Жертва судебной ошибки - Сю Эжен. Страница 53

Граф д'Оберваль».

— Ну-с, мой милый, довольны ли вы? Что я — неблагодарный? — заговорил князь, протягивая руку за письмом.

Но Анатоль преважно положил его в карман жилета и ответил князю, который глядел на него во все глаза.

— Вы позволите сохранить это письмо? У меня страсть к автографам.

— Вот еще, мой милый! Вы смеетесь? — отвечал князь с беспокойством. — Это конфиденциальное письмо!

— Совершенно верно, князь. Такие-то — самые любопытные; и я их собираю. Вы не можете представить, — прибавил Дюкормье с улыбкой, — насколько уже занимательна моя маленькая коллекция: я собираю везде понемногу.

— Понимаю вас, мой милый, — сказал де Морсен с принужденной улыбкой, — вы хотите иметь гарантии, и как только получите назначение, то отдадите мне письмо?

— Совершенно верно.

— Пусть так. Но где она? Где она? — прибавил он со взрывом жгучей страсти.

— Там, в этой комнате.

И Дюкормье указал на одну из трех дверей.

— Наконец-то! — прошептал де Морсен, вспыхивая, и протянул к замку дрожавшую от волнения руку.

— Одну минуту, князь, — прошептал Дюкормье, загораживая ему дорогу, — сначала нужно…

— Будьте покойны, у меня бриллианты и рентовая запись, — так же тихо ответил де Морсен, по-своему истолковав слова Дюкормье.

И он сделал новое движение, чтобы войти в спальню. Дюкормье опять стал между ним и дверью, говоря:

— Одну минуту, князь.

— А, мой милый, что это значит?

— Молчите, — прошептал Анатоль с таинственным видом, — на минуту станьте вот здесь, за дверью; я сейчас ее открою, и слушайте хорошенько.

Де Морсен машинально повиновался.

Анатоль полуоткрыл дверь и сказал тихо:

— Мария, ангел мой!

— Анатоль, — ответил взволнованный женский голос, — зачем, когда я приехала, ты меня бросил здесь одну?

— Непредвиденное обстоятельство, неважное, заставляет меня, моя кротка, отложить до завтра наше свидание. Уходи поскорей через улицу Луны; не бойся ничего. До завтра.

И Дюкормье запер на ключ только что открытую дверь и повернулся лицом к де Морсену. Князь, бледный, со свирепым взглядом, с дрожащими губами, стоял ошеломленный, не понимая, наяву ли все это или во сне. Он сытно пообедал, и прилив крови к голове мгновенно парализовал его ум и сковал язык: он не мог произнести ни слова. Дюкормье, пользуясь его остолбенением, задул единственную свечку. Де Морсен, и без того неподвижный, не осмеливался ступить и шага впотьмах. Тогда Дюкормье сказал:

— Князь, слушайте еще, и ни слова! Ваша дочь не знает, что вы здесь.

И Дюкормье открыл дверь в столовую, быстро прошел через нее в другую комнату и скоро вернулся в сопровождении особы, которую он вел в темноте, говоря ей:

— Еще раз повторяю, не бойся, моя дорогая Диана, это только мера предосторожности.

— Боже мой, Анатоль, — отвечала герцогиня де Бопер-т юи, — я гораздо больше огорчаюсь, чем беспокоюсь; я рассчитывала этот вечер провести с тобою, милый.

— Немыслимо. Это было бы опасно, — говорил Дюкормье, открывая наружную дверь. — Завтра я тебе все объясню, мое божество. Пройди через ход на бульвар.

— По крайней мере, хоть один поцелуй, мой ангел! — прошептала герцогиня.

Когда входная дверь закрылась за Дианой, то Дюкормье услыхал глухой тяжелый шум: де Морсен упал. Двойное, слишком жестокое для старика потрясение поразило его, как апоплексический удар. Дюкормье вынул химические спички и зажег свечу. Князь грузно соскользнул на пол и теперь сидел, прислонившись спиной к стене; голова его свесилась на грудь. Анатоль поднял его, усадил на стул, открыл окно, развязал галстук, стягивавший шею и подпиравший щеки князю, и стал ждать. Через несколько минут свежий вечерний воздух привел князя в чувство. Он поднес руки ко лбу, покрытому холодным потом, силясь припомнить, что случилось. Когда ему ясно представилась ужасная действительность, то гнев придал ему лихорадочную силу, и он со стиснутыми от ярости зубами бросился на Анатоля с криком: «Подлец!»

Дюкормье легко обуздал старика, оттолкнув его и сказал нахальным, насмешливым тоном:

— Ну, мой милый, потише! Лучше поговорим.

— Низкий плут! — вскричал князь. — Моя дочь!.. Осмелиться при мне… Какова наглость!

— А, мой милый, — заговорил тогда Дюкормье со страшной ненавистью в своем адском торжестве. — А, милейший, вы мне бросили оскорбление прямо в лицо! Вы предлагали мне быть вашим сводником. У вас и у подобных вам нашлись только пренебрежение и оскорбления для Дюкормье, сына мелочного лавочника! Вы, знатные господа, развратили молодого человека… что я говорю!.. ребенка, когда он чистым и скромным пришел к вам, чтобы честным трудом зарабаты-вать хлеб! Вы без жалости, холодно испортили бедного, доверчивого юношу, сделали его орудием ваших темных и грязных происков! А, строгие защитники религии и собственности, вы нарочно окунули его в вашу испорченную атмосферу, научили его, для своей пользы, низости, коварству, лжи, измене, всем лицемерным и подлым обманам. А, так вы вот как заразили и погубили душу, которую Бог создал чистой и честной! Ну-с, мои достойные учителя, радуйтесь вашей работе: вы воспитали чудовище, — и теперь берегитесь его! Дорогу жертве, ставшей палачом!

— О! Этот негодяй ужасает меня! — бормотал князь вне себя. — Я хочу выйти отсюда! Я сойду с ума! Отворите, отворите!

— Дверь заперта, мой милый, и вы выслушаете меня до конца, — сказал Дюкормье, насмешливо расхохотавшись.

— Да… да… — бормотал князь, помертвев от страха и ярости, — торжествуй одну минуту! Но я всемогущ, и ты в этом убедишься, подлец.

— Разумеется. Я и рассчитываю убедиться в вашем всемогущем влиянии. Неужели вы наивно воображали, будто я для того так долго оставался в школе ваших друзей, распутных политиков, чтобы удовольствоваться бесплодной местью и сказать вам: «Князь, я принял предложение быть вашим сводником с Марией Фово с целью войти в ваш дом и соблазнить вашу дочь, в то же время волочась для себя за восхитительной бабенкой, в которую вы так ужасно влюбились?»

— Я не вынесу. Этот плут убьет меня, — сказал уничтоженный князь.

— Что вы об этом думаете, милейший? Не находите ли, что для мелкого буржуа я прекрасно сыграл двойную игру на вашем необузданном сластолюбии и аристократической гордости? Не правда ли, я совсем по-придворному, во вкусе Регентства и Ришелье, перехватил у вас Марию и заставил вашу дочь полюбить меня. Но это не все. Ваши друзья, дипломаты и государственные люди — мои достойные наставники, — научили меня не особенно ценить пустые радости, доставляемые гордостью и ненавистью. Мне нужно что-нибудь более солидное.

— Что он говорит? — воскликнул князь, быстро ощупывая свои карманы, где в бриллиантах и бумагах было больше, чем пятьдесят тысяч экю. — Я попал в западню… Этот разбойник хочет меня ограбить!

Дюкормье громко расхохотался:

— Успокойтесь, мой милый, я лучшей школы и оставляю эту вульгарную мерзость беднягам, одуревшим от нужды, или тем простакам, которые не посвящены во все тайны казнокрадства. В самом деле, разве депутат, продающий честь и голос за место в двадцать тысяч франков в год, пойдет, как мальчишка, красть тысячу ливров с риском попасть под суд? Или министр, устраивающий заем или концессию на железную дорогу для крупных финансистов, за щедрую долю в их барышах, польстится на ничтожную сумму? Разве наши дипломаты и придворные, те, что подбирают дочиста из корыта секретных сумм, настолько не знают толку в сладостях кон-ституционного монархизма, чтобы плутовать в игре или залезать в карман соседа? Нет-с, милейший, я лучше воспользовался уроками своих учителей!

— Ты дорого заплатишь за свою наглость, бездельник! Я буду отомщен! — воскликнул князь.

— О, князь, — отвечал Дюкормье с притворной насмешливой покорностью, — имейте же лучшее мнение о том, кого вы с такой разборчивостью выбрали себе в личные секретари! Он усовершенствовался на вашей службе и оправдает ваши благодеяния, и своей ловкостью докажет вам, что заслуживает могущественного покровительства, о котором вы изволили сейчас говорить. Он воспользуется им и даже употребит во зло, чтобы создать себе превосходное положение.