Однажды ты пожалеешь (СИ) - Шолохова Елена. Страница 31

Мне уже кажется, что и без вмешательства Ярика директриса не стала бы отчислять Исаева.

Господи, да какой там особый за ним контроль, которым она стращала, если даже эту жуткую тепличку не прикрыли!

Нет, сначала действительно вокруг нее поднялась возня. Сама Эльза Георгиевна пару раз туда наведалась, велела завхозу – угрюмому, седому мужику лет шестидесяти – навести там порядок, уничтожить плакаты с голыми девицами и все прочие следы пребывания Исаевской компашки, повесить замок и следить, чтобы никто туда без надобности и носа не совал. Но потом всё сошло на нет и забылось.

А спустя каких-то три недели Исаев с дружками вновь стали устраивать свои сборища в этой чертовой тепличке.

Ярик обмолвился, что Андрей каким-то чудом договорился с завхозом. Тот и раньше был в курсе этих посиделок, но никому не докладывал, и сейчас позволил Исаеву сделать дубликат ключа, только попросил «быть тише».

Я в ужасе просто…

Конечно, как прежде они уже не наглели. Не объявляли в классе во всеуслышание, что собираются туда, но сути дела это же не меняет. Да и без объявлений все знали, что к чему. И я тоже. Не слепая же.

Ярик на полном серьезе попросил не говорить моей маме об этом, да и вообще никому не сообщать, словно считал меня, как и все, стукачом. Хотя ему-то я рассказала, как было дело. Он один знал, что с мамой мы столкнулись случайно, когда она шла из своей началки в главное здание. И притон их вскрылся тоже случайно.

Что же до моих одноклассников, то после педсовета стало только тягостнее. Наверное, они решили, что раз та выходка сошла им с рук, то можно вообще ничего не бояться.

Однако хуже всего то, что моя «слава» стала повсеместной и всё, что случилось, извратили, как могли. Какие же гнусные гадости мне приписывали, какой грязью поливали! И это вранье росло как снежный ком, доходя до абсурда. Меня называли «местной Шурыгиной», заявляли, что я сама всё устроила, пришла, навязалась, а потом прикинулась невинной жертвой и обвинила бедных мальчиков.

Мне пришлось закрыть профиль в контакте, потому что в личку так и сыпались оскорбления беспрерывным потоком. Даже от тех, кто меня в глаза никогда не видел.

Жаль, в реале нельзя было оградить себя таким же образом от нежелательных людей. Но хотя бы на телефон мне ничего не слали. А всё потому, что, когда пропал мой смартфон и Ярик отдал мне свой старый, мне пришлось купить новую сим-карту с другим номером. Восстановить прежний не получилось, поскольку покупал мне симку вместе с телефоном папа и оформлял её на себя, на свой паспорт.

Тогда я сокрушалась по этому поводу, жалела очень, а сейчас радовалась – ведь Исаев знал тот мой номер. А, значит, узнали бы его и все остальные и терроризировали бы меня ещё и по телефону.

В те дни во всей школе только ленивый в меня пальцем не тыкал. Ладно, не во всей, но начиная с девятых классов – буквально каждый первый пялился на меня, как на заспиртованного уродца из кунсткамеры. А каждый второй считал святым долгом бросить мне вслед, а то и в лицо какую-нибудь гадость или обсмеять.

В классе же концентрация ненависти и презрения ко мне просто зашкаливала.

Ярик уверял, что не все ко мне так уж плохо относятся. Большинство, по его словам, просто бараны, которые тупо на стадном инстинкте или из страха пляшут под чужую дудку. Я уж молчала, что не под чужую, а под Исаевскую.

Иногда я срывалась – уходила с уроков, спускалась в подвал и давала волю слезам. Порой в беспомощном отчаянии хотелось сбежать куда глаза глядят, подальше отсюда. Но больше всего я боялась, что эти ужасные слухи дойдут до мамы…

Каждый вечер она спрашивала, не обижают ли меня больше одноклассники. Я вымучивала из себя фальшивую улыбку и заверяла, что никто не обижает, всё хорошо.

Нет, меня больше и пальцем не трогали, не подкарауливали, не грозили расправой. Скорее, наоборот – отодвигались подальше, будто я заразная. В столовой отсаживались, на переменах демонстративно шарахались, в раздевалке расступались. И слава богу. Ещё бы молчали, было бы совсем хорошо.

Но нет, как же они жестоко и изощрённо унижали и оскорбляли на словах! Каждая перемена превращалась для меня в моральную пытку.

Гадости тоже делали. На день учителя, когда в гардеробе дежурил наш класс, написали черным несмываемым маркером на спине моей ветровки похабное слово. Куртку было очень жалко, она мне нравилась, но главное – как с такой позорной надписью идти домой? Никак её не ототрешь, ничем не прикроешь. И без куртки идти – не вариант. Тогда шел ливень, холод стоял собачий…

Не буду утверждать, что именно Исаев написал это собственноручно, он ведь сам вообще мало что делал. Ему, как и в случае с тепличкой, достаточно было просто сказать дружкам, и те с азартом мчались выполнять поручение своего царька.

Хоть Ярик, наивный, и распинался опять, что Андрей до такого бы не скатился. Но, по-моему, даже он в это уже не очень-то верил. Да и понимал, что наши однокласснички без его одобрения не слишком выступают.

И главное – потом Исаев вместе с остальными наблюдал, как я буду выкручиваться, ждал, как пойду по школе, а затем и по улице с этой гадкой надписью на спине. Ну конечно, предвкушал забаву. Ненавижу!

Ярик тогда всучил мне свою куртку, не желая слушать мои «не надо», «неудобно». Твердо сказал: надевай! А сам домой шел в одном пиджаке и, ожидаемо, промок насквозь и простыл. Потом целых две недели отлеживался дома с ангиной.

Вот тогда я прочувствовала в полной мере, сколько он для меня делал, как много значит его поддержка и как без него плохо.

Мы, конечно, созванивались с Яриком, он всячески ободрял меня на словах, помогал с домашкой, утешал, но в школе-то я оставалась совсем одна против всех. То есть наоборот – все против меня.

Хорошо хоть к тому времени ажиотаж вокруг теплички и педсовета уже немного стих. Правда, Чепов, Черемисина, её подружки все еще меня цепляли при каждом удобном случае. Но хотя бы Исаев меня в те дни не донимал. Абсолютно! Ни выходок, ни насмешек, ни хамских реплик.

Мелькнула даже абсурдная мысль, что он меня изводил назло Ярику. А пока Ярика нет – как бы и не для кого стараться… Но, конечно, это не так. Это же глупо. Да вообще бред.

За несколько дней до конца четверти Вероника Владленовна провела смешанную контрольную. Туго мне пришлось без Ярика, но с заданиями по алгебре я худо-бедно справилась, а вот две геометрические задачки в конце так и не смогла решить.

Исаев тоже, очевидно, половину не сделал. Потому что я сама на перемене видела, как Вероника Владленовна его тормознула и сказала:

– Просмотрела мельком твою работу, Андрей… всё печально. Задания по геометрии вообще не сделал. Как же так?

Он лишь пожал плечами с пофигистичным видом. И тогда она, деланно посокрушавшись, предложила:

– После уроков приходи в класс. Позанимаемся с тобой. Разберем то, что тебе непонятно. Потом попробуешь сделать второй вариант. Плохая оценка за контрольную тебе ведь ни к чему?

Я стояла за ее спиной возле учительской, ждала маму, так что Вероника меня не видела. А вот Исаев, конечно, меня засек.

В душе я возмутилась. Это нормально так – сделаешь второй вариант? Остальным она уж наверняка выставит за контрольную оценки без всякого второго варианта.

Зная, что там будут эти двое, я бы ни за что не сунулась в класс после уроков. Да и вообще домой спешила. Но, как назло, в коридоре я подвернулась под руку директрисе. Она посетовала, что секретарша на больничном, без нее как без рук. Ещё и классная не отвечает на звонок. В общем, всучила она мне какие-то бумажки и попросила срочно занести Веронике.

Вздохнув, я поплелась к кабинету математики. Немного постояла под дверью, прислушиваясь. Оттуда доносился тихий бубнеж.

Отчего-то я чувствовала себя неловко, словно боялась застать их врасплох. Хотя что за чушь? Не знаю, чего я там навыдумывала. Чем еще они могли заниматься, кроме как математикой?