Двойной генерал (СИ) - Чернов Сергей. Страница 59

Но тогда возникает вопрос. Как вермахт добивался такой скорости? Войска в походном строю страшно уязвимы, не могли немцы проигнорировать такую опасность. Что-то у них было. И что?

Первое я уже знаю. Предварительная засылка диверсантов и разведчиков в ближний тыл противника. Захват мостов, диверсии и прочие пакости на фоне постоянной связи с командованием. Мотаем на ус. Надо тоже отработать эту технологию.

Второе. Связь и авиация. Не то, что я знаю и что уже делаю. Авиация прикрывает колонны и не только прикрывает, а внимательно отслеживает угрозы с воздуха. Им не надо постоянно висеть над войсками, именно над наступающей группой. Просто каждый лётчик немедленно докладывает начальству обо всём замеченном. Он может и за двадцать километров пролететь, другие самолёты можно заметить на большом расстоянии.

Прикрытие тоже немаловажная часть работы авиации. Как только замечается намерение отбомбиться по колонне, бомбардировщиков или штурмовиков немедленно перехватывают мессеры.

Но это не всё. Что-то есть ещё. Хм-м, кажется, я знаю, что. И я точно ни читал и ни видел этого нигде. Сам додумался. Гарантировать не могу, но нечто подобное немцы наверняка использовали.

Их подстраховывает тяжёлая артиллерия, с которой они тоже постоянно на связи. И время от времени они её подтягивают как можно ближе к себе. Сами в это время стоят. Немецкие артиллеристы наверняка умеют стрелять по карте. Пусть не с первого выстрела, но подготовленную засаду они накроют. Это если её не заметит авиаразведка и предварительно засланные разведгруппы. Именно поэтому немцы никогда не передвигались со скоростью больше ста километров в сутки, хотя их полностью моторизованные части могли легко делать и по триста.

Морщусь от собственной глупости. Не так уж не прав был тот надменный перец, толковавший мне о боковом охранении. Только у передовой группы его не было. Но вообще-то оно было и постоянно шло вслед за ударной частью клина. Оно занималось охраной уже пройденной полосы. Моя глупость в том, что я планировал с лёгкостью неимоверной перерубать основание клина. Ща-а-а-з-з! Три раза мне немцы позволят это сделать, ага. Раньше я думал, что стрелки, показывающие направления ударов войск на карте, имеют широкое основание и сужаются к вершине из эстетических соображений. Воля художника, изображающего на картах ход боевых действий. Так красивее. Пусть и прихоть художника, но она совпадает с реальностью. Основание, из которого вырастает шип наступления, действительно намного шире вершины.

Мы не умеем воевать. Все не умеем воевать, все, начиная от солдата и заканчивая генералами, не исключая меня. Поэтому немцы нас и сделали в 41-ом с такой потрясающей лёгкостью. Всё время у нас так, пока кровью не умоемся, думать не начинаем.

Мы не умеем воевать. Вот главная причина, почему в 41-42-ом годах немцы делали с РККА всё, что хотели. Вот о чём умалчивают учебники истории и генеральские мемуары. Всё остальное, — танки не той системы, несовершенные самолёты, недообученные лётчики, даже отсутствие работоспособной связи, — растёт на этом стволе: мы не умеем воевать. И прежде всего, генералы.

Что делать в стратегическом плане ясно. Учиться воевать. Как это делать? В моей истории делали на ходу, путём проб и ошибок, ценой крови сотен тысяч солдат и офицеров. Уж про себя-то назову их, как привычнее. Пока что учатся воевать только два элемента огромной системы. Красноармейцы и младшее командное звено и то, только у Никитина. Второй элемент — я. Что-то делает Копец, только три боеготовых опытных экипажа тяжёлых бомбардировщиков хоть и хорошо, но очень мало. Про зенитчиков и, в целом, артиллеристов мы даже не вспоминали. С диверсантами я хорошо придумал, это как раз в будущем передовая разведка и захват мостов в полосе наступления. Всё, как немецкий доктор прописал.

Вопрос с превентивным авиаударом по моим аэродромам я решу. Он уже решается. В самом худшем для меня случае люфтваффе господство в воздухе придётся выгрызать. В подарок, как случилось в моей истории, Геринг его не получит. В самом лучшем случае, господство в воздухе будет за моими ВВС. Вот только что они будут с ним делать, мои малоопытные лётчики?

Картина целиком пока не вдохновляет. Всё происходит фрагментарно и бессистемно. Окончательно проясняется только тема летающего командного пункта. Хотя нет, не проясняется. Надо усилить вооружение, а при установке мощных пушек конструкцию самолёта начнёт трясти. Не так просто это сделать. Отдам на откуп конструкторам, им руки выкручивать, себе дороже. Одну пару бомбовых подвесок сократят, а вторую можно переделать в гондолы для стрелков. Мне не бомбардировщик нужен, а летающий КП. Небесный филиал штаба.

Решение принято? Ещё раз обдумываю со всех сторон. Принято! Берусь за телефонную трубку, командую дежурному связисту:

— Соедините меня с Казанским авиазаводом.

21 апреля, понедельник, время 18:45.

Минск, квартира генерала Павлова.

— Ну, па-па-а-а! — кричит обиженная Адочка. Что случилось? Спускаюсь к самому себе из заоблачных генеральских дум, никак меня не отпускающих.

Вон оно что? Так задумался, что на автопилоте разгромил дочку в уголки два раза подряд. Да с треском разгромил.

— Извини, Адочка, — каюсь, делаю страшно виноватый вид, — задумался и не заметил.

Борька покатывается со смеху, Ада непонимающе таращит глазки. Старший брат от её вида хохочет до икоты.

— Иди сюда, — улыбающаяся жена утешает дочку, взяв её на колени.

Кажется, я раскрыт. Адочке можно голову заморочить, но подлый Борька наверняка её теперь дразнить будет. Как папа её обманывал, нарочно поддаваясь.

Сегодня поговорил с Мишей Кагановичем, а потом и Петляков подтянулся. Конструктор заверил, что они добились уверенного полёта на высоте 10 тысяч 200 метров.

— Я помню, Дмитрий Григорич, что вы просили двенадцать с половиной, но там огромные трудности. Если мы и добьёмся надёжной работы двигателей, то экипажу там будет очень непросто. Минус пятьдесят за бортом, атмосферное давление в одну четверть. Испытания нагнетателя воздуха в салон удовлетворительных результатов не дают.

— Владимир Михайлович, сделайте вот что, — морщусь, ну почему я должен их учить? Они ж инженеры, учёные, должны соображать лучше меня, — прямо на земле включайте двигатели, ваш нагнетатель и помещайте в салон источник дыма. Вот и увидите наглядно, где у вас нарушена герметизация. Если необходим кто-то внутри, пусть противогаз наденет, да хоть костюм водолазный.

Мне совсем не интересно работать на высоте несколько часов в режиме кислородного голодания. Заодно и про всё остальное выкладываю. И про более мощное вооружение и про ненужные бомбосбрасыватели.

— А в гондолах лучше по два стрелка разместить, — мечтаю я прямо в уши конструктору, — с крупнокалиберными пулемётами. Один пулемёт в передний нижний сектор, второй в задний нижний. Так у нас самолёт будет защищён со всех сторон.

— Возможно, придётся вам ещё бомбовую нагрузку снизить… — задумывается Петляков.

— Из-за дополнительных огневых точек?

— Нет. На большой высоте расход топлива больше.

— Снижайте, — мне действительно большое количество бомб на борту не нужно, так, на всякий случай, — полтонны мне хватит.

— И давайте так договоримся, — надоедает мне эта история с самолётом, времени нет, — добьётесь приемлемой герметизации, высоты уверенного и продолжительного полёта на десять с половиной тысяч, поставите эти четыре пулемёта — будем считать, что мои требования удовлетворены. Таких самолётов мне нужен десяток.

— Но принимать образец всё равно будете лично?

— Конечно. Там ещё нужны мелкие доработки по обеспечению устойчивой радиосвязи, но с этим мы справились. Привезу вам готовое решение.

Для того, чтобы это самое решение им привезти, мне не нужны никакие документы. Ни чертежи, ни спецификации, ничего, кроме самого самолёта, на котором я прилечу. Сами всё посмотрят и сделают. Не генеральское это дело — чертежи рисовать.