Ангрон: Раб Нуцерии (ЛП) - Сент-Мартин Иэн. Страница 21

Лампы в апотекарионе мигнули. Пронзительный свист резанул по ушам собравшихся, и в следующую секунду люмены взорвались в снопах искр и вихрях битого стекла. Единственным источником света в помещении стал Вориас, на чьих доспехах засверкали разряды цвета закатного неба.

Энергетические сполохи вызвали у Ангрона приступ жестоких конвульсий — примарх едва не вырвал армированные оковы из креплений. Вориас отдернул руку от стола и сжал пальцы в кулак.

— Уйди от него прочь, колдун! — Кхарн оттолкнул библиария, и тот рухнул на землю, все еще испуская крошечные огоньки.

Хватая ртом воздух, Вориас попытался подняться на колени, но беспомощно осел на пол.

— Что случилось? — набросился Кхарн на библиария. Капитан оглянулся и заметил, что Ангрон больше не бьется в конвульсиях. — Что ты сделал?

— Нет, что ты увидел? — твердым голосом спросил Галан, присаживаясь рядом с Вориасом на корточки.

— Он грезит, — прохрипел тот между судорожными вздохами.

— Грезит? — Кхарн отвернулся от отца и злобно уставился на библиария. — О чем?

Вориас оглядел братьев. По его щеке скатилась одинокая кровавая слеза. Он разжал кулак, и на палубу ссыпалась щепоть мелкого белого песка.

— О боли.

Если бы Ангрон жил на Терре, отсчитывая годы взросления полными оборотами планеты вокруг родного солнца человечества, то в тот день ему исполнилось бы десять лет. Даже в столь юном возрасте Ангрон не уступал телосложением самым крупным воинам, сражавшимся и умиравшим в горячей пыли, а по силе вообще не имел равных.

Инаковость Ангрона бросается в глаза с первого взгляда. С тех пор, как мальчик вышел победителем в испытании дьяволовыми слезами и получил свое имя, зрители вздыхают в изумлении каждый раз, когда видят его на арене, — так стремительно он растет. Юноша ловчее всех остальных гладиаторов, он способен предугадать любое действие противника, и какое бы оружие ни оказалось у него в руках, он осваивает его до наивысшего мастерства за считаные мгновения.

Поначалу убийства причиняют Ангрону жестокую муку. В самый первый раз, когда он сражался за свою жизнь в колючих снегах, его одолевало иное ощущение. Тогда юноша отнимал жизни не просто так, тогда убийства были оправданы. Здесь же, на красных песках, кровопролитие не имеет причины, оно не влечет ни перемен, ни возмездия — резня ради резни. Ангрон и его соратники истекают кровью и гибнут в мучениях, чтобы потешить кровожадную толпу, которая, как они знают, никогда не насытится.

Со временем убийства даются все легче. Не видя иных перспектив, кроме жизни в неволе, мальчик принимает жизненный уклад сотоварищей и находит цель своего существования в гладиаторском ремесле. Его мировоззрение меняется: зрители больше не кажутся Ангрону чванливой толпой, глумящейся над страданиями других, — в их возгласах он слышит обожание, если не преклонение, перед его силой, и постепенно ненависть к ним испаряется. Но только не к «змеиным глазам».

Бой становится ритуальным танцем, почти религиозным обрядом, в котором каждый участник чтит другого, а кровь, которую гладиаторы проливают на арене, как ничто другое закаляет их братство. Ангрон не сдерживает себя, ибо иначе он нанес бы противнику чудовищное оскорбление. В схватках, где каждый сам за себя, поединок с последним воином, который пережил долгую жестокую схватку, приобретает особое благородство. Ангрон с честью препровождает соперника в небытие, дарует ему добрую смерть, после чего в цепях и под охраной вновь отправляется в пещеры.

Где-то на самых задворках разума Ангрон стыдливо прячет одну мысль — он завидует мертвым. Им больше нечего терять. Верховые, «змеиные глаза», горячая пыль — все это теряет для мертвецов всякое значение.

Но всеобщие битвы насмерть проходят не всегда. Вопреки своей жестокой натуре, верховые понимают, что расходовать гладиаторов следует с умом, иначе может случиться так, что в один прекрасный день развлекать население будет нечем. Если под конец фестивалей и священных праздников песок арены буквально пропитывается кровью рабов, то в обычные дни состязания, как правило, заканчиваются капитуляцией одной из сторон, и тогда воины возвращаются в свои пещеры, где победители и побежденные обмениваются узлами на триумфальной веревке.

Ангрон плетет чисто-красную веревку, ибо никто не имел ни малейшего шанса одолеть его в бою. Пусть братья и сестры получают черные узлы: он вяжет их с честью, не выказывая и тени превосходства. Этим обычаем гладиаторы скрепляют свое воинское братство, которое со временем перерастает в семью.

Юноша снова на красном песке вместе с десятком товарищей-гладиаторов ждет, когда начнется кровопролитие. Последние недели они бились с машинами, людьми и огромными зверями, но сейчас против них выставили одинокую женщину неопределенного возраста, которая жмется в комок под ярким светом и ревом зрителей. Она неестественно худа, одета в рванье, а на ее шее жужжит металлический обруч.

— А это еще что такое? — спрашивает Ангрон.

На уровне инстинктов он чувствует в этой женщине нечто — нечто крайне омерзительное, чего не может выразить словами. Один из гладиаторов качает головой, звякнув кольчугой о пластины брони:

— Я не…

Внезапно в воздухе разливается незнакомый запах. Ангрон смотрит на женщину и ощущает непонятно откуда взявшийся холод. Пылевые облака шарахаются от ее фигуры. Красный песок вокруг ее ступней схватывается ледяной коркой. Ближе всех к женщине стоит копьеносец Рин. Все эти явления, которые Тетис видит в отцовском воспоминании, прекрасно ему знакомы.

— Ведьма! — успевает выкрикнуть Рин, прежде чем его голова внезапно запрокидывается.

Челюсти гладиатора расходятся все шире и шире. С хрустом рвущейся кожи и связок верхняя часть головы откидывается так далеко, что копьеносец свободно глядит себе за спину. Кровь фонтаном хлещет из разорванного горла и окатывает Рина, содрогающегося от чудовищной боли.

«Почему он не падает? — с ужасом думает Ангрон. — Почему он еще не умер?»

Рин стоит, потому что эта щуплая женщина удерживает его силой мысли. Она вытягивает руку. С длинных ногтей капает жидкое пламя. Ведьма растопыривает пальцы, и Рин взрывается. Разлетевшиеся осколки костей впиваются в открытую плоть Ангрона. От копьеносца остается лишь лужа крови на песке, расплескавшаяся в виде какого-то непознаваемого символа, от взгляда на который разум Ангрона будто пронзают раскаленные иглы.

Еще один гладиатор кричит, когда с него начинает лоскутами слезать кожа. Невидимая сила поднимает его над землей и раскручивает в воздухе, разбрасывая кругом кровавые брызги. Вращение ломает воину кости, растирает их в порошок. Когда ведьма отпускает его, на песок падает лишь окровавленный кожаный мешок.

Но с каждым убийством она теряет силы. Вскипятив кровь троим воинам, бросившимся к ней, женщина падает на колено, вся покрытая потом, и по ее щекам струятся кровавые слезы. Обруч у нее на шее злобно гудит, и ведьма с криком поднимается на ноги, испуская со стиснутых кулаков языки лилового пламени.

Границы воспоминания смазываются. На Тетиса опускается пелена — эхо отцовской боли. К тому времени, как Ангрон добирается до колдуньи, он остается на арене один. Все его братья и сестры, которые вышли на песок вместе с ним, погибли страшной, невероятно мучительной смертью. Их отправили в небытие. Ни чести, ни славы — только страх и боль, и тьма, падающая на глаза, когда ведьмино черное колдовство заставляло их тела изгибаться под невероятными углами и лопаться.

Ангрон понимает, что колдунья здесь против своей воли — ее черты искажает болезненная гримаса, а крики полны мучений. Скорее всего, верховые изловили эту женщину на пустошах и доставили на арену на забаву толпе, как и всех остальных. Она не знает Ангрона и других гладиаторов, и поэтому ей не за что их ненавидеть и незачем расправляться с ними с такой бесчеловечной жестокостью. К убийствам ведьму понукает обруч, прижигая ей кожу. Юноша вспоминает, как три месяца назад его заставили сражаться с охотником и гончими, рвущими поводки. Он убил их всех голыми руками.