Когда порвется нить - Эрлик Никки. Страница 36

— Вот повезло! Наверное, мне вообще не стоило ничего говорить… — Мора снова рассмеялась.

— Все в порядке, — улыбнулась Нина. — Я обещаю сохранить твой секрет.

С Морой все сразу же изменилось. Нина впервые почувствовала, что хочет быть преследователем, а не ждать, когда ее будут преследовать, и к черту советы Сары. Возможно, она была готова рискнуть прежними отношениями ради сохранения своего щита, но она нутром чувствовала, что теперь все не так, что-то изменилось. Нина была ошеломлена тем, что такая женщина, как Мора, смелая, гордая и бесстрашная, могла заинтересоваться кем-то вроде нее, такой обыкновенной и озабоченной множеством проблем. Именно поэтому она променяла одиночество на концерты в Бруклине, занятия йогой, дегустации вин, вечеринки по случаю выхода новых книг.

На свиданиях с женщинами до Моры Нина всегда старалась приходить второй, не желая нервно ждать или выглядеть слишком нетерпеливой.

Но на свидания с Морой она приходила первой.

— Прости, я опоздала! — извинилась Эми, неуклюже опускаясь на стул напротив сестры. — Я опять пропустила свою остановку.

— Что ты читала на этот раз? — спросила Нина.

— «Леди Сьюзан»^[16], — призналась Эми. — Было настроение для эпистолярного романа, поскольку… ну, неважно… но потом я поняла, что больше не буду читать Остин, что довольно печально.

Нина улыбнулась, вспомнив, как во время учебы в колледже она послала Эми экземпляр «Нортенгерского аббатства»^[17] с приклеенной к обложке лукавой запиской, предупреждающей: «Посмотри, куда заводят твои дикие фантазии!»

Эми подняла глаза от меню.

— Ты слышал об этой безумной базе данных? — спросила она. — Соседи говорили об этом в прачечной.

— О какой базе данных?

— Судя по всему, есть какая-то огромная таблица, в которой, как утверждается, отслеживают длину нитей всех жителей Нью-Йорка, — объяснила Эми. — И это как «Википедия», так что любой может ее редактировать, добавляя любую информацию о себе или… о ком-то еще. Вроде бы вчера у них было в списке шестьдесят тысяч имен.

— О боже… — голос Нины упал до шепота. — Это…

— Ужасно, — закончила за нее Эми. — Я думаю, что полиция попытается найти того, кто это начал, но теперь список живет своей жизнью. Сосед показал мне его на своем телефоне. Меня аж встряхнуло.

— Это невероятно наглое вторжение в частную жизнь, — сказала Нина. — Без твоего ведома вписывают куда-то твое имя? Раскрывают о тебе нечто очень личное?

Тревожная дрожь пробежала по телу Нины, напоминая ей о том дне, когда ее тайну раскрыли в школе. Она боялась задать Эми этот вопрос, но ей нужно было услышать ответ.

— Ты не знаешь, Мора…

Эми поняла.

— Я провела поиск по имени в документе на его телефоне и не увидела никого из знакомых.

— Слава богу, — вздохнула Нина.

И ей отчаянно захотелось сменить тему. Она хотела провести всего лишь один вечер, не отягощенный тревогой и грустью. Весело поужинать с сестрой, как в старые добрые времена.

Нина глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

— Ну, поговорим о хорошем. Как тебе этот ресторан? Неплохое место для свидания, верно? Делиться тапас — это очень романтично. — Нина лукаво приподняла брови. — Может быть, ты сможешь привести сюда хорошего знакомого, и тогда мама перестанет донимать меня насчет отсутствия у тебя личной жизни.

Эми покачала головой в насмешливом разочаровании и потянулась за ломтиком хлеба.

— Она даже не представляет, как это странно — ходить сейчас на свидания. Как будто раньше было проще! Но теперь ко всему прочему в воздухе постоянно витает вопрос о длине нитей.

Нина только кивнула. Старые времена ушли, и глупо было ожидать иного.

— Значит, я полагаю, сейчас у тебя нет никого особенного? — спросила Нина.

— Только ты, моя дорогая сестра. — Эми усмехнулась, откусывая кусочек хлеба.

— Ну, может быть, если ты перестанешь хватать себе всю корзину с хлебом и научишься делиться, — поддразнила Нина, придвигая блюдо ближе к себе.

— Эй, ты о чем?!

Эми обмакнула два пальца в стакан с водой и стряхнула каплю на сестру, как будто они веселились на родительской кухне, дрались за последнюю палочку картошки фри на тарелке.

— Веди себя прилично! — Нина улыбнулась. — Это респектабельный ресторан.

Эми засмеялась.

— Хорошо, мам.

«Старые времена ушли, — подумала Нина. — Но, по крайней мере, мы остались».

ДЖЕК

Джек скучал по старым временам. Ему нравилось, как все было раньше. До окончания школы, до нитей, до того, как его и Хави заставили открыть свои коробки и сообщить длину нитей армейскому начальству. До того, как его дядя стал известной личностью.

Энтони не должен был стать таким знаменитым. Не предполагалось, что у него будет столько поклонников и в то же время много противников. Когда появились нити, Джек надеялся, что хлипкая избирательная кампания Энтони едва ли продержится до весны. Но вот уже август, до съездов основных партий осталось меньше года, а кампания только набирает обороты.

После июньских дебатов выступления Энтони привлекали все больше внимания, и Кэтрин постоянно заставляла Джека посещать их мероприятия. (По мнению родителей, в свете спорной Инициативы ОБПС было крайне важно продемонстрировать поддержку Энтони со стороны военных.)

Кэтрин пригласила Джека присоединиться к ним на массовом митинге в Манхэттене, но он все еще решал, ехать ему или нет. Он еще не рассказал тете и дяде о своей «короткой нити» и не знал, сколько можно тянуть время. В конце концов, кто-нибудь да спросит.

Джек старался как можно дольше откладывать этот разговор. Он уже пережил одно ложное признание — в прошлом месяце на призывном пункте в армии, — воспоминания о котором продолжали его преследовать: Джек сидит на стуле напротив майора Риггса, его бедра начинают потеть, и он боится, что капли просочатся сквозь брюки и разоблачат его, отвратительного самозванца. Он попытался слегка приподнять ноги, незаметно, чтобы они не так плотно прижимались к сиденью.

— Вы открыли свою коробку? — спросил майор.

— Да, сэр.

— И что же?

— Нить совсем короткая, сэр. Еще пять или шесть лет, не больше.

Майор Риггс бесшумно пододвинул к себе коробку — шкатулку с именем Джека Хантера, в котором хранилась судьба Хавьера Гарсии, — и измерил нить, плотно сжав губы и сосредоточившись. Похоже, ему не нравилось это задание: вторгаться в жизнь своих коллег. Но лицо у него было суровое.

— Я очень сожалею об этом, — сказал майор, записывая официальную длину для своих заметок. И тут Джек понял, что его заметное волнение значения не имеет. Не имело значения даже то, что ручка чуть не выскользнула из его руки, когда он пытался подписать показания под присягой. Майор Риггс просто решил бы, что парень расстроен из-за своей нити.

Джек включил телевизор в квартире, отчаянно желая отвлечься от мыслей о дяде и воспоминаний о майоре Риггсе, и обрадовался, попав на игру в бейсбол. Но едва начался четвертый иннинг, как игру прервали на рекламу и запустили новый ролик — «Роллинз для Америки».

На экране появилось лицо миниатюрной светловолосой женщины.

— Меня зовут Луиза, — сказала женщина, — и я гуляла возле Капитолия утром десятого июня, когда взорвалась бомба. В тот день коротконитный привел в действие взрывчатку, на создание которой он потратил несколько недель.

Камера отъехала назад, чтобы показать, что женщина сидит и у нее нет одной из ног.

— Я понимаю боль, которую, должно быть, испытывал этот человек, увидев свою короткую нить. Но почему он решил выплеснуть эту боль на других? — Глаза Луизы блестели. — Я верю конгрессмену Энтони Роллинзу, верю, что он обеспечит безопасность наших городов, чтобы ни одному невинному прохожему не пришлось пережить то, что пережила я.

«Энтони и впрямь заварил кашу», — подумал Джек. То, что случилось с этой женщиной, несомненно, ужасно, но это не экстраординарное происшествие. Да и раньше, до нитей, страна не была тихой и мирной гаванью.