Полуостров Сталинград (СИ) - Чернов Сергей. Страница 46

Ну, хоть так, без категоричности. Прямо камень с души. Но со всеми камнями не разделаешься. Например, какая сука стучит на меня в Москву? Я бы этих стукачей законодательно запретил. Что-то никак не помогло это доносительство наши первые поражения предотвратить. Проявляли бдительность, проявляли, а как немцы пришли, столько погани вылезло! Особенно на Украине. Прибалтика-то, хрен с ней, она с нами всего год.

Поднимаюсь по лестнице и начинаю ухмыляться. Стоит только обмозговать, и в девяти из десяти случаев проблема будет решена. Кажется, я придумал, как сильно осложнить работу соглядатаям. Ничего сложного!

Полированная тысячами прикосновений перилина кончается вместе со ступеньками. И очередной камень приготовлен к сбросу с моей многострадальной шеи.

28 августа, четверг, время 14:20.

Барановичи, учебный авиацентр.

Давненько я не играл в шашки в Барановичах. И давненько не смотрел кино.

— Ножницы! — провозглашает голос Рычагова с экрана. — Если вы допустили такой захват со стороны фрицев, ставьте себе минус!

На экране два мессера зажимают Як сзади с двух сторон. Динамичные кадры учебного воздушного боя меняются на схему с тремя самолётами. Теми, что были только что «вживую».

— Если пара приближается сверху, то манёвр ухода следует делать вверх, — лекторский тон Рычагова иллюстрируется будущей траекторией Яка. Он делает как бы ступеньку наверх. Выпрыгивает вверх, затем снова горизонтальный полёт.

— Если снизу, то вниз, — продолжает Рычагов. Реальный Паша помалкивает, он сидит справа от меня.

Дальше любуемся, как Як делает эту «ступеньку» не на схеме, а в небе. Кино заканчивается, оно короткое, на пятнадцать минут. Моё присутствие, так понимаю, сильный сдерживающий фактор, но лёгкий шумок есть. Парни обсуждают увиденное.

— Сейчас следующий фильм. Реальный бой. Посмотрите сами, что бывает с теми, кто не смотрит по сторонам.

Реальный комментатор, неизвестный сержант, лейтенант или политрук, его тон кардинально отличается от академического в учебном фильме. Так и фонит эмоциями. Иногда порыкивает.

— Четвёрка чаек заходит в атаку на немецкие позиции… — комментатор начинает спокойно, но спокойствие тут же кончается. — Они что, не видят?!

На четвёрку чаек коршунами падают сверху четыре мессера. Наши, сосредоточенные на прицеливании, замечают их только после того, как один задымился и начинает рыскать по курсу, а второй исчезает в огненном двойном шаровом разрыве.

— Да как это?! — в отчаянии вскрикивает наблюдатель.

— В эрэсы фриц попал. Они и сдетонировали, — наклоняется ко мне Рычагов.

Дальнейший бой — избиение младенцев. Четыре опытных аса, — на мессерах другие не летают, — охотятся за чайками, которые даже удрать не могут. Вот ещё одна чайка падает, кувыркаясь. Последний оставшийся в строю лётчик в отчаянном рывке ловит зазевавшийся мессер на таран. Падают оба.

— Ну, хоть не всухую проиграли, — резюмирую итог боя.

В зале после того, как экран гаснет, царит оглушительная тишина. Наверное, первый раз такое видят. Я-то насмотрелся. И не в кино.

— Где это было?

— У Анисимова, — шёпотом отвечает Паша.

— Кинооператоров за такие ценные кадры награждать надо, — пусть сам думает как, это его епархия.

Этим шокирующим неискушённую юношескую психику кинороликом основное занятие завершается. После академической нотации Паши с понятным смыслом, — надо смотреть в оба и непрерывно, — выходим из кинозала.

Решаем промять ноги, идём вдоль взлётки.

— А это что? — киваю на пару изломанных мессеров. — Гробите ценную трофейную технику?

— Не такая уж и ценная, — бурчит Паша. — Знаешь, почему на них только асы летают? Другие не смогут. При посадке чуть что не так, шасси сразу ломается. Так что сейчас на оставшихся самые опытные летают. В небе он хорош, спору нет, но каждая посадка — лотерея.

— Сколько у тебя реально сейчас в строю?

— Триста двадцать машин. Половина с подготовленными лётчиками, другую половину тоже можно в бой выпустить, но…

— Понятно. В бою доучаться. Ты понадобишься мне через три-четыре дня. Вместе со всеми. Будем давить немцев и количественно и качественно.

К нам присоединяется Копец со своим адъютантом.

— Тебе, Иван Иваныч, особое задание. Бери ТБ-7 с киноустановкой и проложи маршрут до Берлина.

Рычагов внимательно на меня смотрит, Копец кивает.

— Правильно вы вопросов не задаёте. Ни к чему.

Война от игры в карты отличается тем, что свои козыри сами себе готовим. Как потопаешь, так и поиграешь. Как бы нам ещё дальность Яков увеличить. Или Мигов. Только зачем мне самому об этом думать, когда рядом два авиационных начальника.

28 августа, четверг, время 19:40.

Минск, квартира генерала Павлова.

Ужинаем. Холостяцкий, непритязательный, зато без ограничений. В смысле перца и прочих излишеств. Достаю мгновенно запотевающий графин, расставляю лафитники. Подмигиваю парням. Повод есть.

— Папа, мы присягу приняли! — вместо приветствия проорал Борька восторженно, едва открыв дверь.

Сын сияет, Яков задумчив.

— Это здорово, сын, — тоже начинаю сиять, — теперь, если что, вас можно под трибунал отдать…

Начинаю ржать вместе с Яшкой при виде вытянувшегося лица сына.

— А ты что думал? — строжаю взглядом и голосом. — Так просто тебе всё?

Ужин сооружали общими усилиями. Картошку лень было чистить, сварили макароны, удобрили их тушёнкой.

— А теперь выпьем, ребята, — разливаю понемножку, — повод бронебойный. И насчёт трибунала не переживай, Борис. Всё в равновесии. Зато теперь и награды боевые можете получить. На гражданских приказа подписать не могу, не положено.

— Пап, вот не надо… — морщится Борька, — не хочу пользоваться твоим покровительством.

— Но придётся, — откровенно смеюсь. — Ты же кой-когда под моим командованием будешь находиться. Я ж тебя, если что, на губу отправлю. В штрафбат рука не поднимется родного сына… наверное, а так…

Мы чокаемся, выпиваем и набрасываемся на ужин.

— Повезло вам, парни. Немного повоевать успеете, — говорю между делом.

Парни удивляются, но не очень. У Эйдельмана есть опыт, когда его, прибывшего на войну, непринуждённо завернули назад. Только что пинка не дали. Да и Борька не горит желанием отсиживать задницу за партой, когда война идёт.

— Дмитрий Григорич, а долго война будет идти? — между прожёвываниями вставляет вопрос Яков.

— Сказал ведь, что вам повезло. Вы ещё повоюете. Сейчас сам думаю, если бы Борька начал учиться в артучилище, то мог бы и не успеть. Война будет идти год-полтора, не больше.

— Как это, пап? — замирает Борис. — Нам до войны твердили, что если враг нападёт, то война будет короткой, малой кровью и на чужой территории.

— Фактически так и есть. Война идёт на территории Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии. Это не совсем наши территории, мы на них недавно.

— Не только Западная Украина.

— Всё равно. До коренной России немцы до сих пор не добрались.

— А доберутся?

— Ты прям огорчаешь меня такими вопросами, сын, — смотрю укоризненно, — ну, как они доберутся-то? Они весь вермахт собрали против одного Минска, а я даже не все резервы подтаскиваю.

— Пап, а город возьмут? — Борька не унимается, Яков помалкивает. Вот она иллюстрация пословицы: молчание — золото!

— О-о-о-х… во-первых, от вас, минчан зависит. Мне, как командующему, по большому счёту всё равно. Уже вижу и знаю, возьмут немцы Минск или не возьмут, после битвы за город они сломаются.

— Почему? — этот вопрос задают хором.

— По кочану, — отвечаю веско и наливаю себе чаю, — не собираюсь вам про генеральские планы рассказывать. Не по рангу. Я самому Сталину не всё докладываю.

Впечатлились и замолкают. И слава ВКП(б), а то достали меня эти тупые вопросы.

— Вы не о том думаете, — с удовольствием наблюдаю недоумение на молодых лицах, — надо думать, УЖЕ надо думать о послевоенном мире. И своей судьбе. С Яковым всё понятно, продолжит учёбу, уйдёт в науку. И тогда ему очень сильно помогут боевые награды. А ты, что будешь делать?