Попробуй меня разлюбить (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна". Страница 25

— Кто знает, Данис Германович Кайсаров.

— Кать…

— Не надо, Дан, давай просто закончим этот день. Я хочу спать. И кстати, кончить мог бы и позже.

Дверь хлопает, но я почему-то ржу. Хмыкнув, достаю еще одну сигарету. Прикуриваю.

Если бы она знала, сколько у меня не было секса, явно бы удивилась. Вопрос, вообще, как я так долго продержался, когда ее голой сегодня увидел…

Вероятно, многие сочтут, что я ношу белое пальто, но я вижу это иначе. В вопросах секса и как таковой измены я придерживаюсь лишь одного — собственного самоуважения. Размениваться на каких-то шлюх не в моих правилах. Что касается Лии, там все куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Когда возвращаюсь в дом, Катя уже спит. Свернулась калачиком, поджав ноги и засунув руку под подушку. Залипаю на этой картинке минут пять и только потом гашу свет.

Абсолютная темнота обнажает слух. Я слышу ее дыхание и то, как скрипят половицы. Проминаю матрас, упираясь в него коленом, и ложусь рядом.

Только теперь понимаю, что она не спит, а притворяется.

Мы минуту делаем вид, что верим друг другу, а потом срываемся.

Катюша перекатывается на спину, а я завожу руки за голову.

— Это все? Мы больше не увидимся?

Ее голос резонирует в моем сознании. Я уже слышал этот вопрос перед своей свадьбой, только тогда она говорила это в слезах. Сейчас я отчетливо слышу металл с привкусом отчаяния.

— Так будет лучше.

— Для кого? Мне не лучше от того, что происходит. Мне плохо без тебя. Я так до сих пор и не поняла, как это — жить без тебя. Пью, тусуюсь, курю вот…

— Это пройдет, — стискиваю пальцы в кулаки. Внутри саднит от той боли, которая передается мне лишь от ее слов. Что там внутри, в душе у нее, даже представить страшно. И я не хочу. Эгоистично не хочу этого знать!

— Может быть, ты скажешь срок? Когда же это пройдет, Дан? Чем она лучше? Твоя жена. Или вопрос нужно ставить иначе? Чем он тебе угрожал? Твой отец.

Возможно, если я скажу ей сейчас правду, ей станет легче и она престанет себя саморазрушать? Непонимание — самое жестокое, что могут подкинуть нам любимые люди. Я сделал именно так. Издевательски. И я раскаиваюсь, просто тогда мне казалось, что так будет правильно. Я хотел, чтобы она убедилось в том, кто я на самом деле. Поняла, что ее отец отчасти был прав.

— Я помню, как он тебя ударил…

Внутри все холодеет моментально. Я тоже отчетливо помню тот вечер, когда она стала свидетельницей нашей встречи с папашей. Накануне Нового года. Рубеж одиннадцатого класса. Я понятия не имел, что этот старый черт вернется в город. Катя была у меня в гостях, я спустился на кухню за соком и столкнулся с ним. Мы повздорили, он орал, чтобы я не связывался с ментовской дочкой.

Короче, слово за слово. Удар.

Катя к тому времени вышла из комнаты и замерла на лестнице.

Она все слышала и видела.

Дать сдачи в тот момент я не мог. Его церберы были неподалеку, и наличие постороннего человека в доме их бы не остановило, как и моего папашу. Я не раз получал за свой так называемый длинный язык, по его словам, и никогда не выходил из этих битв победителем.

Когда тебя пинают сразу трое профессиональных наемников, навыки карате уже не особо пригождаются.

— Ты пытался меня убедить, что это был один-единственный раз, но мы оба знаем, что это не так.

— Мы собирались с тобой улетать, — начинаю после заминки.

— В Париж, — ее губы трогает улыбка, я не вижу, но чувствую.

— Да. Зимняя Франция как презент за закрытую автоматом сессию, — произношу это вслух, будто о какой-то другой жизни говорю. — Он сказал, что если мы полетим туда вдвоем, то живыми не вернемся.

— Мы могли бы не лететь, сказать моему отцу, он бы помог. Ты же знаешь, что помог бы! — она переходит на шепот, но будто кричит.

— Он бы сделал это в любой другой подходящий момент, когда мы были бы вдвоем.

— За что? Я не понимаю.

— За то, что мы есть и мы были счастливы.

— Почему ты не сказал? Не объяснил? Мы могли бы встречаться тайком. Мы бы что-нибудь придумали.

— Именно поэтому и не сказал. Мы не могли ничего сделать. Тогда не могли.

— А сейчас?

— А сейчас спи, — отрезаю холодно, поворачиваясь к ней спиной.

Все снова выходит из-под контроля…

Глава 21

Я так долго не могу уснуть, хоть и отчаянно пытаюсь. Прислушиваюсь к дыханию Даниса, понимаю, что его эта проблема миновала. Он спит. Тихо-мирно посапывает в подушку.

Касаюсь пальцами крепкой обнаженной спины. Вспотел. Надеюсь, это не жар. Чтобы проверить, прикладываюсь губами к такому же мокрому лбу, перегнувшись через Дана.

Нет, лоб не горячий. Возможно, его организм сейчас просто борется с последствиями ранения, вот и все.

Посидев на коленях с минуту, тихонечко сползаю на пол. Слух обострен. А еще, с самой первой секунды, как только он выключил в доме свет, меня не покидает ощущение, что за окном кто-то ходит.

Это не правда, а просто игра моего воображения, конечно.

Беру со стола пачку сигарет, подсветив себе путь Кайсаровским телефоном, и вышмыгиваю на крыльцо. Уже здесь проворачиваю лампочку над головой и сажусь на ступеньку. Блеклый свет успокаивает.

Ветер треплет волосы и одеяло, в которое я завернулась. Потуже стягиваю его на груди и пару секунд смотрю вдаль, прежде чем прикурить. Зажимаю зубами сигарету, чиркаю жигалкой, и воздух вокруг тут же пропитывается запахом табачного дыма. Хотя табак в сигаретах — одно лишь название…

Метана и мышьяка там куда больше. Плюс еще куча химозы, которая вырабатывает в тебе зависимость. Когда в школе нам говорят, что курить совсем не круто — стоит прислушиваться.

Ранние морщины, желтизна кожи и зубов — первые звоночки последствий курения, о дальнейших я даже задумываться не хочу.

Пробегаюсь пальцами свободной руки по сенсорному дисплею и набираю по памяти папин номер.

— Да!

Отец явно на взводе. Рявкает так, что я на секунды теряюсь. Никогда не слышала от него слова грубого в жизни. Он ни на меня, ни на маму никогда голос не повышал…

— Папа, это я, — выдыхаю, а по щекам слезы катятся. Моя нервная система снова пошатывается, как и весь мир вокруг. Картинка перед глазами становится мутной.

— Катя? Катя! Доченька, ты где?

На заднем фоне слышу маму. Она, кажется, тоже плачет. Бедная моя мамочка.

— Ваня, это Катя? Наша Катя?!

— Это я! Папулечка, мамулечка, я… У меня все хорошо. Завтра, — тараторю сбивчиво, — завтра я уже буду дома, — хлюпаю носом, стряхивая пепел.

— Где ты? Что с тобой? Ты в порядке? — папа засыпает вопросами, ответить на которые я просто не в состоянии.

— Я, — замолкаю.

В порядке ли я? Нет, конечно нет. Я на грани. Меня пугает все, что происходит. Мне постоянно чудится тот подвал, а еще кажется, будто все это, просто нереально. А вдруг я действительно до сих пор там и это чудесное спасение лишь игра моего воображения?

Понять, где правда, а где ложь, я больше не в силах.

— Катя! Катя! — голоса родителей звучат наперебой, а я понимаю, что молчу уже не меньше минуты.

— Я, я хорошо, папа. Мамочка. — Знаю, что она тоже слышит. — У меня все хорошо. Данис… Он, он меня спас.

— Данис? Где вы? — снова басит отец. — Скажи, и я тебя заберу.

— Я не знаю. Где-то далеко. Наверное, в другой стране. Я ничего не знаю. Утром будет вертолет. Папа, со мной все хорошо! — выпаливаю отчаянно, срываясь на крик.

— Он тебя там держит? — отец выдает самое ужасное предположение из всех возможных.

Как он вообще мог так подумать про Дана?

— Нет, нет, — хлюпаю носом, — конечно нет. Он меня спас. Там был дом, люди, я не знаю, папа, они сказали, что ты в чем-то виновен. Что ты… я… Дан меня спас, — повторяю как зачарованная. — Спас, если бы не он…

— Катенька, я отслежу телефон, по которому ты звонишь. Не выключай его, слышишь? Только не выключай! Тата, на.

Кажется, он всовывает матери трубку, а сам, сам куда-то идет.