Кровавый Гарри (СИ) - Берг Ираклий. Страница 53

Отойдя от окаменевшей девушки к зарешетчатому окну, он развернул четырекратно сложенную бумагу, и принялся читать.

"Дорогой сын! Если ты читаешь эти строки, значит ты еще жив и я позволил тебе вернуться в твою собачью конуру. Значит — ты действительно мой сын, как бы не складывались обстоятельства, и как бы они не сложились. А раз так — то долг твой соответствовать высокому званию наследника рода Соболев. Да-да, наследника, зрение тебя не подводит. Вся история с отсечением от рода, как и с твоим осуждением и заключением — фикция. Фарс. Нелепость. Магия вернула тебе способности, не отказалась от тебя, а значит — в ее глазах, если можно так выразиться, ты невиновен. Будь ты виновен, то уже был бы мертв. Максим Юрьевич Соболев, наследник рода, офицер Императорской армии, должен был умереть. Понимаешь? Надеюсь, что да. Но раз Максим Юрьевич Соболев жив, значит он не умер. Мне представляется это вполне логичным соображением. А потому — я верну тебя в род, что должно полностью удалить оставшиеся нюансы неполноты твоей реабилитации. Кто рискнет оспорить решение Матери? Это невозможно, не под силу никому. Малейшее сомнение — и я с радостью предоставлю любые данные о процедуре отсечения, и Магия подтвердит, что все было слелано должным образом. Решения Матери-Магии выше любых человеческих, оспаривать их не решится никто. Таким образом, очень скоро ты вернешься в Род через процедуру усыновления.

Далее. О законах человеческих. Приговор, когда он касается Арены Справедливости, обжалованию и изменению не подлежит. Но случай твой уникален, не имеющий прецедентов, а потому должен быть пересмотрен. Или, хотя бы, рассмотрен еще раз. С грустью предвижу, что это вызовет некоторые затруднения у Его Величества, и искренне опечален прискорбным фактом того, что это наша семья вынужденно поставит помазанника Всевышнего перед столь сложной дилеммой: изменить решение (тем более суровое, что государь по факту лишь утвердил своими полномочиями вариант предложенный мною), и поставить под сомнение незыблемость Воли своей, чего ранее не бывало в принципе, или проигнорировать Волю Матери нашей, Магии, что никак не сможет быть проигнорированно никем другим. Щекотливое положение!

Общеизвестно, что кроме тучности, Всевышний наградил Его Величество удивительной рациональностью, отчего он всегда непременно оказывается прав, потому рискну предположить, что избран будет второй вариант, и ты, мой сын и наследник, останешься воином Справедливости, но уже не как неведомый пронумерованный Никто с собачьей кличкой, а полноправный (с точки зрения Магии) аристократ, гордо несущий имя, флаг и герб своего рода.

Кстати, о флагах. С болью в сердце сообщаю тебе, что не все так гладко, тихо и спокойно в нашем избранном Всевышним государстве. Дрянное время порождает дрянных людей, и все больше и больше тех, кто недоволен тем, что живет в столь прекрасном мире. Это поистине странные люди! И число их растет. Я говорю столь уверенно, потому что большинство их, по странному стечению обстоятельств, были вассалами наших предков, в стародавние совсем времена, и, из уважения к тем временам, сохранившие неформальные связи с нашим родом. Самые горячие из них уверяют, что им недостает только знамени для, страшно сказать, мятежа. И очень сожалеют, что мы столь преданы короне, поскольку я, разумеется, всячески пресекаю подобные разговоры. Ужасные времена.

Последнее, но не последнее по важности! О твоей помолвке. Повторяю для особо одаренных, к которым вы, мой сын, временами относитесь: не вздумайте консумировать брак, это погубит всех. Никаких "чуть-чуть", "один разочек", "я успею вынуть" и тому подобные галлюцинации. Если вам недостает своей воли — воспользуйтесь моей. Я запрещаю вам, понимаете? Запрещаю."

Максим перечитал письмо трижды подряд. Насмешливость отца (возвращаясь со свидания, он решил считать его отцом без условностей, принять как данность, в целях собственной безопасности и, чего греха таить, тщеславия) не нравилась, но содержание не нравилось еще больше. С одной стороны, отец практически прямым текстом указывал на свою принадлежность к организации некоего восстания против царя и его клана, с другой стороны, было непонятно на чем основана подобная удаль, и почему все подано именно так, будто ожидается легкая прогулка. "Он хочет наглядно макнуть Орловых мордами в дерьмо, — думал Максим, — демонстративно выставить идиотами. Неужели за это ничего не будет? Ну, разумеется будет! А отец еще до нашей встречи написал так, что ему все равно. До нашей встречи… не в этом ли дело? Он или решился на самоубийственную атаку, о чем тоже намекал, или показывает мне, что все зашло столь далеко, что уже не важно, с ним я или нет. А может и то и другое! Или вообще третье… Да он не слишком беспокоится даже о моем формальном согласии. И что же мне делать?"

— Если вы прочли послание, то вам необходимо уничтожить его. — Настя вывела его из задумчивости, и Максим вспылил вновь:

— Ты в каждой бочке затычка, женщина? Без твоих ценных советов невозможно ничего в этом мире? Как держать ложку учить будешь? Тебя вообще не спрашивают, куда ты лезешь все время? Будет надо — я спрошу, не постесняюсь.

— Вы извините, но я не понимаю чем вызываю подобную реакцию. Мне ведь тоже нужно сделать порученное хорошо, я и делаю. Мы на одной стороне, если вы не заметили.

— Я резко реагирую на откровенную тупость, если хотите правду. Понять и принять можно многое, но откровенная глупость выводит из себя мгновенно. Мозг так реагирует на самую большую опасность жизни. Не тупите, не лезте с идиотскими советами, которые плевка не стоят, не умничайте так, словно общаетесь с детьми, не выглядите глупо, и будет вам счастье.

Максим выпалил все это на одном дыхании и остановился, переводя дух, сам немного удивляясь собственной вспышке. Дело было не в девочке, это он понимал, как и то, что ему просто надоели насмешки от людей, чьего превосходства он не чувствовал, но что выплеск эмоций пришелся на Настю, было одновременно и приятно и неприятно.

— Должна вам заметить, муж мой, что вы рассуждаете как простолюдин. В вашей отповеди так и слышится: "женщина, знай свое место и не суйся туда, где разобраться могут только брутальные мужики". На рыбалку, например.

— Так что с того, если это правда? Простолюдин или нет — какая разница, если так и есть?

— Правда в том, что вы набросились на меня за то, что я постаралась разложить ваш хлам поаккуратнее, что у людей простых считается "женским делом", подняли руку на ту, с кем помолвлены перед лицом Матери, правда в том, что вы не держите лицо, в том, что зная о вашем происхождении и биографии — не поверила бы, не видя все это сама. А еще в том, что ваш отец попросту выпорол бы вас на месте за подобное позорище.

— Ты еще смеешь мне указывать что и кому говорить? Я, право, в некоторой растерянности. У вас что, рефлекс садиться на голову? — Максим все-таки спалил письмо коротким движением руки и растер пепел.

— А почему мне нужно "сметь" для того, чтобы говорить о чем думаю, если это нужно говорить?

— Может потому, что это нужно только тебе, а ты не одна в этом мире? И нет необходимости грузить своим мнением когда не спрашивают?

— Вы ошибаетесь, я говорю вам как раз то, что нужно. Пусть и окажется бесполезным, в свете открытия вашего прекрасного характера. И сейчас я говорю вам: вы провалите все дело, все испортите. Погибнут люди, пусть вам на них и все равно, но погибнете и вы, хоть это может представить для вас интерес?

— О чем ты, девочка? Еще полчаса беседы в таком духе и смерть мне покажется избавлением. Погорячился, признаю. Нервы. Устал. Ночь без сна, а впереди еще день. Психанул. Но трогать мои вещи не стоит даже из благих побуждений. — Максим действительно выдохся, краткая вспышка гнева окончательно утомила его, и ему хотелось лишь одного — сна.

— Мне послышалось, или все это словоблудие означает "извините"?