Детективная зима - Устинова Татьяна. Страница 6

«Он вынудил вас принять его. В постскриптуме сказано: я приеду к вам, добьюсь, чтобы вы написали открытое обращение и признали, что вы мошенник. Тогда-то вы, понимая, что он от своего не отступится, задумали убийство. Вы намеревались убрать Гастона тихо, но появились мы с Диего. Сперва вам это не понравилось, и вы хотели нас прогнать, но потом подумали, что присутствие свидетелей – к лучшему. Когда все случится, они займут вашу сторону. Так бы все и вышло, если бы не это письмо в печке…»

«Но как он, черт возьми, исхитрился убить Гастона без пороха и пули?» – вопросил Диего с изумлением.

На это у Анни тоже был готов ответ:

«Я читала, что проект оружия, которое стреляло бы без применения пороха, разработал еще Леонардо да Винчи. А двести лет назад оружейник из Нюрнберга Гуттэр сконструировал пневматическое ружье, которое до недавнего времени стояло на вооружении у австрийских пограничных служб. Оно бьет недалеко, зато не грохочет, не дымит… в общем, обладает рядом достоинств, которые и пригодились нашему профессору. Он полагал, что мы дилетанты в вопросах техники, и после убийства потихоньку разбирал его, разбрасывая винтики и гайки, а наиболее существенные детали растворяя в кислоте. Надеялся, что к приезду судебного пристава из города от ружья уже ничего не останется, но справился с работой лишь наполовину. Вон там, в тряпье, лежит часть спускового механизма».

«А пуля? Почему ее не обнаружили в ране? Он что, сделал ее изо льда?»

«Ты почти угадал. Правда, лед слишком хрупок, однако низкая температура за окном позволила профессору воспользоваться более прочным материалом».

«Каким же?»

«Полагаю, ртутью. Она имелась в его химических закромах. Он изготовил форму, залил в нее жидкую ртуть и выставил на улицу. Мороз был настолько сильный, что ртуть замерзла. Он вложил получившуюся пулю в духовое ружье, ночью выманил бедного Гастона из дома и выстрелил ему в висок [1]. После этого припрятал ружье, наштамповал на снегу цепочку следов и позвал нас. Когда труп внесли в комнату, ртуть растаяла и вместе с кровью вытекла из раны. Так совершилось это необыкновенное преступление. Я права?»

Вопрос был обращен к профессору, который вжался в угол и посерел, как мешковина.

«Вы не понимаете… – не выговаривал, а скорее, выдыхал он, подобно астматику. – Я завоевал положение в научном мире… со мной считались… я достиг успеха, о котором мечтал… а Гастон мог погубить меня, если б поднял шумиху. Это из-за него я уехал из Стокгольма, думал, он меня не найдет… Но он проявил упорство и догадливость… Что мне было делать?»

Последние слова он патетически выкрикнул и внезапно дернул вентиль пузатого баллона, стоявшего у его ног. Из медного раструба повалил желтый дым, который мгновенно заполнил комнату. Анни и Диего потеряли профессора из виду, а он, воспользовавшись моментом, добежал до двери и выскочил наружу. Диего пробовал догнать его, но в темноте и снежной за́верти никого не нашел.

– И чем все закончилось? – спросил Максимов, когда Анита умолкла. – Этот фрукт сбежал?

– Да… но недалеко. На него через день наткнулись жители деревни, когда пошли в лес за дровами. Вероятнее всего, от быстрого бега и волнения у него отказало сердце, он упал и замерз.

– Поделом, – констатировал Алекс тоном третейского судьи.

– Может быть… Как тебе моя вторая история?

Он пожевал губами и посмотрел на бокал, где уже не было глинтвейна. Анита ждала, что он позовет Веронику и попросит добавки, но Алекс отставил бокал подальше и, откинувшись в кресле, сцепил пальцы рук на животе.

– Я на грани поражения, но справедливость требует признать, что ты выиграла и этот раунд. Чтобы ртуть перешла из жидкого состояния в твердое, требуется очень сильный мороз… Так и быть, я засчитываю тебе второй балл. Но предупреждаю: к третьей истории я отнесусь придирчивее, чем к первым двум.

– На здоровье. Я могу приступать?

– Будь добра.

– Спасибо. – Анита устремила взгляд к потолку, глаза ее затуманились. – Перенесемся теперь из Западной Европы в столицу России, куда наша героиня прибыла уже без своего провожатого.

– Что же с ним стряслось?

– Он умер. Скоротечная болезнь…

– Я так и думал, – бормотнул Максимов вполголоса и добавил громче: – Продолжай, пожалуйста.

– Да… – Анита стряхнула с себя меланхоличность. – Устав от странствий, Анни приехала к своей дальней родственнице. И там произошел

Родственница Анни (назовем ее графиней В.) имела довольно смутное представление об Испании. Ее предки переехали в Россию еще при императоре Петре и поступили на царскую службу. За сто с лишним лет три поколения семьи сделали блестящую карьеру и нажили состояние. Графине принадлежали обширные угодья в Гатчине и дом в Петербурге. Правда, графиня была неважной хозяйкой, и после безвременной кончины ее супруга владения обветшали, а финансовые дела шли ни шатко ни валко. Тем не менее накопленный за десятилетия авторитет в светском обществе поддерживал род на плаву. Графине везде оказывали почтение и при необходимости давали в долг.

К приезду Анни она вдовствовала уже двенадцать лет. Ее ближайшее окружение составляли двое родных детей – старшая дочь Лизонька, девица на выданье, и младший сын Платон, четырнадцатилетний оболтус, – а также семнадцатилетняя падчерица Летиция. О последней стоит рассказать особо. Ее мать была давней подругой графини, та познакомилась с ней в Италии, на водах, куда во времена, когда обладала достаточными средствами, ездила лечить расшатанные нервы. Графиня умела производить на окружающих впечатление женщины основательной и благонадежной. Вот и мать Летиции прониклась к ней доверием, они обменялись адресами и завели переписку. А семь лет спустя Летиция, тогда еще ребенок, прибыла в Петербург с известием, что ее матушка умерла от скоротечной чахотки. Графиня, смахивая слезы, прочла прощальное письмо подруги, которая просила взять Летицию на воспитание. Вместе с девушкой графине отписывалось немаленькое наследство и просьба: распоряжаться им умно и передать Летиции, когда ей исполнится восемнадцать. Письмо было заверено в ратуше и имело статус завещания.

С той поры Летиция жила у графини на правах приемной дочери. Анни как-то сразу сдружилась с ней, они мило щебетали, гуляя по заснеженным дорожкам гатчинской усадьбы. Летиция с живостью расспрашивала Анни о том, что сейчас происходит в Европе, но о себе рассказывала мало. Анни чувствовала, что эту прелестную и неглупую барышню что-то тяготит.

Покуда Анни силилась проникнуть в секреты новой знакомой, настали зимние праздники. Рождество, Святки, Новый год, Крещение – все слилось в пеструю круговерть. Графиня отчасти следовала католическим традициям, унаследованным от пращуров, но не чуралась и исконно русских, сопутствовавших ей с самого рождения. Для Анни многое из увиденного было неожиданным и непривычным.

Взять, к примеру, святочные гадания. Тихим вечером семья в полном составе вышла к воротам особняка, и дочь графини Лизонька, сняв с ноги сапожок, высоко подбросила его к мерцающим звездам. Он по дуге перелетел через ограду. Лизонька, а с ней и остальные, бросились за ворота. Сапожок лежал на дороге носком в сторону Петербурга.

Лизонька ликующе завизжала, а Анни тактично поинтересовалась, чем вызван этот восторг. Ей растолковали, что, согласно русским поверьям, сапожок указывает направление, откуда должен появиться тот, кто станет Лизонькиным мужем.

Забавно, но вскоре зазвенел колокольчик, и к воротам подъехала кибитка. Из нее вышли два молодых человека. Их представили Анни как доктора Р. и полицмейстера С. Доктор был другом семьи и прибыл погостить на несколько дней. А полицмейстера он взял с собой с позволения графини в качестве товарища. От Анни не укрылось, что Лизонька одаривает симпатичного доктора недвусмысленными взглядами. Несложно было догадаться, что она-то и упросила графиню пригласить его в гости. Но доктор больше заглядывался на Летицию, которая при этом пунцовела и опускала длинные пушистые ресницы.