Дети Солнца (СИ) - "Гаранс". Страница 13

— Я проснулся бы, если бы услышал голоса, — добавил Флавий. — Возможно, вы видели сон.

— Так сон или божество? — воскликнул Растус в полный голос — и оглянулся на дверь, за которой спали остальные нобили. — Умеешь ты успокоить, — добавил он уже тише. — Ладно. Дай мне чего-нибудь выпить. Может, усну.

Флавий приготовил Растусу теплое расслабляющее питье, улегся на лавку и стал думать. Что он вообще знает о Растусе, Грозе империи, Биче Ольми?

Отец Растуса был недостаточно знатен и прославлен для того, чтобы жрецы позволили его детям принять посвящение в храме Солнца. Растус получил посвящение уже взрослым, дав огромную взятку жрецу. После этого он высоко поднялся среди военной элиты империи. Но обман открылся, жреца лишили статуса за то, что отдал дары Солнца недостойному, а Растуса объявили кощунником. По закону имущество его семьи переходило императору, а сам он изгонялся из империи во внешний, варварский мир.

Однако Растус остался в империи — и продержался два года. Пользуясь том, что в народе скопилось недовольство жрецами, он создал движение либертинов. К нему охотно шли и отребье, и нобили. Отребье видело в нем одного из своих, сумевшего добиться невозможного, а нобили видели того, кто не боится идти наперекор установившемуся порядку.

Растус прославился необъяснимой удачливостью. Он считал, что божество на его стороне. А вот теперь, похоже, чувствовал себя рабом, которого окрикнул управляющий. Неприятно, да. Этот Арзран… Ну, не должны у светлого Солнца быть такие слуги. Это омерзительное существо указывает Растусу, куда идти и что делать. Но без надежды на Арзрана кто Растус такой? Калека, лишившийся войска.

Неприятно. И неясно, к чему всё придет. Впрочем, пусть разбирается Маркус, ведь он заварил эту кашу. Флавию вполне хватит забот с колдунами.

Он почувствовал, как Магда в своей комнатушке вздрогнула во сне, и тоже задрожал.

Ох уж эта Магда!

Артус утверждал, что патрон ее до сих пор терпит рядом только из-за привычки привязываться к людям. Флавий на это отвечал: непонятно, почему патрон терпит самого Артуса. А про себя мечтал, как они с Магдой приобретут виллу у моря. Усыновят кого-нибудь — а может, у Магды получится и родить. Тогда, возможно, она займется воспитанием детей, и Флавию не придется каждый раз бояться, что ее убьют или ранят.

Второе имя, данное Магде при рождении, — Титус. В императорской гвардии она провела пять лет как мужчина и пять лет как женщина. После ее определили на восточную границу. К либертинам Магда перешла из-за обостренного чувства справедливости и привела половину своей манипулы. Из ее людей сейчас никого не осталось — последние погибли под Чарой.

А патрон… Похоже, он и правда «застрял» на Магде. И если так, что делать Флавию?

Где один нексум, там должен быть и второй. Всю жизнь вместе и после смерти тоже. Брак на небесах, побратимство. «И станут двое единым целым». Они и стали единым целым, но оставались разными. Флавий — мягкий и гибкий, как плеть, Магда — твердая и прямая, как меч. Она была на его памяти единственной ноблессой, не способной на хитрость. И единственной, ради которой он готов был надеть юбку и лезть к колдунам, убивающим взглядом.

Со следующего дня Флавий потихоньку готовился к ловле колдунов. Слушал домочадцев Гисли. Женщины болтали о том, как дочь лагмана провела ночь у чужаков. Не зло, нет, лагмана любили. Никто не говорил, будто девка бегала в лес веселиться, утомленная собственной девственностью. Жалели бедную девочку, которая, конечно, не могла противиться колдунам… Мужчины предлагали подпалить дом на сваях, но дальше разговоров дело не пошло.

Флавий вертелся вокруг Гисли, почуяв в нем проводника. Выспрашивал о местных обычаях, обмолвился, что хочет посмотреть на жилище колдунов, но боится один идти в лес.

Гисли обрадовался интересу чужеземца, усадил с собой за стол и стал, по выражению Маркуса, кормить байками.

— Так-то места у нас тихие. Бабы спокойно ходят на Большой мох в клюкву и даже берут с собой детей. С другой стороны, у Мертвого озера я бы, например, ночевать не отважился. Да и вообще… Как бы это сказать… есть у нас чему удивляться и чего бояться.

Гисли хлебнул пива и стал рассказывать. А вокруг собрались охотники, слушали с самыми глумливыми рожами, украдкой посматривая на заморского гостя и посмеиваясь в кулак.

— Вот, например, прошлой осенью рыбачили мы на Влажке, — говорил Гисли. — Это озерцо такое в лесах. Там с одной стороны клюквенное болото, а с другой непролазные гребеня. Нашли все же местечко, сметали шалаш и давай болтать — про какую-то жуть, пока нас всех не пробрало. И тут слышим: на болоте кто-то хихикает. Выскочили — нет, не показалось. И звук все ближе… И… ну, судя по звуку — не зверь это, в общем.

Ну, подкинули дров в костер, легли спать. Ну, оно ж хихикало, понимаешь? Если бы рычало, тогда, конечно, другой разговор.

— Филин? — спросил Флавий.

— Ну вот мы тоже так подумали. Слушай дальше. Проснулся я до света: озяб. Думаю, пройдусь, может, удастся согреться. В предрассветной мгле да при тумане не виден даже другой берег — при том, что Влажка-то невелика. Ломиться сквозь чащу не хотелось. Я взял лодку, решил сплавать через озеро. Накануне еще заметил там на болотце сосенки: значит, ничего, ходить можно.

Переправился, привязал лодку к кривому пню. Прошел несколько шагов — под ногами качается — и потерялся. В тумане ничего не видно, следы пропали. Тишина, только подо мхом бурлит и как бы посапывает. В общем, ни озера тебе, ни лодки. И тут снова это хихиканье. И вроде просматривается что-то в тумане. Будто зверек какой прыгает на задних лапках. И — ко мне. Вдруг шорх под мох, и нет его. Только болото подо мной забурлило, задергалось, как живое, да стало подвывать. Я притаился, жду, что будет.

Развиднелось. Туман поднялся, и показалось озеро. А вот лодка моя исчезла. Искал, искал — думал, отвязалась, да ветром отогнало… А не было ветра. Так и не нашел, и назад добирался пешком: по топям, по чернолесной чечоре. Дошел уже по свету. Мои проснулись, сидят, воду греют. Мне не поверили. Смеются, показывают на тот берег: «Да вон твоя лодка!». Смотрю: и верно, лодка там, где оставил. Место приметное, бухточка, вытоптанная зверьем, и пень кривой у воды… В общем, за лодкой мы пошли втроем. И рыбалка в то утро не удалась: Влажка как вымерла. Зато клюквы в болоте набрали пропасть. Другой ночи ждать не стали, убрались подобру-поздорову.

Или вот был случай: мы набрели на пустую деревню. Ходили слухи, что там неспокойно: народ шарит по домам, озорует. Вот идем мы, думаем колодец отыскать. Смотрим, а на лавочке у крайнего дома трое. Мы к ним — они на дерево. Что за диво? Подошли — а там уже никого, только ветки шурухнулись. И дом-то чудной: кругом развалюхи, а тут и крыша цела, и окна. Наличники вырезные, в проемах слюда в два слоя… А между слоями — мертвый ястреб. И нигде ни трещинки, и все планки на месте. Мы нарочно осматривали. А в дом войти побоялись…

Охотники поддакивали, пересмеиваясь. Гисли обвел их строгим взглядом и вздохнул:

— И некого спросить, откуда все берется. Из Старого народа почти никого не осталось, а те, что есть, не помнят ничего или не говорят. Я только примечаю: холм-то с Бардовой усадьбой не зря прозвали Побоищем. В лесу встречал то человеческий скелет в истлевшем тряпье с ржавыми накладками, то изъеденный ржавчиной меч. Раз нашел секиру с поврежденным лезвием — согнуто и закручено спиралью. Видел когда-нибудь такое?..

Флавий качал головой. Интересное место, если приехать сюда летом с большой компанией исследователей. Сейчас, зимой, смотреть на всё это совсем не хотелось.

Вечерами Флавий прогуливался по стене вокруг усадьбы. Вид отсюда был широк во все стороны: леса, леса — синеющие по мере отдаления, у горизонта сливающиеся с облаками.

Однажды вечером, подходя к воротам, он увидел на одном из опорных столбов украшение в виде хищной птицы в половину человеческого роста. Силуэт ее — со сложенными крыльями, с повернутой в сторону головой — четко рисовался на фоне неба. Вдруг она расправила крылья и сиганула в воздух… И зашлось сердце — от одной мысли о необъятности здешних дебрей.