Двойной генерал (СИ) - Чернов Сергей. Страница 35

— Не так всё плохо, Лаврентий, — успокаиваю я, — уже через месяц им понадобится четыре недели, а через два — восемь. Или больше.

— Если у тебя… у нас будет этот месяц или два, — бурчит Берия. Присматриваюсь внимательно… вон оно в чём дело! Он в отражение стекла смотрит, а я тут глаза на его затылке ищу.

— Ну, сколько-то есть, — расслабленно утверждаю я, — завтра-то он точно не нападёт. Какие-то проблемы у них там на Балканах.

— Допустим, Гитлер начнёт 1 июня. Что ты сделаешь?

— Задержу его не меньше, чем на месяц. Это самое малое. При удаче — на два.

— Возьмём по среднему. Через полтора месяца возьмут Минск…

— Это триста километров от границы. От Минска до Москвы еще 675…

— Ещё три месяца. Если они начнут 1 июня, то к Москве подойдут…

— В середине октября. Сопротивление будет нарастать, поэтому смело можно прибавить две недели…

Мы перебрасываемся фразами, понимая друг друга с полуслова. Берия наконец-то поворачивается ко мне, на его губах змеится злая усмешка.

— Ноябрь! Начало зимы! — торжествующе заканчивает он.

— Ага, — соглашаюсь, — летнее топливо густеет, смазка замерзает, зимнего обмундирования нет. Начинаются небоевые потери от болезней и обморожений. Танки не заводятся, самолёты не взлетают. Война принимает характер затяжной.

Затяжная война это по большей части война ресурсов. А у нас их больше. И если не возьмут Ленинград, в котором 30 % всего ВПК, то немцам станет совсем кисло. А они его даже в моей истории не взяли. Берии ничего этого объяснять не надо. Он проходит за своё место.

— Что тебе нужно, чтобы так было?

— Сам видишь, что происходит. Паршивые ЗСУ пробить не могу…

— Считай, что пробил, — обрезает мои жалобы Берия.

— Знаешь, Лаврентий, — кажется, очень удобный момент наступает для одной очень скользкой просьбы. Всё никак решиться не мог, а тут…

— Поскреби у себя по сусекам. Мне нужны инженеры и, вообще, специалисты любого профиля. Пуще всего авиаинженеры, конструкторы машин и танков, но возьму всех, даже филологов и агрономов.

— Агрономы тебе зачем? — Берия сразу понимает, что я выпрашиваю у него репрессированных спецов. Даже не уточняет.

— В условиях войны урожайность банального ячменя имеет стратегическое значение. Если найдёшь радиоинженеров, считай, что внёс огромный вклад в обороноспособность наших рубежей.

— Будут тебе спецы, — побарабанив пальцами по столу, слава ВКП(б), у Берии это не означает крайней формы раздражения. — Но помни, что ты обещал полтора месяца.

Всё-таки поймал меня на слове! Ну, да ладно. Если подгонит мне спецов, то я согласен.

— Когда Крайкова мне вернёшь?

Я воззрился на него с искренним недоумением. Отвечаю жирным голосом обожравшегося кота, удачно добравшегося до хозяйской сметаны:

— Никогда. Считай это своим личным вкладом в нашу общую победу.

Повторенная фраза «щени дэда» звучит уже вполне добродушно.

— Будешь должен, генерал Павлов.

— Сочтёмся, Лаврентий Палыч, — это я уже от дверей говорю. Время за полночь, спать давно пора.

30 марта, воскресенье, время 15:05.

Борт № 1 ЗапВО, самолёт ТБ-7.

Хорошо иметь крылатую тачку. С утра метнулся в Казань на авиационный, пришлось вставить фитиль в чувствительное место Михаилу нашему Кагановичу.

— Товарищ Павлов! — радостно трясёт мою руку, — скоро все три самолёта будут готовы!

— Михал Моисеевич, — с трудом освобождаю руку и тёплым дружеским тоном спрашиваю, — вы что, вчера родились, совсем кукушка съехала? У вас что, башка пятнадцать раз штопаная?

Учусь ругаться цензурно, всё-таки я многозвёздный генерал, в высоких сферах вращаюсь. Понимаю теперь, почему Михася из наркомов попёрли, в трёх самолётах, как в трёх соснах запутался. Смотрит на меня слегка обиженными красивыми семитскими глазами.

— Что случилось, Дмитрий Григорич?

Сначала выдерживаю мхатовскую паузу, и только потом… предлагаю вызвать главного его высочайшее конструкторство Петлякова. И уже в присутствии обоих излагаю элементарный и естественный порядок действий.

— Один, Михал Моисеевич! Один!!! — для наглядности, вдруг не поняли, показываю вытянутый вверх указательный палец, — один самолёт надо делать!

— Но как же… — теряется Каганович, Петляков внимательно слушает, — вы же ж сами…

— Не перебивать, — лязгаю голосом, — делаете один самолёт, вызываете меня, я осматриваю и всё проверяю, пишу вам пакет замечаний. Что-то прибавить, что-то не нужно, где-то переделать. Так может произойти не один раз. И вы, как стая придурков, будете всё переделывать пятнадцать раз на всех трёх самолётах?!

Во время паузы вглядываюсь. О-о-у, неужто доходит? Петляков как-то странно смотрит на директора. Наверное, предлагал ему такую схему, а тот решил по-своему, за один приём сбагрить все три машины. Торопится место освободить?

— Доводите до ума один самолёт, навалившись на него всем миром. Как только он меня устроит, на оставшихся двух полностью отрабатываете технологию модернизации. Только тогда я их заберу. Если совсем всё будет хорошо, сделаете ещё штук семь-восемь.

После этого я проверил, что они там наворотили. Не визуально проверил, в воздух сам поднялся. Отговорки, что у них нет лётчика-испытателя на такой самолёт, не принимаю. У меня есть такой лётчик. И вот теперь иду по полю со своим экипажем, а рядом, словно мячик скачет Каганович.

— Почему у вас изо всех щелей дует. На высоте холодно, как на Северном полюсе. Я вам что про герметизацию говорил?!

— Тык-мык… — я особо не слушаю его лепет.

— Почему радио не работает, один треск в наушниках? Попробовал связаться со своим самолётом, хоть бы по краю что-то мелькнуло.

— Тык-мык…

Резко останавливаюсь. Всегда забавно наблюдать, как свита в таких случаях смешивает порядки и после, с виду бестолковых, движений быстро восстанавливает статус-кво. Отсылаю экипаж обратно в самолёт.

— Попробуйте связаться с нашим самолётом сейчас, — у меня родилась идея, вернее, я вспомнил все эти проблемы с радиостанциями на автомобилях. Сам не водитель ни разу, зато приятель сосед на машине повёрнутый, чего только я у него в гараже не нахватался.

Оказываюсь прав. Со стоящих на приколе самолётов связь установилась легко и не напряжно. И дело, так понимаю, не в близости.

— На самолёте, — объясняю директору и Петлякову, — масса электрооборудования. Оно, бывает, искрит, включается, выключается. Двигатель постоянно работает, там какие-нибудь свечи зажигания пропускают электрический импульс. Всё это даёт помехи, при которых хоть есть радиостанция на борту, хоть нет. В обоих случаях эффект одинаково нулевой…

Сам с себя охреневаю. Главного конструктора поучаю, пусть он из другой сферы, но человек для своего времени крайне образованный.

— Все источники помех заэкранировать и что хотите делайте, а связь на летящем самолёте должна быть такая же, как на стоящем.

В салоне я тоже длинный список пожеланий выкатил. Начиная от удобных сидений до переноса на другое место какого-то оборудования. А ещё мне надо место под кинокамеры. Которые, сцуко, тоже придётся экранировать. Так-то технология навешивания на самолёт отработана под фотопулемёты, поэтому надеюсь, что неприступных проблем не будет.

Радостное выражение настолько далеко убежало от лица Кагановича, что я представить уже не могу его восторженным. Крайне удручённый вид.

— Какой срок? — в голосе обречённость.

— Неделя, не больше, — хотел было сказать, что срок — две недели назад, но часто это, наоборот, расхолаживает. Чего спешить, если давно опоздали.

На жалобы о малости времени отвечаю:

— Я найду какие-то недостатки ещё или появятся новые требования и что тогда? Бесконечно по кругу будем бегать?

— Мы же не можем предвидеть, что вам ещё захочется, — всплёскивает руками Каганович.

— Вы заявили ТТХ на этот самолёт, — холодно поясняю я, — плюс мои замечания. Не забывайте об удобстве экипажа… и удобствах. Не забыли про туалетную комнату?