Темный орден (СИ) - Хай Алекс. Страница 45

— Не береди себе душу! — воскликнула старуха из-за барьера. — Почти все совершают эту ошибку! Но назад дороги нет! Не читай, просто сожги!

Но было поздно. Я уже развернул записку.

«Ты покрыл наш род позором, от которого не отмыться даже моим внукам. У тебя есть только один шанс все исправить — дать честные показания и понести заслуженное наказание. Если ты сделаешь все по совести, род поможет тебе, насколько это будет возможно.

Я выторговал у дознавателей возможность поговорить с тобой перед тем, как тебя возьмут под стражу. Мне нужно знать правду и понять, зачем ты это сделал. Если я пойму и увижу раскаяние, то подниму все связи, чтобы (зачеркнуто „вытащить“) к тебе относились подобающе.

Это единственный шанс наладить отношения с семьей, Владимир. Если ты упустишь его, наш дом отныне закрыт для тебя навсегда.

А.»

Глава 22

Я с хрустом сжал дорогую бумагу в кулаке.

Проклятье, Леха! Ну зачем все было так усложнять? Да и почему сюда заявился именно брат, а не сам князь?

— Брат Элевтерий, — строгий голос Друзиллы вернул меня к реальности. — Не смей даже думать, чтобы…

Дерьмо. Еще какой-то месяц назад я бы даже не сомневался. Тогда я считал Оболенских чужаками, да и для себя не видел места в этом мире. Тогда меня заботило только то, как выбраться из тюрьмы для аристократишек и затихариться так, чтобы на меня перестали вести охоту. Мне не было дела ни до сурового деда, чья смерть не особо меня и тронула, ни до князя-размазни, ни до княгини, которую я считал неврастеничкой, ни до Алексея, от правильности которого сводило зубы.

Теперь все было иначе. Совсем иначе.

Оболенские, пусть и не были мне истинной родней по крови, стали для меня своими. Я узнал каждого из них чуть лучше и в каждом нашел то, за что этих людей можно было полюбить. Излишняя тревожность княгини компенсировалась всепоглощающей заботой и тонкой эмпатией. Тряпка-князь оказался не таким уж и тряпкой — развернул настолько бурную деятельность, что умудрился быстро сплотить вокруг себя род Оболенских. И раз они все еще оставались живы, значит, князю все хорошо удавалось.

Алексей… Ну, типичный старший брат, и его поведение было обусловлено тяжестью ответственности будущего главы Дома. И все же он не был сволочью. Излишне принципиальным, заносчивым до зубного скрежета — да. Но он всегда был честен и прямолинеен. Возможно, даже слишком.

И это только сами Оболенские. Я невероятно привязался к челяди — поварам, лакеям, Ленке. Феодоре… А Леша поставил вопрос ребром и угрожал лишить меня всего этого.

Черт знает, что в итоге наплели обо мне Оболенским. Непонятно, как все это подали. Но инициатива брата явно была личной. Желай со мной побеседовать князь, он не стал бы давать дознавателям взятки, а явился бы на допрос в компании адвокатов.

«Подумай еще и о том, кому выгоден скандал», — внезапно добавила Тьма. — «Если не брать в расчет твое предназначение Палача, а посмотреть на ситуацию немного шире, с более, скажем так, светской стороны… Думаешь, именно ты, Володя Оболенский, пуп земли?»

Хороший вопрос, кстати. Тьма возвращала меня к мысли о том, что мишенью был не я, а весь Дом Оболенских. Кому было выгодно его падение? Я не знал точного ответа.

«Именно, желающих достаточно. Как внутри Союза потомков Оболеснких, так и за его пределами. Но ты прав, Хрусталев. Мишень — не ты, а весь род. Точнее, то, чем он обладает».

Идиотская ситуация. Но думать нужно здраво. Если я сейчас дам слабину и поддамся порыву эмоций, нарушу обет. Обет, да еще и такой дурацкий, явно не дань традиции. У него есть смысл, и я ощущал происходившие изменения.

Значит, Леша пока что идет лесом. Как минимум до завтрашнего утра.

Я спрятал скомканную записку в карман облачения и уставился на Друзиллу, едва качнув головой.

— Слава Тьме…

Старуха, казалось, не на шутку обеспокоилась. И ее плечи заметно расслабились, когда я не выразил желания нарушать обет молчания.

— Иди к себе, брат Элевтерий, — выдохнула Друзилла. — Твое присутствие не обязательно, только еще сильнее раздразнишь этих дознавателей.

Я молча кивнул и отправился в жилое крыло. Но идти к себе не хотелось. Я дергался как на иголках, сам не понимая, отчего. Что-то меня тревожило, что-то свербело изнутри.

«Успокойся, Хрусталев», — сказала Тьма. — «Ты все сделал правильно».

Правильно, но совесть все равно мучила.

Я хотел, чтобы Оболенские были на моей стороне. В конце концов, я выторговал для них неприкосновенность, место в новом мире. Но примут ли теперь они этот дар, не зная истинного положения вещей?

И если мое обвинение было частью плана по разрушению Дома, то успеют ли они дожить до того будущего, в создание которого я впрягся?

«А ты и правда к ним привязался», — отозвалась сила. — «Надо же. Друзилла провела с тобой куда больше времени и, будем честны, сделала для тебя гораздо больше, но к ней ты подобных чувств не испытываешь. Почему?»

Она что, и правда не понимала?

«Человеческие чувства может в полной мере постичь только человек. Признаюсь, некоторые ваши поступки и эмоции до сих пор остаются для меня загадкой. Более того, я считаю их вредоносными. Они замутняют рассудок, не дают действовать конструктивно и в итоге приносят вам же боль и беды. Но вы, словно те мотыльки, продолжаете лететь на пламя и из раза в раз совершаете те же ошибки».

Поднявшись, я остановился перед камином и двумя креслами в холле. А затем, подумав, пошел в другую сторону. Не налево, где располагались ряды апартаментов, а направо — там я еще не бывал.

Эта часть здания оказалась чем-то вроде общественного пространства, в котором, впрочем, не было общества. Длинный коридор, выполненный в уже набившем оскомину готическом стиле пролегал параллельно Лиговскому проспекту. Окна моих апартаментов выходили в сад, а здесь вид был весьма динамичным.

«Что, чувствуешь себя узником?»

Не совсем. Просто я ужасно не любил, когда меня пытались поставить в дурацкое положение путем ультиматумов. Да никто не любит ультиматумы.

Я рассеянно пялился в окно, наблюдая за движением по улице. Летний день выдался не по-питерски жарким: девушки надели легкие платьица, деловые мужчины облачились в льняные костюмы, а звуки проезжающих автомобилей перекликались со стуком каблучков на женских босоножках. Жизнь протекала своим беззаботным чередом, и людям было невдомек, что скоро это изменится.

«Они ничего не почувствуют, если ты этого страшишься. Большинство даже ничего не заметит».

И это тоже почему-то пугало. Слишком уж оптимистичный рисовался сценарий.

Блуждая взглядом по обочине, я заметил знакомый автомобиль. Австрийская легковушка-кабриолет жемчужного цвета. Такая стояла в княжеском гараже. Серия эксклюзивная, такие могла позволить себе только знать. Значит, вот на чем приехал Леша.

Я застыл, ожидая сам не зная чего. Просто хотелось посмотреть одним глазком. Быть может, получится прочитать что-то на лице брата, если, конечно, удастся разглядеть…

Но первым делом мое внимание привлекла делегация, вышедшая из парадных дверей. Двое мужчин в форме — один постарше, второй помоложе, со здоровенной кожаной папкой под мышкой. С ними на крыльцо выплыла Друзилла, а хвост процессии состоял аж из четырех распорядителей.

Слуги остались на ступенях, а вот Друзилла решительно зашагала вслед за дознавателями, и, к моему удивлению… Элегантно подобрав юбки, села к ним в автомобиль. Через полминуты машина тронулась и уехала в сторону Невского.

Что это могло значить?

«Вернется — выясним».

А точно вернется?

«Ты что, первый день знаешь Друзиллу?»

И правда, чего это я? Наверняка Прима решила поджарить пару задниц и напомнить слугам государевым о неприкосновенности Ордена.

Распорядители расступились, и я наконец-то увидел Алексея. Братец шел, опустив голову, но по его походке и чуть сгорбленным плечам я понял, что он был разочарован, опечален и зол. Когда он злился, всегда двигался чуть резче. Чужому глазу это было недоступно, но родовой дар позволял мне замечать чуть больше. И сейчас Алексей Андреевич, определенно, был в ярости.