Служу Советскому Союзу (СИ) - Высоцкий Василий. Страница 3

Я ещё не вполне понял, кто я и где я, не вполне разобрался в ситуации, но понял только то, что ребят надо выручать. Ведь они меня считали другом, а у нас как…

Сам погибай, а товарища выручай!

Вон как эти двое ухарцев поникли. Даже тот, кого назвали Ериным, потух. Опустили глазки в пол и доверились грозной судьбе в темно-синем костюме. Ещё немного и их без наряда выкинут с поезда.

Надо было брать судьбу друзей в свои руки. Мне достаточно было того, что отчасти по моей вине погибли ребята с БТРа.

— Грррражданка проводница! — бодро вскинулся я, принимая сидячее положение на лежанке. — Прошу вас проявить сознательность и выбросить нас ко всем чертям вместе с нашим барахлом!

Глава 3

Как я и ожидал, моё неожиданное вступление сыграло в как нельзя лучше. Люди отпрянули, даже мои соседи по лежанкам удивленно захлопали глазами. Даже Ерин перестал содрогаться, а начал прислушиваться.

Неожиданность — лучшее, что может быть для атаки. Если ребята защищались, то я пошел напролом. Ведь хуже уже не будет, а лучше можно сделать. Притом не упускать темпа.

Надо было развивать наступление, и я продолжил:

— Нам нет оправдания! Никакая смерть не стоит того, что мы тут натворили!

— Какая смерть? Чего ты несешь, парень? — удивленно захлопала глазами проводница. — Кого убили?

— Убили? Кого-то убили? — понеслось дальше по вагону.

Вот жеж жеваный каблук! Если сейчас не рявкнуть, то поднимется паника.

— Никого не убили!!! — проорал я, вскакивая и едва не поскальзываясь на дурнопахнущей луже. — Собака сама умерла! От старости!

Вляпался-таки! Да и хрен с ним, потом отмоюсь.

Меня чуточку повело в сторону, но я удержался. И выпрямился, слегка оглядев себя. Майка-алгоколичка на тощих плечах, трусы-семейники едва не достают до коленей. Ноги-спички, грудь впалая. Да я что — живое воплощение Кощея, что ли?

Ладно, потом со своим видом разберемся. Были бы кости, а мясо на них нарастить я умею.

— Какая собака? — продолжала хлопать глазами проводница, оглядываясь на пассажиров.

— Бобик! — я вытянул руку и показал размеры упомянутой собаки. Получилось что-то вроде годовалого теленка. — Вот такая вот дворняга! Его всем селом любили. Прямо сто килограммов сплошной доброты. И ведь помер как раз перед отъездом. Наш-то ветеринар дядя Вася так и сказал — не вынесло, мол, собачье сердце расставания. Он уже старенький был, потому и сдох.

— Дядя Вася? — спросил плешивый старичок.

— Зачем дядя Вася? — удивленно посмотрел на него я. — Бобик! Такой мировой пес был, что с ним детей купаться запросто отпускали. Он даже однажды Ерина вытащил из речки. Того течением затянуло, барахтаться начал, мы-то мальчишками по берегу прыгали, а сделать ничего не могли. А Бобик прыгнул в воду, доплыл до Ерина, да и вытащил его наружу. Вот какой пес геройский! А вы говорите…

— А я чего говорю? — снова захлопала глазами проводница.

Даже тот, кого назвали Ериным, выглядел офигевшим. Он уже забыл о рвотных позывах и слушал, как я расписываю его несуществующую прошлую жизнь.

— А вы ругаетесь! И вы ругаетесь! И вот даже вы! У человека горе! — продолжал я развивать свою фантазию. — А ведь пес однажды и меня вытащил из-под снежной бури, когда я на лыжах ногу сломал. Дотащил ведь! Не дал умереть в густом лесу!

Я подпустил в голос слезу:

— Так потому и пьет мой друг, чтобы горе залить. Ведь такое существо умерло! Такое существо! Дворняга, а добрее человека! Да, не рассчитал Ерин количество! Так это же слишком большое горе, расчувствовался, бедолага, не рассчитал силы! Но кто из нас в столь юном возрасте не принимает всё близко к сердцу? Вот вы, дедушка? Вы помните свою юность?

— Помню, сынок, — вздохнул плешивый дедок. — Помню. И как родные умирали, помню… И горечь помню. До сих пор иногда среди ночи вскакиваю, как время после революции вспомню.

Он опустил голову и отошел на своё место. Я понял, что перегнул слегка палку. Не надо было деда трогать. Но уже поздняк метаться. Потом подойду и извинюсь от души. Сейчас же нельзя было сдавать позиций.

— Вот и у моего спутника тоже случилось горе. Несравнимое ни с чем, ведь мы так мало в этой жизни видели. Уход собаки… верного товарища и друга… Люди, это трагедия. И у меня к вам только одна просьба, — я притушил голос и среди возникшей тишины произнес: — Понять и простить…

Рядом послышалось всхлипывание. Ерин плакал пьяными слезами, размазывая влагу из глаз вместе с соплями по лицу.

— Ты чего? — буркнул я.

— Собачку… ж… жалко-о-о, — прохныкал тот в ответ.

И так убедительно у него это получилось, что сердце могучей проводницы дрогнуло. Она шмыгнула носом, оглянулась на пассажиров, потом пробурчала:

— Уберите тут всё. Чтобы через пять минут ничего не было.

— Да какие пять минут? Мы тут за минуту управимся! — вскинулся я весело, схватил с верхней полки твидовый пиджак и бросил его на пол. Прямо в самую лужу. — Вот прямо сейчас всё и исправим!

Проводница покачала медной проволокой, какая у неё была вместо прически, после чего царственной походкой двинулась дальше по проходу.

— Это мой пиджа-а-ак, — прохныкал Ерин.

— Ага, а это твоя рвота. Сможешь сам убрать? — прошипел я.

Он попытался подняться, но руки не держали. Пришлось даже ловить его, чтобы не упал вниз. Я оглянулся на остальных двоих:

— Хрена ли встали? Помогайте убирать. Ты выброси всю водку, а ты вытирай и в туалете споласкивай.

На меня недоверчиво посмотрели. Я поджал губы и постарался взглянуть таким взглядом, каким смотрел в своей роте на борзеющих салажат. Как будто вот сейчас вскочу и начну метелить без остановки.

— А чего ты раскомандовался-то? — всё-таки пробурчал рыжий. — Чего тут указываешь-то?

Эх, и почему эти рыжие порой ведут себя так, как будто у них сорок запасных жизней по карманам распихано?

— Потому что я только что спас наши жопы от высадки с поезда. Но опасность ещё не миновала. Если мы всё не уберем, то будем куковать до следующего поезда. Когда там будет следующий поезд? — как можно рассудительнее ответил я.

Рыжий почесал голову, а потом кинулся убирать водку со стола. Дошли до него мои слова. Второй, русоволосый, которого недавно назвали Серегой, сморщил нос, но всё-таки начал подтирать пол.

Я же натянул трико, нашел отлетевшие тапки и начал поднимать Ерина с лежанки. Не сказать, что это была веселуха, так как у моего тела силенок вообще было с гулькин… нос. Однако, с горем пополам я всё-таки придал ему вертикальное положение и повел в сторону тамбура.

От нас старались отодвинуться подальше, как будто мы были прокаженными, а вовсе не молодыми и красивыми. Взгляды были разными, от откровенно презрительных, до насмешливых. А вот обстановка…

Похоже, что я попал в другое время. Если тут Санкт-Петербург называют Ленинградом. Если водка по три рубля шестьдесят две копейки. Если окна не округлые, а квадратные, с деревянными рамами, то это явно прошлое.

Пока мы шли, я наткнулся глазами на газету в руках одного из мужчин. На главной странице был написан заголовок газеты «Советская культура». Чуть левее шла надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Но вовсе не это привлекло моё внимание. Я уставился на дату под надписью о пролетариях. Там стояло обозначение: «Вторник, 22 августа». И рядом в черном кружке цифры — 1972.

— Извините, что отвлекаю, вы эту газету на полке нашли? — на всякий случай спросил я.

Мужчина смерил меня взглядом, повел носом, сморщился и ответил брезгливо:

— Вот ещё. На какой полке? Я на прошлой станции купил за три копейки. Если рыбу почистить не на чем, то и не надейтесь. Я не дам.

— Нет-нет, нам не надо. Извините ещё раз, — улыбнулся я во все тридцать три зуба.

Значит, на дворе 1972 год. Получается, что я вернулся почти на пятьдесят лет назад. И вот этот вот пьяный чувачок в моих руках по фамилии Ерин…

— Слушай, друг, а как тебя зовут-то? — спросил я.