Лето, в котором нас не будет (СИ) - Летова Ефимия. Страница 25

— Просто? — взвивается мать. — Просто?! Тебе только семнадцать лет, у тебя вся жизнь впереди! — она говорит то же самое, что сказал недавно Эймери, и мне от этого неприятно, но я прогоняю это колючее чувство. — Он тебя обманул, спровоцировал, принудил, а ты и не поняла и не заметила. Такие, как он, могут многое… Ты ничего о нём не знаешь. Думаешь, мы просто так столько лет пытались оградить тебя?

— Да всё я знаю, — удивительно, стоило только раз преодолеть страх, а дальше говорить становится всё легче и легче. — И вы всё усложняете, как всегда. Мам, ну что ты кричишь? Всё нормально, — и в этот момент мне действительно кажется, что всё нормально. — Мы же ничего такого… Глупо было разводить такую секретность. Мы с Эймери будем… будем дружить. Что в этом такого? У нас не дремучая древность, надо проще ко всему относиться…

— Ты вот это называешь — "дружить"?! — мать разворачивается к отцу. — Это ты во всём виноват! Ты и твоё благородство, точнее, малодушие! Это ублюдочное отродье чуть не изнасиловало нашу дочь! Весь в свою шлюху-мать!

— Магриста, прекрати!

— Никто меня не насиловал! — я сжимаю пальцы Эймери сильнее, потому что знаю, как ему неприятны слова моей матери о его, а ещё потому, что не хочу допустить каких-то непоправимых слов со стороны Эймери. — Мама, почему нет? Он очень хороший, умный, образованный. Какая разница…

— Ах, хороший! Таких хороших, как он, держат в клетках на цепи, и только твой отец из-за своих сентиментальных чувств к этой…

— Магриста! — отец хватает мать за руку и грубо встряхивает. Она замолкает моментально, но тонкие побледневшие губы продолжают шевелиться. — Замолчи, я сказал!

— Что, правда глаза колет?!

— Магриста, мои отношения с Амарет закончились много лет назад, твоя ревность здесь неуместна, — отец взял себя в руки. — Хортенс, мы немедленно идём домой.

— Нет, — не знаю, почему я продолжала упорствовать. На самом деле мне кажется, что стоит нам с Эймере разойтись, и я уже его не увижу. Полученная информация никак не успевает уложиться в голове. Я закончу КИЛ тридцать первого мая, а первого июня у Эймери будет день рождения, ему исполнится двадцать один год, и ему запечатают магию, так он сказал? Какой ужас. Не представляю, чтобы меня вот так лишили дара, это то же самое, что руку отрезать или ногу, нет, обе ноги. Что он будет делать, чем заниматься? Отец имеет полное право вышвырнуть его прочь, и уж мама-то постарается, чтобы вышвырнул. Может быть, Эймери придётся уехать, и никто не скажет мне, куда. Сам Эймери и не скажет, судя по всему, он действительно считает себя неподходящим для меня и не хочет портить мне жизнь. Все, видите ли, знают, что для меня лучше!

А разве он для меня подходящий?

Не знаю. У меня нет ответа. Но сейчас Эймери стоит рядом, насторожённый, как окружённый собаками камышовый кот, и мне хочется стоять рядом с ним. Как бы то ни было, он уже не чужой мне человек, хотя я знаю о нём так мало.

— Хортенс, — очень мягко, вкрадчиво заговаривает отец, как будто у меня уже голова в петле, а кособокий стул подо мной качается. — Пойдём домой. Я понимаю, тебе просто стало интересно, мы с мамой не должны были превращать это неприятную историю в тайну. Мы действительно просто хотели оградить тебя. В твоей жизни не должно было быть ничего такого. Ты моя единственная дочь, я люблю тебя больше жизни. Пойдём.

— Если любишь, то сможешь принять мой выбор, — говорю я. — Каким бы он ни был.

У мамы перекашивается лицо.

— Хортенс, — тихо произносит Эймери, до этого момента молчавший. Осторожно вынимает свою руку из моей. — Хортенс, они правы. Уходи, пожалуйста. Я не должен был…

— Мы не договорили.

— Хорти, ты уже не ребёнок, — отец выдыхает и наконец-то делает шаг к нам. — Ты уже поняла, что этот молодой человек — сын моей давней знакомой…

— Твоей любовницы.

— Мне было всего двадцать, — отец досадливо пожимает плечами. — Она была красивая, остроумная, яркая и при этом такая… и сразу сказала, что замужество её не интересует. У неё были мужчины и до меня. Это была кратковременная, ни к чему не обязывающая связь. Мы расстались без взаимных обид. Я вскоре встретил твою маму, а она родила ребёнка. Не от меня! Конечно, нет. Спустя чуть больше десяти лет я получил письмо… Магриста, помолчи, ради всего святого! Я был упомянут в её завещании, меня не могли не уведомить. Из-за каких-то проволочек это случилось спустя полгода после смерти Амарет. Она просила в случае чего позаботиться о её сыне.

— Почему же именно тебя, если ты не имеешь к нему отношения?! — ядовито вставила мама.

— Потому что только я мог обратиться к его настоящему отцу, я тебе раз пять уже объяснял. Я забрал этого мальчика из… из заведения для сирот, где он находился на тот момент.

— Мог бы и не забирать. Если уж у него есть свой родной отец, это его дело, — мать только что капюшон на шее не раздувала, а я чувствовала себя её ценным змеиным яйцом. — А теперь это чудовище соблазнило нашу дочь, ничего не скажешь, благодарное отродье.

— Мама, никто меня не соблазнял!

— Молчи! — мать снова повысила голос. — Знает она всё, видите ли! Ничего ты не знаешь. А этот, такой же, как его мамаша-потаскуха! Яблоко от яблони! От осинки не родятся апельсинки!

— Магриста, заткнись, — резко оборвал её отец. Снова посмотрел на меня. — Выбор, Хорти? Да, я мог бы принять твой выбор, хотя, конечно, я хотел бы видеть рядом с тобой достойного и обеспеченного человека. Ты же прекрасно понимаешь, что одно дело, если неженатый мальёк проводит время с простой девушкой, и совсем другое, когда благородная незамужняя малье так себя компрометирует… Но дело даже не в происхождении, поверь. Ради твоего счастья я пошёл бы на всё, почти на всё. Он уже рассказал тебе о своём… даре?

— Рассказал. И я до сих пор не понимаю…

— Ты просто не видишь всей картины. Его дар очень опасен.

— Всегда была уверена, что человек управляет даром, а не наоборот.

— Да при чём здесь его дар?! — мать тоже выступила вперёд. — Он хочет поиграть с ней, а потом? Что нам потом с ней делать, а?

— Малье Флорис, я прошу вас… — Эймери выглядел очень бледным, и без того узкие черты лица ещё больше заострились. — Не надо…

— Не учи меня, отродье! — мама вдруг резко занесла руку, словно намереваясь ударить Эймери по щеке, а тот перехватил её руку, вероятно, инстинктивно, ухватил за тонкое запястье. Мать на секунду замерла, а потом вдруг взвизгнула, точно ладонь Эймери её обожгла. Отец схватил её за плечо и вытолкал из дому, хлопнул дверью. Посмотрел на меня. На Эймери — тот весь как-то ссутулился, сжался, разом став ниже.

— Дочь, я люблю тебя больше жизни, я всегда хотел для тебя самого лучшего, но я бы принял любой твой выбор, слышишь? Амарет была хорошей женщиной, несмотря ни на что… Да, я принял бы даже незаконнорожденного со скверным даром, хотя это бы разбило сердце твоей матери, хотя я уверен, что женщина должна состоять в законном браке, иметь детей и ходить с гордо поднятой головой, а не прятаться от общества по углам, как крыса. Но с этим юношей у тебя ничего не получится.

— Почему? — мне становится очень страшно. Лучше бы папа кричал и злился, всё, что угодно. Но сочувствие в его голосе меня попросту убивает.

Отец смотрит на Эймери и молчит. А Эймери смотрит на меня. Выдыхает.

— Потому что я болен, малышка Хортенс. Болен давно и неизлечимо, заболел ещё в детстве. Первого июня, как только мне исполнится двадцать один год, мой дар запечатают, и я умру. Вот и всё. Я не должен был с тобой общаться. Знал, что сделаю тебе больно и всё равно не удержался.

— Ты врешь, — говорю я единственное, что приходит в голову. Разумеется, он врёт. Это их с отцом план, конечно же. Отец хочет для меня большего, Эймери играет в благородство.

— Он говорит правду, дочка, — подает голос отец. — Пойдём домой.

— Нет!

— Я пытался сбежать из того места, где жил после смерти матери. Неудачно поранился, подхватил какую-то заразу. Директрисы не было на месте, остальные тянули время, мне становилось всё хуже. Лекарства целителей предназначенные для таких благоодарённых, как ты, мне не помогали. Повезли во Флоттершайн — хоть мы и никому не нужные отродья и всё такое, но за нашу смерть придётся отчитываться лично перед сенаторами. Там один умник назначил мне лечение, но лекарства мало и его не хватит надолго. Так что… Уходи! — резче, чем раньше, говорит Эймери. — Я просто… просто хотел тобой воспользоваться. Мне девятнадцать, я уже не ребёнок, организм требует. Красивая и глупая девочка, такая доступная…