Слишком много блондинок - Холина Арина. Страница 9

— Обалденно! — обрадовалась девушка. — Я фанатка текилы.

— А ничего, что мы с утра? — забеспокоилась я.

— Так мы ж на отдыхе, — уверенно заявила Саша.

Она познакомила меня со своим братом — Витей, и еще двумя хорошенькими блондинками.

— Я никогда не выйду замуж в платье меньше, чем за тысячу долларов! — капризничала одна из девушек, Катя.

— Почему? — недоумевал Витя.

— Потому что свадьба — это такой день, который должен запомниться на всю жизнь! — уверенно пояснила девушка.

— Почему? — спросила я.

Девушка захлопала ресницами.

— Почему свадьба — это тот день, который должен запомниться на всю жизнь? — повторила я. — А если ты выйдешь замуж шесть раз, то какая из них должна запомниться на всю жизнь, а какая — только до развода?

— Э-ээ… — промямлила девица.

— Она права, — поддержал меня Витя. — А если ты живешь с человеком пять лет, а потом беременеешь, и вы женитесь — в смысле регистрируете отношения, только ради ребенка. Получается, что день регистрации — самый обычный день. И чего его запоминать?

— Я вот, например, уверена, — вмешалась Саша, — что свадьба — это вообще отжившая традиция. Я когда выходила замуж…

— Ты замужем? — перебила я.

— Саша вышла замуж в девятнадцать, а в двадцать развелась, — объяснил Витя.

— Я выклянчила у родителей и платье, и венчание, и банкет в ресторане… — продолжала Саша. — И что? Платье в первый же час разорвала — я запуталась в юбках и грохнулась в ЗАГСе с лестницы. И зачем надо было покупать это барахло за шесть сотен баксов, если я всю свадьбу провела в драной тряпке, которую выкинула на следующий день? На банкете за первые полчаса напилась так, что все оставшееся время меня рвало в туалете, а с мужем в первую брачную ночь подралась, и еще он описался.

— Как описался? — хихикнула я.

— Так напился, что впал в детство, — объяснила Саша. — На следующий день я вернулась к родителям, а через год мы официально развелись. Вот тебе и платье за штуку баксов.

— Но мне же не восемнадцать лет… — спорила девушка.

— Ну и что? — рассердился Витя. — А потом ты будешь всем до старости рассказывать, сколько стоило твое платье, и будешь хранить его в мешке на антресолях?

— А мне нравятся свадьбы, — вмешалась вторая девушка, Настя. — Особенно, когда приезжают совершенно разные люди. Я была на свадьбе байкера, который женился на дочери банкира. Там был такой букет: элита бизнеса и «ночные волки». Когда все наклюкались, один из байкеров катал тетю невесты — даму килограмм под сто, на ней еще был сиреневый костюм и шляпа с цветами, — на «харлее», а она потом выплясывала под Билли Айдола. Было жуть как весело.

За спорами и разговорами мы незаметно докатили до Феодосии: я удивилась, как быстро пробежало время — так, словно мы летели на самолете. Мы порядочно натекилились, а Катя — поклонница свадебных платьев, и вовсе делала вид, что пьяная в смерть, ей казалось, что она чудо как хороша в образе расшалившейся институтки. Она беспрестанно повторяла: «Ой, я такая пьяная», хихикала и строила Вите глазки — выглядело все это нарочито и глупо, но мы старались не обращать на нее внимания.

На стоянке у Саши случился приступ жадности — она наотрез отказалась ехать в двух машинах. Спорить с ней не получилось: она уселась на тротуар и заявила, что никуда не поедет вообще, если мы с ней не согласимся. Витя подтвердил, что сопротивление бесполезно, и, хотя подружки умоляли оставить Сашу на вокзале, мы кое-как забились сзади, а Саша, между прочим, устроилась впереди, за что на нее все обиделись. Водитель наш был какой-то злобный: то ли ему не понравилось, что нас так много, то ли он еще до этого расстроился, но мчался он с такой скоростью, что мы просто чудом не слетели в канаву. Наконец мы остановились у невысокого белого забора, вытащили поклажу, расплатились, а Саша поехала дальше. За забором, за айвовыми и инжирными деревьями, виднелся старый деревянным дом, бывший когда-то давным-давно голубым. Отворив зеленую калитку с почтовым ящиком, Витя предложил:

— Посмотри здесь комнату, мы всегда у этой хозяйки снимаем: у нее чистенько и недорого. Она вдова какого-то классика: сидит целыми днями под яблоней, Ахматову читает. Саша с Егором поселятся в номерах с джакузи, фонтаном и рыбами, но это дорого.

Я осталась. Хозяйка была милой и обаятельной дамой лет восьмидесяти: она куталась в широченную японскую шаль, носила золотые очки на цепочке и расшитый бисером ридикюль — эдакая интеллигенция Серебряного века. Она показала дом — он оказался прохладным и старомодным, с пианино в гостиной и люстрой с бахромой. Там была даже ширма — старинная, с восточной вышивкой. Я сказала, что никуда отсюда не уйду, и мне выделили хорошенькую комнату на втором этаже с видом на гору, новой кушеткой и резным буфетом с витражными стеклами. Я умылась, разбросала вещи и пошла на море.

Витя, обрывавший в саду под присмотром хозяйки клубнику, крикнул:

— Вниз по улице, направо, и не задерживайся — мы всей бандой встречаемся в десять.

Я спустилась с пригорка на маленький, узкий пляж. Море было гладким, ровным, прозрачным. На воде у левой горы плескалось солнце, но вечерняя, перламутровая дымка уже опускалась на берег. Собирались последние пляжники, подбирая зонты, матрасы, детишек. Разбредались торговцы. Горизонт завораживал — бесконечная полоса, не задвинутая домами, улицами, трамваями, машинами, банками, магазинами и прочей городской чехардой. Я была ужасно рада, что приехала: казалось, стоило жить и делать что-то только ради того, чтобы хоть один час в пять лет посидеть на теплой гальке, у тихого прозрачного моря, в одиночестве и увидеть просторную, ровную даль. Я переоделась и нырнула: море было теплым и дружелюбным — я бултыхалась, кувыркалась и обнимала воду, смывавшую усталость, приторный вагонный запашок, сомнения, неуверенность и психоз большого города.

Вернувшись, застала девочек в боевом снаряжении: они курили у ворот, били оземь каблуками и всеми силами изображали нетерпение. Я быстро переоделась, и мы двинулись в люди. По сравнению с девочками я смотрелась замарашкой: они нарядились так, что их можно было ставить в витрину Оружейной палаты, — а на мне вместо красивого, но потного сарафана была линялая майка с надписью «Виновна» и разболтанные джинсы. Мы пробежали по темнеющим улочкам — наши спутницы жарили так, словно опаздывали на розыгрыш лотереи. Выскочили на безумную, разноцветную набережную: повсюду рыдала музыка, стрекотали зазывалы и шумела густая, горячая толпа. Пробравшись сквозь давку, завернули в неброское кафе. За столом под пальмой восседали Саша в обнимку с каким-то мужчиной и еще три молодых человека и одинокая девица. Мы подошли ближе: Катя с Настей заверещали, Витя начал обниматься и здороваться, а я, едва держась на ногах, поняла — мне конец.

Любовь уселась на меня как слон: у меня побагровели уши, вспотели ладони и затряслись поджилки. Это было сразу и навсегда — ошибиться было трудно: рушились дома, море поднималось стеной, торнадо и ураганы сметали города, а я стояла посреди этой стихии, рассыпаясь на части — мужчина моей жизни, безразлично улыбаясь, обнимал Сашу и ласково чмокал ее в плечико. В жирное, покатое плечо, на котором висела глупая бретелька с розочкой. Витя, придерживая меня за локоток, щелкал пальцами:

— Это Вера. Вера, присаживайся, вот здесь, напротив Егора… — Я кое-как попала задницей на стул. — Егор — это Вера, Вера — это Егор…

Он познакомил меня с остальными, но я не только не запомнила, как кого зовут, а даже не могла отличить мужчин от женщин — у меня в глазах смеркалось.

Все было плохо. Ужасно!

Я сидела на стуле, и стул казался электрическим. Саша была палачом — равнодушным и бесчеловечным. Она хихикала, жеманничала, подставляла Егору щеки для поцелуев, трепала его за волосы, а я представляла, как она, заплыв далеко за горизонт, попадает в челюсти к огромной белой акуле или ее наматывает на винт рыболовного судна, или она с крутого утеса летит в пропасть, или ее жалит ядовитая медуза…