Семейные тайны (СИ) - Казьмин Михаил Иванович. Страница 28

— Через забор дома Смигловича бросил, — ухмыльнулся Ломский.

Да уж, это он неплохо придумал. Слава у дома, что в своё время начал строить в Каменной слободе купец Смиглович и недостроили его сыновья, в Москве была недоброй. Забросили наследники Смигловича стройку из-за разорения отца, с горя застрелившегося, а их попытки продать недостроенный дом неизменно заканчивались внезапными смертями возможных покупателей. После третьей такой смерти Московская городская управа дом конфисковала, велела от греха обнести забором и уже два года никак не могла решить, что делать с ним дальше. Слухи о доме ходили, ясное дело, один страшнее другого, и храбрецов совать нос за забор не находилось. Хм, видимо, и правда, что-то там такое было, раз даже монахам останки Бабурова не открылись...

На том допрашивать Ломского прекратили, отправив его не в холодную, общую для арестантов, а в одиночку. Отец Роман испросил дозволения остаться пока в управе, чтобы у доктора не возникло соблазна предаться беспочвенным надеждам неизвестно на что, Шаболдин с ним вместе отправился к заведующему управою решать этот вопрос, мы с Елисеевым остались вдвоём. Обсуждать итоги первого допроса не стали, договорившись дождаться возвращения Шаболдина, и Фёдор Павлович погрузился в какие-то свои размышления. Я же перечитал список, составленный в ходе допроса. Итак, к кому же мог пойти Бабуров с целью вымогательства? Всего в списке значились пятеро:

Есин Илья Абрамович, купец. Прелюбодействовал с дочерью своею Дарьей, чем довёл до самоубийства супругу свою Ираиду. Предсмертная записка Ираиды Есиной имеется.

Земцов Иван Сергеевич, дворянин. Заразился от бляди стыдною болезнью и супругу свою заразил. Списки с заключений об обследовании бляди и жены Земцова имеются.

Милёхин Модест Никитич, купец. Утаивает доходы от управления наследством подопечной малолетней племянницы, оставленного отцом её. Список с завещания и биржевые выписки имеются.

Полянова Татьяна Андреевна, дворянка. В отсутствие мужа прижила неведомо от кого незаконную дочь, каковую и продала сразу после рождения чужим людям. Купчая на дочь имеется.

Фиренский Ардалион Феоктистович, изограф. Мужеложец. Собственноручно писанное письмо к любовнику имеется.

М-да, та ещё компания. Любого прямо хоть сейчас бери и в Сибирь. Ну, кроме Земцова разве что. К кому из них ходил Бабуров, хотелось бы знать... Кстати, на тот самый куш, что хотели урвать сообщники Малецкого, список вполне тянул. И кто именно на этот куш покусился, похоже, уже ясно.

— Алексей Филиппович, Фёдор Павлович, — Шаболдин вернулся в допросную, где мы его дожидались, — и как вам доктор Ломский?

— Редкостный мерзавец, — с чувством произнёс Елисеев. Мне оставалось только согласиться, что я и сделал.

— Вы, Алексей Филиппович, что скажете? — не унимался Шаболдин.

— Не врёт, — ответил я. — Но и правду говорит не всю, что-то укрывает...

— И что же, по-вашему? — это уже Елисеев.

— Скорее, не что, а кого, — да, точно, в этом я теперь был уверен. — Жену свою. По уму, надо и её брать под белы ручки да сюда везти. А лучше в женский монастырь для начала.

— А почему, Алексей Филиппович, вы считаете, что Ломский жену выгораживает? — судя по выражению на лице, Шаболдин понял, в чём тут дело, раньше чем успел спросить. Но раз уж спросил, отвечу...

— Потому что про эту Полянову он, скорее всего, через неё узнал. А нам о том — ни слова. Да и другие женщины наверняка в его записях упоминаются. Надо бы их разобрать поскорее.

— За Евдокией Ломской я сей же час пошлю, — Шаболдин вышел отдавать необходимые распоряжения. — Но вот с убийством Бабурова неожиданно вышло, — продолжил он, вернувшись через пару минут.

Неожиданно, это да. Но пока что само убийство вполне укладывалось в ту схему, что я мысленно составлял — Бабуров и правда решил действовать отдельно от остальной шайки Малецкого, и речь вправду шла о большом куше. Кто, интересно, из списка самый денежный? Как я понимал, это или растлитель-кровосмеситель Есин, или обкрадывающий племянницу Милёхин. Но выяснить не мешало бы...

— Вы-то, Алексей Филипович, в разборе бумаг Ломского поучаствовать не желаете? — поинтересовался Шаболдин.

Я призадумался. С одной стороны, было бы интересно, пусть и удовольствия никакого я с того не получу. С другой... С другой если, то по-настоящему-то меня интересует только убийство Бабурова, а раз так, то и бумаги Ломского мне нужны те лишь, которые он Малецкому не передал. И не просто записи, а бумаги, подтверждающие и доказывающие неблаговидные дела тех, о ком записи упоминают. А ещё интереснее мне те бумаги, которые Бабуров у Ломского украл. Потому что пришла мне в голову мысль, что убить Бабурова могли не только другие сообщники Малецкого, но и те, у кого этот дурак пытался самостоятельно вымогать деньги. Да, говорило мне предвидение о сложностях, что принесёт мне арест доктора Ломского, вот те самые сложности и воспоследовали. Вот всё это, за исключением упоминания о предвидении, я Шаболдину и Елисееву и сказал, только куда более вежливо.

— Да, Алексей Филиппович, про ваш интерес в этом деле я помню, — сказал Шаболдин, а Елисеев согласно кивнул.

Я же продолжал думать, к кому бы мог пойти за лёгкими, как ему наверняка казалось, деньгами, Бабуров, и решил, что либо к Есину, либо к Милёхину. Судя по рисунку, сделанному изографом Федотовым, у Бабурова на лице было написано, что он небогатый мещанин не знаю в каком поколении, и дворяне Земцов да Полянова могли бы его даже на порог не пустить. А к мужеложцу Фиренскому Бабуров и сам бы не рискнул отправиться, хе-хе. Да и денег у Есина и Милёхина, пожалуй, побольше...

— Со списком-то что делать собираетесь? — спросил я, скосив глаза на так и продолжавшую лежать на столе бумагу.

— Допросить всех и каждого, — решительно ответил Шаболдин. — А там кого церкви передать для покаяния, а кого и на суд скорый да справедливый отправить.

Спорить тут было не с чем и я просто вернулся к своим размышлениям. Итак, насчёт большого куша я почти наверняка прав, а уж насчёт ключевого значения раскрытия убийства Бабурова для распутывания всего этого клубка прав однозначно. Но как теперь искать убийцу? Ясно пока лишь то, что это мужчина — женщина бы за нож не взялась. И, скорее всего, никакого другого отнорка, как выразился Ломский, у Бабурова не имелось, и те бумаги, что он украл у доктора, забрал убийца.

Привезли Евдокию Ломскую. Допрашивать её не стали, потому как она пребывала в состоянии, близком к невменяемому — как говорили в прошлой моей жизни, ушла в себя и не вернулась. Поэтому Ломскую водворили в камеру, отец Роман взялся привести её в чувство, а мы с Шаболдиным и Елисеевым сели попить чаю.

— Ваше благородие, это вам, — всё тот же урядник Фомин с почтением вручил приставу лист бумаги. Бегло его просмотрев, Борис Григорьевич торжествующе провозгласил:

— Вот, господа, извольте полюбопытствовать! Мы с вами, получается, нечто новое в воровстве обнаружили, да сразу и пресекли!

Я взял протянутую Шаболдиным бумагу и принялся читать. Бумага оказалась ответом из Московской городской губной управы на запрос о случаях выявления непереносимости инкантации у арестованных и подтверждения оной непереносимости врачами. Случаев таких нашлось ещё одиннадцать по Москве, и ни одного за её пределами. Так, похоже, и монахам работы прибавится, и у Шаболдина будет громкое дело с последующим поощрением от начальства.

[1] Инсульт

Глава 15. Список Ломского

— Истуканы безмозглые! Обезьяны криворукие! Пентюхи бестолковые! Вам только за говночистами надзирать, и то не справитесь! Вычет на этот месяц по рублю с полтиной из жалованья каждого! Прочь с глаз моих, обалдуи, пока я вам ещё какое наказание не придумал!!!

Двое стоявших навытяжку дюжих губных стражников с красными мордами и выпученными глазищами неловко повернулись кругом и не особо твёрдым шагом вышли за дверь. Старший губной пристав Шаболдин шумно выдохнул и бессильно плюхнулся в кресло.