня кое-что очень ценное. — Улыбка пропала с его лица. — Если я предложу ему тебя в обмен на Деву, он согласится её вернуть?

— Не… Нет! — вскричала Ями. — Ему на меня плевать! Он вырезал полдома, когда нам стало известно о ней! Он предал нас! Он ненавидел семью, а меня — больше остальных, потому что я забрала его титул наследника! И это клеймо он поставил нарочно, чтобы я страдала всю оставшуюся жизнь! Какую бы сильную боль люди ни испытывали, прикасаясь ко мне, мне всё равно больнее! Они сравнивают меня со жгучим перцем, даже не подозревая, что я сама горю заживо!

Сейчас особенно.

— Забавно. — Датэ снова рассмеялся. Но иначе, мягче.

— Если вы не хотите брать меня к себе, — проговорила Ями, — то, пожалуйста, избавьте меня от этой печати. Я знаю, вы можете. Докажите, что вы сильнее него. Превзойдите его. Накажите через меня. Используйте…

Она подалась вперёд, но была остановлена его взглядом.

— Я не прикасаюсь к женщинам, — напомнил Калека, и это был приговор. Который он тут же сменил на помилование. — Но другое своё правило я готов нарушить.

— Д-да?

— Я уже давно решил, что убью Старца, но теперь понимаю, что без тебя в этом было бы не так много смысла, — рассудил он. — Предательство прощать нельзя. Я на стороне всех обманутых и отвергнутых, так что нам по пути.

— Спа… спасибо! Благодарю, господин! Вы не пожалеете! — Она кланялась и ползала перед ним, шепча: — Мой щедрый, милостивый, благородный повелитель.

— Именно поэтому, если ты ещё раз солжёшь мне хоть в чём-то, я тебя убью, — добавил он, указав на свои глаза. — Я чувствую, когда меня пытаются дурачить. Я могу заставить тебя говорить правду, но тогда из этой правды исчезнет кое-что более ценное. Верность.

— Я буду хранить вам верность! — поклялась Ями. — Я буду самой верной!

И держать слово оказалось так просто. Всё это время она занималась тем же самым, даже не зная о Датэ, вдали от него. Была невинной, как Дева, и безжалостной, как Калека. Ями даже не представляла, что блюсти этот взаимный целибат может быть настолько приятно, намного лучше самого соития, она была уверена. Даже не прикасаясь к Датэ, она сближалась с ним, когда участвовала в расправах от его имени.

Она представляла, какой восторг испытает, когда они доберутся до Илая. Потому что желание его прикончить объединяло их сильнее, чем иных любовников страсть. Это было чем-то намного более личным и для неё, и для Датэ, но он вёл себя сдержано, как и подобает Калеке, тогда как Ями спешила загнать добычу.

Однажды, поощряя её рвение, он отправил её вперёд своих войск, в город, где почувствовал присутствие желанной добычи. Ями проникла за стены без труда из-за необычайного оживления, царящего там в тот день. Столько народу… Она не надеялась встретить Илая среди них. Не знала где искать. В тюрьме? Среди подзаборных бродяг? В кабаке? Может, он всё-таки спился? От такого отступника можно было ожидать чего угодно.

Но уж точно не того, что он будет возглавлять чинную процессию вместе с императором и Ясноликой госпожой, на которую променял свою истинную госпожу. И Ями пришлось признать, что десятилетний отпуск пошёл ему на пользу. Неулыбчивый и просто одетый, Илай выглядел даже лучше своих наряженных союзников. Настоящий герой, окончательно отринувший своё прошлое.