День расплаты близок (СИ) - "Shampoo". Страница 5

Мой отец никогда бы не одобрил эти отношения, я знал наверняка. Но меня они радовали, пробуждали что-то… доброе во мне, — на его лице была написана мука. — Что-то хорошее. Да и отцу не требовалось знать все о моей жизни. Я не загадывал сильно наперед.

Нам было весело. Нам было тепло. Нам было уютно друг с другом, — он мягко улыбнулся, глядя все туда же. — Чего еще желать в шестнадцать?

Журналист внимательно наблюдал за его движениями, словно пытаясь вообразить.

— Ближе к весне Гермиона сказала, что у нее есть для меня подарок, — Малфой сделал пару шагов в другую сторону. — Она попросила встретиться с ней на восьмом этаже. Там я взял ее за руку, и она спросила: «Чего бы ты хотел больше всего?», — его лицо просияло. — «Места, где мы оказались бы только вдвоем», — ответил я. И тогда перед нами появилась дверь, — Малфой закусил губу и прикрыл глаза. — Это было волшебно.

Он опустил голову, опираясь одной рукой на стену, будто желал продлить этот момент. Спустя несколько мгновений он несколько раз сморгнул, будто сбрасывая наваждение, и обратился к журналисту:

— Я удивлялся: и как это никто не замечал, что между нами что-то есть? Пэнси подозревала меня в романе с той когтевранкой, Тео — в том, что я становлюсь зубрилой. Про друзей Гермионы сложно было что-то сказать, потому что и Поттер, и Уизли обзавелись подружками и начали пропадать с ними, — он говорил быстро, с жаром, улыбаясь и сам не веря своему счастью. — Она с улыбкой рассказывала мне об этом, и я был рад, что мне не приходится делить ее внимание хоть с кем-нибудь еще. Я сжимал ее ладонь, и каждая секунда была на счету, отчего прикосновения становились дороже, — Малфой прижал ладонь к груди.

— Оставшиеся месяцы до конца шестого курса мы проводили с пользой, — на его лице проступило что-то хулиганское при воспоминании об этом. — Мы научились незаметно проникать вдвоем в ванную старост — если бы вы знали, как отчаянно портреты следят за учениками! — хохотнул он. — Но мы научились их дурить. Никто, совсем никто не мог даже подумать, что мы можем быть вместе — что за ирония.

Два месяца каникул были самыми тяжелыми и длинными за всю мою жизнь, — выдохнул он, качая головой. — Я и не представлял, что смогу так тосковать по кому-то. Родители построили много планов на лето, и это единственное, что спасало меня от хандры.

Мы «невзначай» встречались со знакомыми отца в Министерстве. Я сопровождал родителей на званых ужинах. Перед последним курсом мы выбрали мне несколько парадных мантий и новую метлу, — размеренно перечислял он события проходящего лета. — Незадолго до начала года мне пришло письмо с известием, что меня назначили старостой школы. Мама так гордилась мной! — в его голосе проскочили теплые нотки.

— Мы проводили время с Гойлами, Ноттами, Гринграссами, Селвинами, Трэверсами, — вспоминал Малфой. — Сначала я думал, что меня хотят свести с кем-то из дочерей, — передернулся он, — но все оказалось проще: мы закрепляли круг общения. Эти люди должны были стать моей компанией в будущем — в том будущем, где мы должны иметь влияние в Министерстве, узким кругом, избранной кастой.

Но я знал, чего хочу. У меня было все время мира, уместившееся в эти бесконечные два месяца, — Малфой печально вздохнул. — Я хотел Грейнджер.

Мы никогда не обсуждали наше будущее, — он отвернулся и затараторил: — Это было далеко, это было туманно, но начался последний год в Хогвартсе, и я понял, что он может стать нашим последним годом. Это знание обрушилось на меня, как ведро ледяной воды. Я испугался. Я не должен был выбирать. Я и не хотел выбирать. Мне не пришлось выбирать, — заключил Малфой, разводя руками и обреченно улыбаясь.

— Она обняла меня поздно ночью в первый день начала учебы — и только тогда я понял, что должен был бояться. Вдруг за месяцы разлуки она изменила бы взгляд на наши отношения? — он нахмурился, будто ему стало больно от этой мысли. — Об этом я даже и не думал. Она обняла меня поздно ночью — и только тогда я понял, что могу дышать, — его рука инстинктивно метнулась к груди и смяла ткань рубашки.

— Мы начали строить планы. Мы обсуждали будущее. Мы знали, что этот год станет последним для нашего тайного романа, — Малфой принялся мерить комнату шагами. — Он превратится в официальный, — он размахивал руками. — Мы заявим, что мы вместе — но не сейчас, потом, чтобы не привлекать к себе внимание. У нас будет целый мир за стенами замка, свой мир. Я стану независимым от отца, Гермиона заработает себе то влияние, которым ей предначертано обладать. Мы пройдем этот путь вместе, — обещал он себе.

— Так что мы учились. Занимались, целовались, спорили, украдкой посылали друг другу взгляды… — он провел пальцем по стене и хмыкнул: — Я был популярен среди девчонок своей неприступностью. Мне это льстило, и я делал вид, что слишком хорош для них, чтобы никто не заподозрил, что мое сердце занято.

Элоиза Селвин училась на курс младше. Я часто видел ее в гостиной Слизерина, а летом мы познакомились ближе, когда родители брали меня с собой с визитами в гости, — кивнул он чему-то у себя в голове и пожал плечами: — Ничего в ней не вызывало моего интереса. Мы вежливо беседовали.

Журналист подобрался. Он слишком долго ждал этого момента. Его руки напряженно сжались в кулаки.

— Я знал, что у нее есть жених, она сама рассказала мне об этом. Она говорила про семейные традиции — видимо, поэтому ее сосватали так рано. Я сочувствовал ей, но что я мог сделать? — Малфой снова развел руками. — Она выглядела так жалобно. Мы иногда разговаривали с ней, — он закивал. — Я — зная, что скоро освобожусь из-под родительского контроля, хоть и никто не подозревал об этом. Она — зная, что придется покориться судьбе.

Журналист не дышал. Он впился глазами в лицо Малфоя.

Малфой поморщился.

— Однажды я увидел, как она плачет. Я хотел успокоить ее, всего лишь успокоить… А она обняла меня, — он скривился и отвел взгляд, словно от стыда. — Она говорила странные вещи — о том, что я могу ей помочь, о том, что мы с ней понимаем друг друга, — Малфой замаячил вперед-назад по комнате. — Но в конце она пыталась поцеловать меня, и это оказалось таким неожиданным! — он развернулся к столу и в отчаянии уперся в него обеими руками, смотря прямо в острые глаза журналиста, и будто оправдывался: — Она цеплялась за мои плечи, признаваясь мне в чувствах, а я не знал, куда деться от смущения. Что нужно делать в такой момент? Как вообще отказывают плачущим девчонкам? — Малфой жалобно всматривался в окаменевшее лицо журналиста. — Мне было неловко, что все так обернулось. Я сказал ей, что у нее все наладится, — он покачал головой, опуская ее. — Что все будет хорошо, что я не тот, кто ей нужен. Что я не чувствую к ней ничего такого.

На несколько секунд воцарилась звенящая тишина.

— Я не знал, какой опасной может быть отвергнутая женщина, — глухо сказал Малфой. — Она больше не разговаривала со мной — не то чтобы я уделял этому внимание. Элоиза, казалось, пришла в себя. Она даже брала у Гермионы уроки по каким-то предметам. Я ни на что не обращал внимания: в то время мы с Гермионой — мы обсуждали свою карьеру. Она решила подать заявление на стажировку в Министерство, я тоже, и мы поддерживали друг друга во всех начинаниях.

Он оттолкнулся ладонями от стола и, сделав несколько шагов в сторону, повернулся к журналисту спиной.

— Я… Я подарил ей одну вещь, — тихим срывающимся голосом произнес Малфой. — Незаметную. Ничего не значащую для окружающих. Она символизировала наше совместное будущее. Гермиона носила ее гордо, — хмыкнул он, поворачивая голову к журналисту, — и это было насмешкой над всеми. Теми, кто не мог даже подумать, что наша любовь возможна. Теми, кто был против нее. Теми, кто мог бы встать на нашем пути.

Он снова переместился.

— Мы встречались в Выручай-комнате. Мы ждали экзаменов — и свободы, — доверительно продолжил Малфой. — Заявление Гермионы о стажировке приняли. У них было только одно место, и они взяли ее! — он просиял. — Я был так горд. Я знал, что связи моей семьи позволят мне получить там должность, так что даже не переживал.