Хитрая затея (СИ) - Казьмин Михаил Иванович. Страница 57

— Расскажите о ваших отношениях с Евгением и Антониной Ташлиными, — велел Крамниц.

— Они оба были несчастны в браке, — баронесса изобразила приличествующую моменту печаль, — чужие друг другу. Антонина очень этим тяготилась, и я ей посоветовала найти милого друга на стороне. И когда Евгений стал проявлять известного рода интерес ко мне, она перенесла это легко, потому что была уже счастлива с Викентием. Нас с Антониной такое положение даже забавляло.

Хм, по своему небольшому опыту общения с Антониной Ташлиной я бы не сказал, что эту женщину хоть что-то в жизни забавляло. Но я и видел её один только раз…

— Получается, с Ташлиной вы дружили? — сделал вывод Крамниц.

— Да, мы с ней были подругами, — опрометчиво согласилась баронесса.

— То есть вы вот так просто и легко отравили вашу приятельницу и велели вашему эконому убить её любовника? — пристав заманил-таки баронессу в тупик.

— Нет! — баронесса опять чуть не сорвалась на визг. — Это не я! Я в Москве была, а отравила Антонину Эльза! А Юргену убить Викентия приказал Евгений!

— Бросьте, госпожа Альштетт, — Крамниц отмахнулся от её выкриков. — Артман был в услужении у вас, а не у Ташлина, стало быть, и приказывать ему Ташлин не мог, а вы могли. Что же касается вашего местонахождения в тот день, скажите, какую пьесу давали в театре?

— «Женитьбу Фигаро», — ответила баронесса уверенно, но одарила пристава таким злобным взглядом, что могла бы, казалось, прожечь в нём дырку. Ну да, опустив в обращении приставку «фон», Иван Адамович показал, что как особу благородного состояния более её не воспринимает. Но возражать не пыталась, должно быть, понимая бесполезность любых протестов в своём нынешнем положении.

— Кто из высоких особ присутствовал на представлении? — не останавливался Крамниц.

— Царевич… Владимир, — прижать бывшую (да, теперь уже бывшую) баронессу не вышло, хотя заминку с ответом заметили мы оба. Но заминку эту к делу не пришьёшь… Впрочем, всё правильно — Липпе должна была отчитываться перед хозяйкой о своих выходах. И если для девушки из простого народа посидеть в одной зале с царевичем и царевной стало событием, которое она не забыла, то для дворянки оно было, в общем-то, делом более-менее привычным, и вспомнить доклад служанки она смогла с некоторым трудом.

— Ну хорошо, вижу, вы это знаете, — с обманчивой покладистостью согласился Крамниц. — Но откуда эти подробности знать Эльзе Липпе, если в театре были вы, а не она? Что вы ей о том сказали, мне говорить даже не думайте — ни за что не поверю, будто вы ей докладывали. А она знает, у нас её слова записаны.

Не только записаны, заметил я про себя, но и проверены. За эти дни я через Леонида выяснил, что его брат Владимир с супругою ходили на «Женитьбу Фигаро» как раз-таки тринадцатого октября прошлого года.

— И ещё: неужели вы и вправду полагаете, будто присяжные поверят в то, что какая-то служанка могла обмануть Ташлину, выдавая себя мало того, что за особу благородного происхождения, так ещё за хорошо знакомую ей приятельницу? — с усмешкой поинтересовался Иван Адамович.

Дыра, которую наша вынужденная собеседница снова попыталась прожечь взглядом в приставе, на этот раз явно задумывалась как ещё большая по размеру, но у Маргариты Фёдоровны опять ничего не вышло.

— Да, — через минуту вынужденно признала Альштетт, но тут же попыталась извернуться. — Да, это я отравила Антонину. Но я не могла иначе! Евгений… Вы ему не верьте, это страшный человек! Он сказал, что убьёт меня, если я его ослушаюсь!

Крамниц выслушал этот театральный монолог с показным сочувствием. Да, актриса из неё могла бы получиться неплохая… Но не с такими зрителями.

— Каретой Артман правил и тела он же закапывал, — Крамниц не спрашивал, а требовал подтверждения этих своих слов.

— Да, — с бывшей баронессы можно было писать картину «Обманутая и покинутая».

— Ценности старинные почему Артману передали? — строго спросил пристав.

— Я не передавала, может, Евгений передал? — не врать, похоже, давалось ей с огромным трудом.

— И как бы Ташлин передал их Артману, если они после убийств у вас же с ним и были? — ехидство из Крамница так и сочилось.

— Мы хотели за границу уехать и связаться с покупателем уже оттуда, — нехотя выдавила Альштетт.

— «Мы» — это вы с Ташлиным или вы с Артманом? — Крамниц удостоился очередного прожигающего взгляда, впрочем, такого же безрезультатного, как и предыдущие.

— Я не буду на это отвечать, — бывшая баронесса всё же решила показать зубки.

— Не будете сейчас — ответите потом, — безразличие пристав изобразил вполне убедительно. — О смерти Артмана вам уже известно?

— О смерти? — растерялась Альштетт. — Как о смерти?!

— Юрген Артман оказал вооружённое сопротивление сопротивление губной страже и был застрелен, — сухо объявил Крамниц.

— Дурак… — бывшая баронесса грустно улыбнулась. — Бешеный дурак. Всегда таким был… Был…

Надо же, она, оказывается, способна на живые человеческие чувства. Да уж, а бежать-то она и впрямь не с Ташлиным собиралась…

— Увести, — приказал Крамниц.

Сцену гневного возмущения госпожи Альштетт своим водворением в камеру я, пожалуй, пропущу. Вот только что была женщина как женщина, переживающая смерть своего мужчины, и на тебе — снова поток яростной ругани, визг, праведное недоумение и прочие уже знакомые актёрские приёмы. Вот интересно, она что же, всерьёз надеялась, что после всего ею сказанного ей разрешат вернуться под домашний арест?

Крамниц велел писарю переписать набело допросные записи, а мы тем временем отправились попить чаю. А что, уж Иван Адамович перерыв заслужил честно, да и я таких гадостей наслушался, что перевести дух не мешало. Пристав после чаепития собирался снова допросить Ташлина, и я мог такое его стремление дожать обоих только приветствовать.

За чаем мы молчали. Крамниц и без того наговорился в допросной, я же никак не мог отделаться от ощущения, что за услышанным есть какой-то второй слой, и слова отравительницы надо воспринимать не сами по себе. Да, сказала она многое, и присяжным её показаний на обвинительное постановление вполне хватит. Но куда больше занимало меня то, что она не сказала. Сообразить бы ещё, что именно…

— Читайте, господин Ташлин, — пристав положил перед ним допросные листы, — госпожа Альштетт тут много чего наговорила. Теперь опять хочу вас послушать.

Читал Ташлин медленно, каменея при этом лицом. Неужели за два года он не настолько хорошо узнал свою любовницу, чтобы так сильно переживать сейчас её предательство? Вот уж правду говорят — любовь слепа…

— Вы же должны понимать, что утверждение ваше, будто вы не хотели убивать жену и её любовника, выглядит совершенно несостоятельным, — давил Крамниц. — Даже без показаний Маргариты Альштетт понятно, что время, требуемое для рассмотрения прошения о разводе, вас не устраивало. Вы не могли бы встречаться с вашей любовницей, чтобы виновной в разводе выглядела именно ваша жена, не могли бы и продавать ценности, потому что за вашим имуществом наблюдали бы на предмет недопущения неправомерных действий с приданым супруги. Не могли вы обойтись без убийства, никак не могли.

— Я бы мог, — похоже, просто так сдаваться Ташлин не собирался. — Не могла Маргарита. Она убедила меня, что для нашего с ней счастья Антонина должна умереть. Мне оставалось лишь настоять на том, чтобы Антонина умерла без мучений.

Честно говоря, хотелось встать и без затей дать Ташлину в морду. Впрочем, вряд ли бы он понял, за что. Если человек и правда верит, что счастье с одной женщиной можно построить, убив другую, то не человек он вовсе, а так, не знаю даже что, и не поймёт он ни человеческого с собой обращения, ни человеческого себе наказания.

— Мы с Маргаритой хотели за границу уехать, — продолжал Ташлин. — Долгогривов, которому мы большинство старинных рукописей и книг продать собирались, каждый год в Карлсбад [1] на воды ездит, там бы встретились с ним и всё совершили.