Услышь мою тишину (СИ) - Ру Тори. Страница 12

— На самом деле… — пищу я, прочищаю горло и продолжаю увереннее, — я думала. Много думала над твоими словами. И я хочу рассказать тебе о причине, приведшей меня сюда.

Он ложится на траву и смотрит в полинявшее к вечеру небо:

— Валяй!

Бросаю взгляд на его упрямый подбородок, на грудь, обтянутую белой трикотажной тканью, на вены, проступающие на руках и несущие кровь к запястьям и длинным пальцам.

Страшная ассоциация взрывается в голове, в глазах на миг темнеет, я отшатываюсь и часто моргаю.

Негоже пялиться на людей. Тем более мне — запутавшейся, искалеченной дуре.

— Ну? — напоминает Сорока, и я собираюсь с мыслями.

— Речь пойдет о том парне. О Паше. — Мне тяжело произносить вслух то, что я запрещала себе даже обдумывать, но я намеренно выворачиваюсь перед Сорокой. — Я, он и сестра были лучшими друзьями. До тех пор пока я не призналась ему в любви, а он не ответил, что чувства давно взаимны. Наш роман был коротким, но бурным. Наверное, мое состояние тогда действительно походило на то, о чем говорил ты — я летала по воздуху, ничего не соображала, мир сиял, и только Паша был нужен мне двадцать четыре на семь… И это было ужасно.

— Да неужели? — с сарказмом уточняет Сорока, поворачивается на бок и подпирает ладонью щеку. Сквозь его резкие черты проступает раздражение, и я убеждаю:

— Это так! Если бы не наша бездумная интрижка, сестра была бы жива. Если бы не желания, которые я не смогла побороть, все было бы хорошо! Стася… она ничего не знала о нас. Перед ее возвращением я умоляла Пашу держать язык за зубами. Он не хотел этого делать, и мы поссорились. Сильно. В истерике я даже врезала ему… Почему? — опережаю я назревший у Сороки вопрос и выплевываю обжигающие слова, — да потому, что я видела, как сестра всегда смотрела на него. Я видела, как он смотрел на нее. Она была красивее, талантливее, искреннее и чище меня. Она была лучше меня во всем! Они лучше ладили и больше подходили друг другу!.. Я родилась раньше на двадцать минут и с ясельной группы детского сада защищала Стасю от обидчиков, дралась за нее и стояла горой. А потом я так запросто предала ее — воспользовалась отъездом и впервые в жизни перетянула одеяло на себя. И мысль держать наш роман с Пашей в тайне возникла только потому, что я боялась. Боялась, что она щелкнет пальцами и он забудет обо мне. Ну и кто я после этого, а?..

Сорока проводит ладонью по челке и снова ложится на траву, я не могу определить, слушает ли он меня, но остановиться не могу тоже.

— Я, Паша и Стася продолжили тусоваться втроем, почти как раньше. С той лишь разницей, что двое из нас лапали и щипали друг друга, лизались и дебильно хихикали, когда третья отворачивалась или выходила из комнаты. Мы обманывали, избегали, врали, краснели… Паша больше не заикался о любви, кажется, он так и не простил мне тот скандал, а я начала ненавидеть сестру. Она мешала, не давала уединиться, постоянно таскалась за нами, и меня бесили ее прозрачные, наивные удивленные глаза. Я огрызалась, игнорила ее, обижала, и Стася не понимала, за что я поступаю с ней так… Все это время Паша не оставлял меня в покое — донимал сообщениями, зажимал в углах. Закончилось лето, а осенью дошло до того, что… — Я давлюсь и глотаю горький скользкий ком, выросший в горле. — Мы нашли выход. В колледже Паша сбрасывал мне сообщение, когда выходил в коридор, я тоже отпрашивалась с занятий… Мы бежали в пустую аудиторию или туалет и… В общем, все это было довольно грязно.

Резко выдыхаюсь и замолкаю, но Сорока с интересом ждет продолжения — кривая похабная улыбочка расплывается на его лице.

— А парень-то не дурак… — глумится он. — Да и ты не промах…

— Да пошел ты! — Я взвиваюсь, но не обижаюсь всерьез. Сорока специально выводит меня из себя, дает возможность увидеть ситуацию под другим углом. И никогда не станет жалеть.

— Как-то раз я застала сестру за любимым занятием — она сидела на подоконнике и складывала бумажные самолетики. Рядом с ней в ожидании полета скопилась кучка уже готовых — на их крыльях маркером были написаны мысли, пожелания, мечты. Я машинально взяла один и развернула, и Стася не успела выхватить его из моих рук. Это было письмо. Письмо для Паши. Письмо в никуда. Стася вложила в короткие строчки душу, открыла сердце. Я не помню его дословного содержания, в память врезались только три банальных слова. «Я тебя люблю».

У меня случился шок. Стаська, это чистое существо, смотрела на меня сквозь слёзы, а я трясла ее за плечи и пытала: «Как давно?!»

— Давно, — просто призналась она. — С первого курса. С первого взгляда.

— Почему же ты молчала? Ты ведь тоже ему нравилась… — пораженно шептала я, хотя все и так было понятно.

— Тогда бы не стало дружбы. Ты могла оказаться третьей лишней. Мы всегда были одной командой, я не могла предать тебя…

В тот же день в парке я выцепила Пашу и порвала с ним. Он собирался все рассказать Стасе, убеждал, что так будет правильнее, что нам нужно очистить совесть…

«Если она узнает о нас, я убью тебя, ушлепок!» — заорала я, и на сей раз он меня просто послал. Отвернулся и ушел, и, даже когда мы случайно встречались в колледже, не смотрел в мою сторону. Но продолжал общаться с моей сестрой.

Это было больно.

Он не выходил из моих мыслей ни на секунду, но больше не писал и не звонил. Я нашла новых приятелей, новую тусовку, новые развлечения — начала пить, отключала телефон и пропадала неделями… Приходила в себя на заднем сиденье такси, рядом сидели бледные Паша и Стася, вызволившие меня из очередных неприятностей. Я крыла их матом и рвалась черт знает куда, к веселым чувакам на сомнительную вписку. И в день аварии… — Голос пропадает, раскаяние раздирает грудь, и я беззвучно признаюсь Сороке в том, что полгода мучит меня и убивает. — Стася села в машину к едва знакомым пьяным идиотам лишь потому, что боялась отпускать меня одну.

Я замолкаю и прячу глаза от настороженного синего взгляда. Я не заслуживаю сочувствия и не желаю его принимать.

18

— Клиническое отсутствие логики… — удрученно вздыхает Сорока и отворачивается, всматриваясь в пустое розовеющее небо. — Очевидно же, что в аварии виноват тот, кто вел машину, а не ты.

— Но… — пытаюсь возразить, но не нахожу слов.

Как бы ни походил этот пейзаж на картинки из привычной жизни, я выпала из нее, нахожусь посреди дикой природы, поглотившей все, что породила цивилизация, и мои тщательно выстроенные и правильные доводы рассыпаются прахом от тихой короткой фразы.

Легкий ветер с привкусом вчерашнего дождя рябью проходится по траве, я поправляю укрывающую спину олимпийку и с тревогой взираю на Сороку. Все живое вокруг молчит, зоркий глаз остывающего солнца над головой наливается кровью.

— Давай я расскажу тебе, как вижу. — Сорока садится и хлопает себя по коленям. — Ты влюбилась в чувака, чувак запал на тебя, все шло к «они жили долго и счастливо». Но — внимание! — тут подтянулись твои комплексы старшей сестры, и ты решила вдруг… уступить парня и благородно отойти в сторону. Ладно. Я сам такой же — чувствую ответственность за всех и вся. Но ты не спросила его мнения, прикрылась благими намерениями и просто выбросила, как ненужную вещь. Вспомни свою сестру. Откинь всю наносную лабуду типа «о мертвых либо хорошо, либо никак» и подумай, так ли идеальна она была? Все мы движимы только своими страстями. Даже человек, стремящийся к недосягаемым высотам, делает это в конечном итоге только ради себя — своего эго, душевного покоя, одобрения, денег, комфорта от мысли, что у близких все хорошо. У тебя была цель — любовь, ты пошла к ней, и никто не имел права стоять на твоем пути. Даже сестра. Видимо, не так уж она и хотела быть с вашим дружком, раз изначально ничего не предпринимала…

Сорока обращает ко мне бледное усталое лицо, и безотчетная невыносимая тоска инеем пробирается за пазуху.

Он здесь не просто так. Почему он здесь?..