Лето, в котором нас не будет (СИ) - Летова Ефимия. Страница 20

— Почему попрощаться? В смысле, ты куда-то уезжаешь из Флоттервиля? Тоже куда-то поступаешь? Или будешь работать?

Ох, ему уже девятнадцать лет. И, помнится, он говорил, что будет жить здесь до двадцати одного года. Не знаю, когда у него день рождения, но… Очень может быть, что когда я окончу КИЛ, Эймери действительно уже уедет, далеко и навсегда.

Но какая мне разница? Я закончу колледж, пойду на стажировку, выйду замуж, в конце концов! Не собираюсь же я звать мальёка Дьюссона к себе на чай для воспоминаний о детских проказах после замужества?

Мне не нужно ни о чём его расспрашивать. Не нужно никуда за ним идти. Всё это глупо и…

— Идём, — повторяет Эймери и делает первый шаг на верёвочный мост. Я вижу, как шатается шаткая конструкция из канатов и деревянных досок под его не таким уж значительным весом. Выжидаю несколько шагов — и ступаю тоже. Деревянные перекладины мокрые и скользкие после недавнего дождя. Я не вижу пропасти под собой, но знаю о её существовании, а руки сжимают верёвки по бокам так, что вот-вот кости треснут.

Шаг. Ещё шаг. И ещё. Не помню, как дохожу до середины, глядя себе под ноги — лучше смотреть в пустоту, чем провалиться между перекладин, от одной этой мысли меня прошибает холодным потом. Ветер набрасывается с новой силой, волосы то и дело попадают в глаза и рот, хорошо, хоть шляпка держится крепко.

Только по тому, насколько меньше трясётся мост, я понимаю, что Эймери уже на другом берегу — и невольно стараюсь идти быстрее. С ужасом осознаю, что придётся потом возвращаться обратно — другой-то дороги всё равно нет.

— Рад, что ошибся.

— В чем? — огрызаюсь я. Зубы стучат так, что вот-вот прокусят губу. Умом я понимаю, что под ногами уже твёрдая земля, но меня ещё качает — тело не отпускает пережитый испуг.

— Ты уже не трусишка, малявка.

— Не называй меня так! — я легонько ударяю его по руке, а он стоит неподвижно, даже не пытаясь уклониться и смотрит на меня, серые глаза кажутся чёрными. Тогда я шлёпаю его ещё раз, сильнее, стучу кулаками по плечам, по груди, чувствуя невыносимую потребность выплеснуть то сумасшедшее раздражение, поселившееся во мне с первой секунды, когда я только его увидела — восемь лет, целую вечность назад!

— Не стесняйся, я весь твой, как личная тренировочная груша, — ехидно комментирует Эймери, и я тут же останавливаюсь, стараясь успокоить дыхание. Да что на меня нашло?!

— Ненавижу тебя. Ненавижу. Терпеть не могу! — я должна была это сказать, хотя бы так, хотя бы теперь, пусть эти смешные детские слова ничего не выражают. — Как ты меня достал, ты и тайны эти все твои, как ты мне надоел! Никак не оставишь меня в покое, придурок. Убила бы. С моста бы в реку сбросила. Сожгла бы живьём!

Сама не понимаю, что несу, а Эймери смотрит на меня своими тёмными глазами, не отрываясь, и даже самую капельку не злится.

— Закончила? Полегчало? Идём.

— Никуда я с тобой не пойду! — выкрикиваю я, невольно отшатываясь, каблук скользит по сырой земле, и Эймери хватает меня за плечи, дёргает на себя.

— С ума сошла, ещё только в Лурду мне свались, малявка!

— Не смей меня так называть! — рычу я, поднимаюсь на цыпочки, чтобы сказать ему это прямо в лицо, он наклоняется ко мне — и мы стукаемся холодными носами.

— Ма-ля-а-а-вка, — по слогам нараспев произносит Эймери куда-то мне прямо в рот.

— Тощий, мерзкий…

Я не договариваю, не успеваю договорить. Его губы — сухие, упругие, совершенно не слюнявые — касаются кончика моего носа. Стальная космея, Эймери Дьюссон действительно поцеловал меня в нос, как ребёнка какого-то! И это… Это просто ни в какие ворота не лезет! Я же взрослая. Уже совсем взрослая.

Прижимаюсь губами к его губам — мой опыт поцелуев так дальше никуда и не зашёл. Не уверена, что Эймери знает о них больше, чем я.

Но, оказывается, знает.

Глава 13. Скверный дар

За моей спиной Лурдовское ущелье, а сама Лурда — извилистая и норовистая, но довольно маловодная река, рокочет где-то далеко внизу, словно гроза утонула именно в ней. По крайней мере, мне так кажется в первый момент. А потом я понимаю, что гроза попросту возвращается, злые капли дождя стукаются о щёки.

Мне не хватает воздуха, дождь усиливается, становится ощутимо холоднее, но в то же время я необыкновенно остро чувствую, что именно в этот самый момент всё в моей жизни происходит правильно.

Так, как заведено. Я кладу ладони на плечи Эймери и подставляю ему губы, Он снимает с меня шляпку, сжимает волосы, гладит шею, от прикосновений к уязвимой коже за ушами меня будто молнией пронзает — молнии и в самом деле сверкают над головой. Тело движется будто само, все ощущения сконцентрировались в этих чувственных жадных прикосновениях изнанок наших телесных оболочек.

Он прикусывает мою нижнюю губу, и я пытаюсь ухватиться за его спину, удержаться на ногах. Рука сама собой зарывается в его волосы, шелковистые, влажные из-за дождя. Всё это немыслимо — темно, холодно, мокро, сладко, а в голове пульсирует одно-единственное слово: правильно. То, что сейчас происходит, правильно, именно сейчас и именно с ним. Так, как и должно быть.

— Промокнешь и заболеешь, — шепчет Эймери мне куда-то в шею.

— Пусть, — отвечаю я тоже шёпотом. В самом деле, глупо думать о простуде, когда обретаешь что-то такое своё, настоящее. Когда прощаешься навсегда.

— Идём, — в который раз повторяет Эймери, продолжая тянуть меня куда-то в темноту. — Здесь недалеко. Мы шагаем, останавливаясь ещё раза три по пути, чтобы повторить самый первый поцелуй, словно не в силах удостовериться, что он был.

— Хорошо, что я никогда не встречусь с тем блондинчиком с водянистыми глазами, — Эймери подхватывает меня за талию и переносит через какую-то лужу.

— С каким? — я словно в тумане и не понимаю смысла слов.

— С тем, который так омерзительно лапал тебя в какой-то деревянной беседке с дурацкими крылатыми ящерицами. Вот так, — его рука, всё ещё сжимающая мою шляпку, опускается чуть ниже поясницы, — а ты ещё и хихикала, как дурочка. Ужас какой. Я его убью.

— Это школьная беседка с драконами, — бурчу я, невольно чувствуя одуряющий стыд, на смену которому тут же приходит запоздалая злость. — Какое право ты имеешь в чём-то меня упрекать? Кто тебе это рассказал? Ты вообще кто такой?!

— Никто. Не имею. Но какой же он мерзкий тип. Никогда бы не стал с таким целоваться.

От неожиданности я фыркаю, прихватываю его за полы сюртука и смотрю в лицо.

— Откуда ты всё это узнал?

Вместо ответа Эймери отстраняется, делает взмах рукой, я невольно отслеживаю это его движение: прямо перед нами стоит небольшой каменный одноэтажный дом. Он выглядит скорее как нежилое помещение для хозяйственных нужд: никакого сада, простая неприметная дверь, и в той стене, которой дом повёрнут к нам, нет окон.

— Это… твой дом? — почему-то шёпотом спрашиваю я.

— Только на время твоего возвращения из школы.

Не знаю почему, но я чувствую себя виноватой, хотя тут же прогоняю это чувство.

— Почему тебя от меня скрывали? И продолжают скрывать?

— Ну-у… — он открывает дверь, вспыхивает свет, внутри очень пусто, но всё же это действительно жилой дом, а не какой-нибудь сарай. — Ты же Хортенс Флорис, наследница богатой благополучной семьи. А я рождён у женщины с… как ты тогда выразилась? Низкими моральными принципами, кажется. Мой родной отец от меня откупился, твой отец был вынужден пойти ему навстречу и всё такое.

— Ну и что? — я захожу и почти что спиной чувствую, как Эймери закрывает за нами дверь. Мурашки бегут по коже, и я не могу сказать точно, страх это или предвкушение. — Конечно, подобное не одобряется обществом, но… Если бы всех, кто родился вне брака, прятали на чердаках, у нас бы чердаков не хватило бы.

Эймери хмыкает и снимает свои ботинки. Наклоняется ко мне и расстёгивает застёжки на моих сапогах — в этом его движении удивительным образом нет ничего унизительного, а вот смущающего — целая тележка. Я закусываю губу. Ситуация из ряда вон выходящая — я не просто гуляю с Эймери, я в доме Эймери, ночью, и похоже, кроме нас тут никого нет. Грохот грозы доносится слабым мурлыканьем, а мой… даже не знаю, как его назвать! — ведёт меня, босую и мокрую, куда-то вглубь своего жилища. И у меня нет никакой уверенности, что если он продолжит меня целовать, я остановлюсь. Или что он остановится. Надо уходить отсюда, но… Послезавтра я уезжаю на два года. И уходить мне совсем не хочется. Мы так мало общались, но за эти годы постоянных мыслях о своём соседе с четвертого этажа и его тайнах я стала чувствовать его своим.