Прекрасная монашка - Картленд Барбара. Страница 20

Герцог даже не соизволил ответить ему.

— Нет, я не его сын, — ответила вместо герцога Аме. — Он — мой господин, а я — его паж.

Какое-то время немец пристально разглядывал девушку. С суточной щетиной на бледных щеках, он не производил благоприятного впечатления. Вокруг глаз у немца сохранились потеки туши, на лбу — следы грима, а на подбородке можно было заметить остатки румян.

Аме удивилась: какую роль мог играть немец, как вдруг, словно прочитав ее мысли, тот проговорил:

— Я — Герман Глобер, великий Глобер. Вы ведь наверняка слышали обо мне?

Аме отрицательно покачала головой.

— Как, вы никогда не слышали обо мне? — спросил Глобер с нотками недоверия в голосе. — О величайшем фокуснике в Европе? А ведь я давал представления императору Пруссии , русской царице, императрице Австрии и шведскому королю Густаву. Как они аплодировали мне!

И в один голос говорили: «Господин Глобер, никто не может сравниться с вами в искусстве демонстрации фокусов».

— Как интересно, — проговорила Аме.

Причем эти слова были сказаны не из вежливости: она не знала, что такое фокусы. Разумеется, девушка слышала, и не раз, о фокусниках, но фокусы никогда не видела.

— Я теперь стал важной персоной, получил широкую известность, — продолжал герр Глобер. — Может быть, у вас вызывает удивление тот факт, что я нахожусь здесь, но все эти люди — мои друзья. Когда-то, много лет назад, когда я еще не был знаменит, эти цыгане отнеслись ко мне с большой добротой, и теперь, став богачом, я не забыл этих людей. Нет, нет, у меня доброе сердце; каждый может сказать вам об этом. «У герра Глобера доброе сердце, — скажут вам люди. — Он никогда не забывает своих друзей, а друзья у него есть повсюду: в Пруссии, России, Венгрии, Австрии, Италии и Франции». Да, все именно так: у герра Глобера есть друзья повсюду.

— Так, теперь другую лошадь, — услышала девушка слова герцога, говорившего с цыганами.

На жеребца уже была надета уздечка, а ему на спину как раз в этот момент пристраивали примитивное седло.

Когда его светлость отошел от цыган, фокусник поспешно встал на ноги и преградил герцогу путь.

— Я покупаю вашего пажа, — проговорил он.

Его светлость взглянул на немца, причем так, как он, наверное, мог бы посмотреть на какое-нибудь насекомое, которое пытается помешать ему пройти.

— Мой паж не продается, — проговорил он.

Но Герман Глобер настаивая на своем.

— Нет, вы, наверное, не поняли меня, — продолжал герр Глобер, слегка повысив голос в попытке внушить герцогу, чего он хочет от него. — Вы, может быть, думаете, что я недостаточно богат, что я не смогу заплатить настоящую цену; но уверяю вас, что вы ошибаетесь. У меня есть деньги, очень много денег, и я заплачу вам за пажа хорошую цену. Он как раз тот мальчик, который требуется мне в моих представлениях для того, чтобы подносить мячи и булавы, а также принимать у меня плащ и шляпу.

Да, он как раз подойдет мне. Я не хочу сказать, что ему не потребуется некоторое обучение, потому что, если бы он уже прошел обучение, ценность этого мальчишки возросла бы многократно.

Маленькие голубые глаза уставились на девушку, как на желанный товар. Во внешности этого немца, в его манере говорить было нечто такое, что сильно напугало ее.

Она придвинулась поближе к герцогу.

— Я уже, кажется, сказал вам, что мой паж не продается, — с неприязнью в голосе проговорил его светлость.

— Я слышал, что именно вы сказали, — ответил Глобер, — но это не имеет для меня никакого значения.

Когда я желаю заполучить какую-нибудь вещь, то добиваюсь этого любыми средствами. Так вот, я хочу вашего Пажа, и даже более того, я хочу заполучить его немедленно.

Говоря это, немец постепенно приближался к девушке, и ее пальцы инстинктивно схватились за кинжал, который она держала в кармане своего камзола. Его светлость в этот момент повернулся спиной к фокуснику; но инстинкт подсказал ему, что им грозят большие неприятности, он круто развернулся. Фокусник был намного выше Себастьяна Мелинкорта, но чувство оскорбленного достоинства и физическая сила герцога дали ему несравнимо большее преимущество, когда двое разгневанных мужчин сошлись лицом к лицу.

— Вы слышали, что я сказал, — медленным тоном проговорил герцог Мелинкортский.

— Я тоже сказал свое слово, — ответил фокусник. — Я дам вам двадцать тысяч франков за вашего пажа. Что вы скажете на это?

— То же, что уже говорил, — сказал его светлость. — Вы доставите себе неприятности своим поведением.

Будьте добры, оставьте нас в покое.

— Отец небесный, и вы смеете говорить со мной в таком тоне? Со мной, великим Глобером, которому аплодировали короли и принцессы, императоры и королевы.

Так вот, либо вы продадите мне своего пажа, либо я заберу его силой.

— Не думаю, — проговорил герцог.

Его светлость сохранял полное спокойствие, и тем не менее все, кто слышал их разговор с немцем, слышали, как он повысил голос. Возбужденный голос фокусника давно уже привлек к себе внимание тех цыган, которые сидели вокруг костра. Они обернулись к герцогу и фокуснику, чтобы посмотреть, что случилось, и теперь некоторые из мужчин уже подходили к спорящим.

Лошади между тем были готовы, и девушка, очень напуганная всем происходящим, тронула герцога за руку.

— Давайте побыстрее уйдем отсюда, — настойчиво проговорила она.

Девушка говорила по-английски, но значение ее слов не было тайной для немца, и он выкрикнул:

— А, так вы надеетесь на то, что сможете удрать отсюда. Ну уж нет, вы должны сначала закончить нашу сделку, потому что я так хочу. Я, великий Глобер, не позволю обращаться со мной так, будто вы имеете дело с нищим или каким-нибудь ничтожеством.

Не было ни малейшего сомнения в том, что этот человек находился сейчас в страшной злобе. Лицо его стало багровым от гнева, на лбу начали угрожающе набухать голубые вены, ноги немца находились в непрестанном движении, вследствие чего создавалось впечатление, что он пританцовывает от нетерпения и охватившей его ярости. Теперь уже не составляло ни малейшего труда понять, что это было лицо фанатика, человека, которого его эгоизм ввергал в бесконечные затруднения, так как он всегда считал, что даже малейшие прихоти будут удовлетворены.

Его успех, как великолепного фокусника, вскружил голову так же сильно, как иному пьянице стакан доброго вина. Как и все люди на свете, он постоянно испытывал неутолимую жажду успеха.

Герман Глобер говорил истинную правду, когда заявил Аме, что давал представления перед многими коронованными особами Европы. Он, безусловно, был гением в своем роде. Свою карьеру Глобер начинал как акробат; затем на непродолжительное время он сменил амплуа, став профессиональным борцом, и наконец нашел свое подлинное призвание. Он обладал способностью заставить три маленьких шарика делать практически все, чего хотел от них. А когда Глобер манипулировал булавами, казалось, что их перемещение осуществляется под действием каких-то невидимых проволочек или какого-то другого механического способа, а не благодаря искусным движениям его умелых пальцев.

Вполне возможно, что успеху Глобера способствовало его атлетическое сложение, высокий рост, отчего его искусство казалось более замысловатым и необычным, чем в том случае, если бы те же самые трюки выполнялись менее гибким и невысоким фокусником. Несмотря на то, что руки у него были крупными, а пальцы — толстыми, ему все-таки удавалось заставлять своих зрителей, какими бы именитыми они ни были, приходить в восторг.

Герман Глобер говорил правду и тогда, когда сказал его светлости, что заработал своим искусством целую кучу денег. В последние пять лет он вдруг обнаружил, что ему никак не удается потратить даже половину тех денег, которые он зарабатывает. Как это часто бывает, женщины его абсолютно не интересовали. Он любил вкусно поесть и хорошо выпить, ему нравилась дорогая одежда и еще более дорогие ювелирные украшения. Но этого человека не особенно заботило, где ему придется провести ночь. Его давнее пристрастие к акробатике сделало кости Германа Глобера настолько гибкими, что он мог бы с удобством расположиться на самой жесткой постели или даже просто на голой земле. Он любил путешествовать; ему вообще доставляло удовольствие переезжать с места на место, но большего всего на свете он любил самого себя.