Когда порвется нить - Эрлик Никки. Страница 29

Нина, казалось, была тоже расстроена этой историей, ерзала на диване, прежде чем переключить канал, где президент Соединенных Штатов наконец появился на экране среди приглушенного кашля репортеров и нескольких вспышек видеокамер. Стоя на трибуне в окружении высокопоставленных военных и сотрудников ФБР, он объявил о своем самом масштабном на сегодня указе: Инициативе по обеспечению безопасности и прозрачности при назначении и найме на службу, или сокращенно Инициативе ОБПС. Аналогичный законопроект, вероятно, вскоре будет внесен в Конгресс, но нападение на Капитолий ясно показало, как утверждал президент, что необходимо принять немедленные меры.

— Они же понимают, что люди будут возмущены, — сказала Нина после окончания конференции. — Вот почему объявили об этом в пятницу вечером. Надеются, что в выходные дни будет меньше внимания со стороны СМИ и, возможно, все как-то успокоится. Как будто такое вообще может случиться.

Мора молчала, никак не реагируя на происходящее, а Нина озабоченно продолжала:

— Я слышала, что первичные дебаты изменили ход разговора в Конгрессе, но не могу поверить, что все зашло так далеко и так быстро.

Нина посмотрела на Мору.

— С тобой все в порядке? — мягко спросила она.

— В порядке? Сначала я должна смотреть эту клеветническую кампанию против коротконитных, маскирующуюся под телешоу, а теперь еще и это? Президент только что создал два класса граждан на основании нитей.

Нина явно не знала, что ответить.

— Я понимаю, что полицейский сериал не слишком хорош, но не думаю, что этот последний указ так уж плох, — ободряюще произнесла она.

Мора поднялась с дивана.

— Это все части одной проблемы! — воскликнула она.

— Ну, может быть, объявление кажется более резким, чем есть на самом деле, — предположила Нина.

— Мне только что объявили, что исключительно из-за моей нити я не могу быть ни солдатом, ни агентом ФБР, не могу заниматься всякими глупостями в АНБ. Как, черт возьми, они могут так поступать? — Мора начала расхаживать по комнате. — Как будто мы перемещаемся в прошлое. Что дальше? «Не спрашивай, не говори»^[13] о своей нити?

— Честно говоря, я тоже не могу в это поверить, — сказала Нина. — Но технически это не значит, что ты не можешь служить в армии или ФБР, просто будут некоторые ограничения в том, что ты можешь делать на этих должностях.

— Нина, ты серьезно? Ты пытаешься их защитить?

— Нет. Конечно, нет, — быстро проговорила она. — Это ужасно.

— Все говорят, что то, что происходит в других странах, никогда не может произойти здесь. А теперь что?!

— Вероятно, это глупая реакция на теракты, — сказала Нина. — И они отменят указ, как только поймут, что ошиблись.

Но Мора вздохнула и покачала головой.

— Мне это видится иначе.

Мора любила Нину, но подруга всегда пыталась ее утешить, указать путь к светлой стороне. Нина, возможно, и была в некотором роде зонтиком для Моры, однако это не мешало дождю идти, а Море иногда просто нужно было выпустить пар.

Всю свою жизнь Мора знала об этом отвратительном стереотипе, который требовал самодисциплины, никогда не позволяя себе показаться слишком злой, слишком настойчивой. Она знала, что мир любит восхвалять святых, тех, кто принимает трудности спокойно, а не с яростью или жалуясь. Но когда происходят такие несправедливости, как можно винить кого-то за то, что он чувствует боль и выражает ее?

По крайней мере, в стенах комнаты 204 Мора могла купаться в этом гневе, окруженная теми, кто его разделял.

В воскресенье после пресс-конференции она вошла в класс, где несколько человек уже обсуждали новости, и уронила сумку на пол.

— Все в бешенстве или только я?

«Да, черт возьми, да» и «А как же» эхом прокатились по комнате.

— Я уверен, что эмоции накалены до предела, и буду рад предоставить возможность каждому из вас высказаться по очереди, — объявил Шон, опасаясь, что встреча превратится в беспорядочные разглагольствования.

— Может быть, мы все слишком остро реагируем, — сказал Нихал.

— Я думаю, есть только один способ отреагировать, — отрезала Мора.

— Как вы думаете, что это значит для нас? — спросила Леа, вопросительно оглядывая собеседников.

Хэнк встретил взгляд Леа.

— К сожалению, это означает, что все может стать еще хуже.

— Я не понимаю, как все может стать намного хуже, чем уже есть, — сказал Карл. — Они же не могут сделать наши короткие нити короче.

— Но у нас больше нет времени на то, чтобы переживать по поводу наших нитей или злиться на собственную жизнь, — сказала Мора. — В мире творится слишком много мерзостей, на которые нам следует злиться.

— И дело не только в правительстве, — высказалась Челси. — Это касается всех. Я слышала о новом приложении для знакомств, которое предназначено только для парней-коротконитных, называется «Поделись своим временем». Вы даже можете фильтровать по длине нити. Рекламируется как способ найти людей, которые похожи на тебя, но очевидно, что это уловка, чтобы вытеснить нас из обычных приложений, чтобы, не дай бог, длиннонитные случайно не влюбились в кого-нибудь из нас.

— Как какая-то ненормальная дарвиновская попытка исключения. — Террелл вздрогнул. — На самом деле, это напоминает мне довольно гадкую историю, произошедшую с моими друзьями, которые пытались усыновить ребенка. Никто из них не открыл свои нити, но агентство, очевидно, давило на них, чтобы они узнали правду. Похоже, что против них выступают пары, которые хвастаются своими длинными нитями, представляя это как дополнительные очки для хороших родителей.

— Это полный кошмар, — проговорила Челси.

— Я думаю, что коротконитные, желающие усыновить ребенка, теперь как раньше гей-пары, — сказал Террелл. — Усыновить детей для них не невозможно, но точно будет нелегко.

— Хотелось бы верить, что люди поймут, насколько все это неправильно, и потребуют перемен, — сказала Леа, озабоченно потирая свой растущий живот.

— Но люди всегда так поступали, — сказала Мора, чувствуя, как внутри разгорается гнев. — Мы разделяем себя по расовому, классовому, религиозному или еще какому-нибудь чертовому признаку, который сами же придумываем, а потом настаиваем на том, чтобы относиться друг к другу по-разному. Мы не должны были позволять им начинать навешивать на людей ярлыки диннонитных и коротконитных. Мы слишком упростили им задачу.

Хэнк мрачно кивнул.

— Похоже, никого не волнует, что мы все выглядим одинаково, когда лежим на столе в морге.

На мгновение в комнате стало тихо.

— Но действительно ли вы считаете справедливым сравнивать длину нитей с разделением на расы? — спросил Террелл.

— Почему бы и нет? — поинтересовалась Мора. — Мы все слышали новости. Нам только что запретили занимать самые влиятельные должности в стране. Коротконитным во власти не место! Как будто мы живем в дурацкой временной петле, где никто ничего не извлек из истории! Как только люди начинают верить в то, что определенная группа пытается их достать, — что иммигранты крадут их рабочие места, гей-пары подрывают брак, а феминистки ложно обвиняют в изнасиловании, — немного нужно, чтобы заставить нас ополчиться друг на друга.

— Ну, по крайней мере, многие не испытывают к нам ничего, кроме жалости, — сказал Бен. — Это, надеюсь, сделает их более сострадательными.

— Только это не просто жалость или сострадание, — вмешался Хэнк. — Все по-другому. С того первого случая в больнице. Теперь, когда происходит насилие с участием коротконитных, сочувствие все больше разбавляется страхом. А страх — гораздо более сильная эмоция.

— Но почему они должны нас бояться? — спросил Нихал. — У них есть все, а у нас нет ничего.

— Нам нечего терять, — ответил Хэнк.

Он вспомнил вечер первичных дебатов, когда зрители аплодировали призыву Энтони показать нити, и как он провел тогда несколько часов, просматривая в интернете дискуссии о том, оправдана ли дискриминация.