The Мечты. О любви (СИ) - Светлая et Jk. Страница 17

Но как ему поступить сегодня?

Вечер разливался темнотой по кабинету, освещаемому лишь настольной лампой, в свете которой Богдан в третий раз прочитывал информационный отчет по столичной стройке. И каждый раз сбивался. В голове маячила Юля и слабое, не оформившееся понимание, что у него есть сын. Почти трехлетний. Умеющий ходить, говорить и знающий своего отца. И этот отец для Андрея — не он.

Бред!

Таким же бредом выглядел и цифробуквенный набор, сливающийся в одно большое пятно вместо внятного текста, который Богдан упрямо заставил себя начать читать сначала в четвертый раз. Но вновь сбившись, он резко захлопнул папку и подхватился из кресла.

Улицы в это время суток были пустынными, довольно пустынно было и в его голове. Оказавшись за рулем, он словно отпустил себя, позволив действовать внутреннему автопилоту, который привел его к маяку. Тот размеренно бросал свой яркий луч в пространство, разрывая густую, почти осязаемую мглу.

Моджеевский не был здесь много лет. Оставив машину, Богдан привычно спустился по огромным бетонным плитам, обходя по-прежнему торчавшие там и сям арматурины, расположение которых он безошибочно помнил до сих пор. Замер у самой кромки воды, абсолютно спокойной в это время суток — короткий перерыв между днем и ночью. Сердце его размеренно билось в такт проблеску, который вспыхивал и гас прямо над ним.

Свет. Тьма.

Светлая полоса…

Темная полоса…

Все как в жизни, если только не построить новый маяк. С фиксированным светом.

Богдан усмехнулся. Почему бы и правда не зафиксировать свет?

… щелк — темно, щелк — светло

Почему бы и правда не остаться на одной стороне?

Оставить себя в ней навсегда.

Есть люди, которые боятся темноты. Отец как-то рассказывал, что его жена боялась. Раньше.

А Юля не боится. И страшно ей именно от этого, а не от монстров, которые прячутся в самых темных углах комнаты, когда она здесь, в кресле. Одна. Совершенно одна, потому что Андрей уже спит. И сегодня спит первую ночь в соседней комнате. Не с ней. Один. И она — одна.

Под ее ладонью — выключатель торшера.

И она не может перестать нажимать на него, оказываясь попеременно то в освещенной комнате, совершенно чужой, но теперь на какое-то время — ее собственной, то снова во тьме — как неизвестности. Окутывающей и не позволяющей заглядывать в будущее, в котором может оказаться, что в текущем «вре́менном» она застряла уже навсегда.

Щелк — темно. Щелк — светло. Скрип калитки во дворе. Кто-то вернулся домой.

Вкл. Выкл.

Вкл. Выкл.

Свет — тьма. Тьма — свет.

Тьма.

Лечь в постель. И не пугать соседей во дворе этой морзянкой, предназначенной для кораблей в открытом море. Ее судно терпит крушение, но об этом вовсе не обязательно кому-то знать.

Юля сделала вдох. И одновременно с этим вдохом тишину в квартире резким звуком прервал звонок в дверь.

Вкл. — чисто автоматическим движением пальцев. И снова свет.

И она поднялась из кресла, чтобы идти открывать, уверенная, что это либо отец, либо Стеша — кто-то из них явился проведать. Они ее не опекали и лишний раз не дергали. И за это Юля была им благодарна — умению не вмешиваться мало кто обучен, но мало ли, что случилось сегодня.

Не глядя в глазок и не спрашивая, Юлька повернула замок и отворила. Петли старой двери, аутентичной тем, что стояли когда-то еще при Гунине в особняке, скрипнули на весь подъезд. И она замерла на месте, вглядываясь в приглушенный свет подъезда.

— Не спится? — спросил Моджеевский вместо приветствия, и весь его внешний вид совершенно не вязался с окружающей атмосферой позапрошлого века.

А ее словно бы накрыло дежа вю. Не хватает лишь полотенца в руках…

— Собиралась, — тихо ответила она. — Андрей уже спит.

— Я не подумал, — сказал Богдан, взглянув на часы. — Жаль. Но, в сущности, это ничего не меняет.

— Что не меняет? — переспросила Юля, укладывая в голове, что это Богдан. Богдан явился. Посреди ночи.

— Не меняет того, что я приехал домой, — заявил он будничным тоном.

— К… ко мне домой?

— Это не только твой дом, — Богдан деланно растянул губы в широкой улыбке, — ну это если тебе хочется точных формулировок.

— При чем тут формулировки, если они не вносят ясности? — подбоченилась она, начинающая прозревать насчет происходящего, но пока еще не верящая.

— Ясности… — повторил он за ней. — По-моему, все предельно ясно. Вот ты спать хочешь? Думаю, да, если собиралась. И я хочу, потому что устал. Вывод? Надо спать!

Юля смотрела на него несколько секунд, не понимая, приводит ее в восторг его наглость или ставит тупик. Склонялась ко второму. Но не исключала возможности первого. Сложно было ее исключить, наблюдая за его лицом — таким красивым, что под ложечкой неизменно что-то сжималось, когда она его видела. Дура. Надо же было так запасть по юности и по дурости на рожу.

И не только на рожу. На наглость эту тоже. И на многое другое, о чем сейчас даже смешно говорить.

— Это ты здесь спать собрался? — хмуро спросила она, сердясь на себя и все еще не пропуская его внутрь.

— Феноменальная прозорливость, — кивнул Моджеевский.

— И мое мнение тебя не интересует?

— Ну я ведь предупреждал.

— О чем и когда?

— Что буду делать по-своему и не раз, — терпеливо ответил он.

Его голос, довольно спокойный и негромкий, перебил очередной скрип в подъезде. Из квартиры Климовых высунулась тетка Валька, супруга главы семейства. Окинула парочку взглядом и елейным голоском протянула:

— Ой, Юленька, а я-то думаю, кто это тут под дверью шепчется и топчется среди ночи. А это ты тут, моя хорошая! А это кто? Муж твой, да? Ты ж его так ни разу нам и не показала, а я забыла спросить, когда бабу Тоню спасали.

Юлька икнула. Растерянно глянула сначала на Климову. Потом — еще более растерянно — на Моджеевского. Икнула еще раз и выдала:

— Простите, пожалуйста, теть Валь, не хотели мешать! — и с этими словами ухватила «мужа» за рукав, дернув на себя.

— И от соседей, оказывается, бывает польза, — негромко рассмеялся Богдан, прикрывая за собой дверь, — а то б ты еще полночи ломалась.

— То есть по-твоему — я ломалась? — прошипела Юлька. — Ты явился так поздно без предварительного звонка, заявил, что планируешь тут ночевать, поставил меня в неловкое положение перед людьми, которых я с пеленок знаю, но ломалась при этом — я?!

— Конечно. Как минимум, ты могла сразу впустить меня в квартиру, — не глядя на Юлю, он разулся, пристроил на вешалке пальто и, безошибочно выбрав направление, прошагал в кухню, где принялся хозяйничать. Включил чайник, поставил перед собой чашку, обнаруженную на сушке, и обернулся: — Чай у тебя где?

— Прямо напротив, дверцу открой, вторая полка, красная банка в полоску, — ответила она, наблюдающая за ним в дверном проеме, сложив на груди руки. Загораживалась. Закрывалась. Все еще цеплялась за свою темноту, глядя на его свет. Но с некоторой паузой все же спросила: — Ты голодный?

Он ответил не сразу. Достал банку с чаем, долго изучал надписи, потом зачем-то сунул в нее нос, принюхавшись к содержимому. И только потом посмотрел на Юлю и сказал:

— Ты прости, я правда не подумал, что уже поздно. И что Андрей может уже спать. Я ведь понятия не имею, когда дети ложатся, когда просыпаются. Я вообще нихрена не знаю о детях, если не считать некоторых мелочей про Лизку.

— Поэтому ты хочешь познакомиться с… с сыном, находясь возле него, а не на расстоянии, — продолжила за Богдана Юля.

— И это тоже.

Она сделала короткий вдох и кивнула.

— Ладно. Хорошо. Я не возражаю. Но учти, что я пока не готова менять его распорядок, привычки… Во всяком случае, без предварительного обсуждения. Не потому что я тут изображаю главную, а потому что ты действительно ничего не знаешь о детях… И наверняка придется чему-то учиться. А значит, здесь большого босса, пожалуйста, выключай. И твое «делаю что хочу» у меня дома не проканает.