Полковнику никто не пишет. Шалая листва. Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля - Маркес Габриэль Гарсиа. Страница 11

– Я не мог поступить иначе, – объяснил он. – Это животное питается человеческим мясом.

– Единственное животное, которое питается человеческим мясом, – это дон Сабас, – сказал врач. – Уверен, что он перепродаст петуха за девятьсот песо.

– Вы думаете?

– Уверен, – повторил врач. – Это такое же выгодное дельце, как его знаменитый патриотический пакт с алькальдом.

Полковник не хотел в это верить.

– Кум пошел на сделку, чтобы спасти свою шкуру, – сказал он. – Для него это была единственная возможность остаться в городе.

– А еще это была возможность скупить за бесценок имущество товарищей по партии, которых алькальд выслал из города, – сказал врач и постучал в дверь, не обнаружив ключей в кармане. А потом снова обратился к полковнику, который стоял с ошарашенным видом: – Не будьте наивным. Деньги интересуют дона Сабаса куда больше, чем собственная шкура.

В этот день жена полковника вышла за покупками. Он проводил ее до магазинов сирийцев, продолжая обдумывать разговор с врачом.

– Пойди разыщи ребят из мастерской и скажи им, что петух продан, – посоветовала жена. – Пусть оставят свои надежды.

– Петух не будет продан, пока не вернется дон Сабас, – ответил полковник.

Он встретил Альваро в бильярдной, где тот играл в рулетку. Был воскресный вечер, и в заведении стоял дым коромыслом. Из-за радио, включенного на полную мощность, жара казалась еще нестерпимее. Полковник с интересом рассматривал яркие цифры на черной клеенке, обтягивающей длинный стол. Посреди стола, на ящике, горела керосиновая лампа. Альваро упорно ставил на двадцать три и каждый раз проигрывал. Следя за игрой из-за его плеча, полковник заметил, что чаще всего выигрывает одиннадцать: этот номер выпал четыре раза из девяти.

– Ставь на одиннадцать, – шепнул он Альваро на ухо. – Чаще всего выпадает. – Альваро напряженно вглядывался в клеенчатое поле. В следующую игру он ничего не поставил. Вместе с пачкой денег он достал из кармана листок бумаги и под столом передал его полковнику.

– Агустин писал, – сказал он.

Полковник спрятал листовку в карман. А Альваро сразу сделал большую ставку на одиннадцать.

– Не торопись, – сказал полковник.

– У меня хорошее предчувствие, – отозвался Альваро.

Как только закрутилось огромное разноцветное колесо, игроки, сидевшие неподалеку, вдруг сняли свои ставки с других номеров и поставили на одиннадцать. У полковника замерло сердце. Он впервые переживал сладость и горечь азарта.

Выпало пять.

– Так я и знал, – сказал полковник, смущенно наблюдая, как деревянные грабельки сгребают деньги Альваро. – Угораздило же меня лезть не в свое дело.

Альваро, не глядя на него, улыбнулся.

– Не огорчайтесь, полковник. Попытайте счастья в любви.

Внезапно музыка смолкла. Игроки, подняв руки, бросились врассыпную. Полковник услышал за спиной сухой, холодный, четкий щелчок ружейного затвора. Он понял, что, вдобавок ко всем несчастьям, нарвался на полицейскую облаву с листовкой в кармане. Не поднимая рук, он постарался как можно незаметнее повернуться. И тут в первый раз увидел человека, который застрелил его сына. Он остановился прямо перед полковником, почти касаясь его живота дулом винтовки. Приземистый, с индейскими чертами и дубленой кожей. Пахло от него, как от младенца. Полковник сжал зубы и осторожно, кончиками пальцев, отвел ствол в сторону.

– Разрешите, – сказал он.

И уперся в маленькие круглые глаза летучей мыши. Эти глаза в одно мгновенье проглотили его, прожевали, переварили и изрыгнули.

– Пожалуйста, полковник. Проходите.

Не нужно было открывать окно, чтобы убедиться в том, что на дворе декабрь. Полковник учуял его каждой косточкой еще на кухне, пока резал фрукты на завтрак петуху. Потом открыл дверь во двор и понял, что его предчувствие оправдалось. Трава, деревья и даже будка уборной словно парили в чистом прозрачном утреннем воздухе.

Жена не вставала с постели до девяти. К тому времени, как она появилась на кухне, полковник уже убрался в комнатах и разговаривал с детьми, окружившими петуха. Ей пришлось обойти их, чтобы подобраться к плите.

– Вы мне мешаете! – прикрикнула она и бросила на петуха недовольный взгляд. – Когда же наконец мы избавимся от этой злосчастной птицы?

Полковник внимательно посмотрел на петуха, пытаясь догадаться, чем тот мог не угодить его жене. Вид у петуха был довольно жалкий: гребень порван, шея и ноги голые, сизого цвета. Тем не менее к тренировкам он был полностью готов. И в любом случае, не заслуживал упреков.

– Забудь о петухе и выгляни в окно, – сказал полковник, когда дети ушли. – В такое утро хочется сфотографироваться на память.

Жена выглянула в окно, но выражение ее лица не изменилось.

– Мне бы хотелось посадить розы, – сказала она, вернувшись к плите.

Полковник укрепил возле плиты зеркало и начал бриться.

– Хочешь посадить розы – сажай, – сказал он.

Он видел в зеркале отражение жены и старался водить бритвой в такт ее движениям.

– Их сожрут свиньи, – сказала она.

– Ну и пусть, – сказал полковник. – Зато какими вкусными будут свиньи, откормленные розами. – Он поискал жену в зеркале и убедился, что лицо ее по-прежнему нахмурено. В отблесках огня оно казалось вылепленным из той же глины, что и очаг. Не спуская с нее глаз, полковник продолжал бриться на ощупь, как привык за долгие годы.

Жена надолго задумалась, потом произнесла:

– Неохота мне их сажать.

– Ладно, – сказал полковник. – Не сажай.

Он неплохо себя чувствовал. Декабрь изрядно высушил растительность в его кишках. Правда, когда он попытался надеть новые ботинки, выяснилось, что его подкарауливает еще одна неприятность. После нескольких неудачных попыток он сдался и надел лакированные. Это не укрылось от глаз жены.

– Если ты не будешь ходить в новых ботинках, ты никогда их не разносишь, – сказала она.

– Это ботинки для паралитика, – буркнул полковник. – Их можно продавать только после того, как кто-нибудь их разносит.

Полковник вышел на улицу, подгоняемый предчувствием, что сегодня он непременно получит письмо. До прибытия катеров оставалось еще много времени, и он решил заглянуть в контору дона Сабаса. Но там ему подтвердили, что дон Сабас не вернется раньше понедельника. Непредвиденная задержка не поколебала решимости полковника. «Рано или поздно он все равно приедет», – сказал он себе и отправился в порт. То был час необыкновенной, еще ничем не замутненной утренней ясности.

– Хорошо бы декабрь продолжался весь год, – пробормотал он, усевшись в магазине сирийца Моисея. – Чувствуешь себя так, словно сам стал прозрачным.

Сирийцу Моисею пришлось напрячься, чтобы перевести эту мысль на арабский язык, который он почти забыл. Это был тихий восточный человек с гладкой, без единой морщинки, кожей и вялыми движениями утопленника. При взгляде на него действительно казалось, что его только что вытащили из воды.

– Так было раньше, – сказал он. – Будь так сейчас, мне было бы восемьсот девяносто семь лет. А тебе?

– Семьдесят пять, – сказал полковник, не спуская глаз с почтового инспектора. И только тут увидел цирк, узнал его шатер в заплатах на палубе почтового катера, среди пестрых тюков. На минуту он потерял инспектора из виду, пытаясь рассмотреть зверей среди ящиков, громоздившихся на других катерах. Но зверей там не оказалось.

– Цирк, – сказал он. – Первый за десять лет.

Сириец Моисей обсудил новость со своей женой. Они разговаривали на смеси арабского с испанским. Жена отвечала из заднего помещения магазина. То, что она сказала, Моисей сначала обдумал сам, а потом разъяснил полковнику:

– Она ищет, куда бы спрятать кота, полковник. Боится, что мальчишки украдут его и продадут в цирк.

Полковник приготовился следовать за инспектором.

– Это же не цирк зверей, – сказал он.

– Неважно, – ответил сириец. – Канатоходцы едят котов, чтобы не переломать себе кости.