Звезды в волосах - Картленд Барбара. Страница 34

Подъехав поближе, лорд Куэнби увидел кареты у дома. Он пришпорил коня и, как Гизела заметила, нахмурился.

— Чей это экипаж? — резко спросил лорд Куэнби.

Кучер на козлах ответил ему.

— Мадам уезжает, милорд.

Лорд Куэнби поравнялся с каретой, и теперь Гизела, наклонившись к окну, могла взглянуть ему в лицо.

— Мы должны ехать, — произнесла она немного неуверенно.

— Не сказав «до свидания»?

— Вас не было. А нам срочно нужно попасть в Истон Нестон.

Объяснение прозвучало довольно неубедительно, и она вдруг почувствовала себя как ребенок, застигнутый за шалостью.

— Не окажете ли вы мне любезность подарить несколько минут вашего времени, чтобы я мог проститься с вами подобающим образом? — спросил он.

Он смотрел прямо ей в глаза, и она согласилась не раздумывая.

— Нет, нет, — тихо возразила графиня, сидевшая рядом с ней. — Мы должны ехать немедленно.

Гизела уже не слушала ее.

— Я пройду в дом, чтобы попрощаться, — сказала она лорду Куэнби. — Это займет не более минуты.

Гизела не обратила внимания на испуганные протесты графини. Дверца кареты распахнулась, ступеньки были спущены, и она вышла без чьей-либо помощи, даже не дотронувшись до протянутой руки лакея. Лорд Куэнби к этому времени уже спешился и ждал ее на нижней ступеньке лестницы. Они вместе вошли в дом. Дворецкий поспешил распахнуть перед ними дверь в библиотеку. В камине пылал огонь. Аромат оранжерейных цветов смешивался с запахом сигар. В комнате было тепло и уютно, но Гизела не сводила глаз с человека, шагавшего рядом с ней. Он не проронил ни слова с того момента, как она покинула экипаж, и теперь, глядя на него, Гизела заметила на его лице не гнев, а боль. Его темные глаза смотрели тоже по-новому.

— Почему вы уезжаете? — отрывисто спросил он.

— Я получила известие из Вены, — почти машинально ответила Гизела. — Мне нужно срочно вернуться в Истон Нестон.

— Вы покидаете Англию?

— Не знаю. Я не могу принять решения, пока не посоветуюсь со своими друзьями.

С минуту стояло молчание, а потом он произнес почти с яростью:

— И вы думаете, я поверю в эту чепуху?

— Это правда, — сказала Гизела.

— Не лгите, — продолжал лорд. — Вы прекрасно знаете, — не хуже меня, что причина отъезда вовсе не в этом. Вы уезжаете из-за того, что произошло вчера вечером. Я признаю, что был не в себе; я признаю, что потерял рассудок. Но вы любому ударите в голову. Неужели вы не можете понять? И разве вы не женщина, чтобы простить?

— Дело совсем не в том, — уверила Гизела. — Пожалуйста, не нужно думать, что я разозлилась или оскорблена. Это не так. На рассвете приехал грум с письмом. Спросите любого, если хотите. Причина моего отъезда в письме, которое он привез. Я должна ехать.

— Позвольте мне взглянуть на письмо.

— Я… я не могу этого сделать, — пробормотала Гизела. — Оно сожжено.

Лорд Куэнби усмехнулся, но ему явно не было смешно.

— Итак, оно сожжено, — повторил он. — Но почему?

Потому, что в нем ничего не говорилось о необходимости срочного отъезда.

— Нет, говорилось, — запротестовала Гизела.

— Я не верю, — коротко сказал лорд Куэнби. Он прошелся по комнате. — Вы оказываете на меня какое-то воздействие. Мне казалось, я невосприимчив к женским чарам. Я думал, ни одна из женщин не в состоянии взволновать или околдовать меня. Я даже отказался от мысли о женитьбе, потому что рано или поздно любая женщина становилась мне неинтересной, теряла для меня привлекательность. Я всегда мысленно сравнивал ее с моим идеалом. Неизменно не в ее пользу. Вы знаете, кто был для меня идеалом?

Гизела промолчала, и он ответил сам:

— Им были вы. Тот портрет, который я видел в Вене. То, что рассказывал о вас Имре в своих письмах ко мне много лет тому назад. Вы можете не верить мне. Я и не жду, что поверите, но это так. Имре сочинял свои письма как поэт, и как поэт он нарисовал в моем воображении картину, которую я бережно храню. Ни одна женщина не может сравниться с богиней, которая царит в моем сердце. А потом, когда я увидел вас, я понял, что со мной происходило, хотя я сам не понимал этого. Я полюбил, и чувство это жило во мне больше десяти лет. Разве этим нельзя объяснить, почему от прикосновения к вам я потерял рассудок?

— Наверное, можно, — сказала Гизела. — Но я все равно обязана ехать.

— Нет, не обязаны, — возразил он. — Ваш визит должен был продлиться до завтра. У нас есть еще один день. У нас есть еще один вечер. Я позволил вам убежать от меня прошлой ночью потому, что слишком люблю вас и не могу принудить вас к чему-то, не могу навязывать вам свое общество. Но когда вы покинули меня, я понял, как глупо поступил. Каждая секунда, каждое мгновение, что мы могли быть вместе, бесценны. Каждая минута нашей разлуки доставляет адские муки. Я говорю о себе, конечно. Отмените отъезд. Сегодняшний день принадлежит нам, а завтра, кто знает, может вообще не настанет.

Его мольбы дошли до самого сердца Гизелы. Она ощутила свою слабость и беспомощность. Ей хотелось поступить так, как он просит, ей хотелось отдаться его объятиям, сказать ему, что все неважно, ничто не имеет значения, кроме его просьбы остаться, кроме его желания быть рядом с ней. Но в то же время какая-то часть ее самой осталась верна обещанию, данному императрице. Чувство преданности не пересиливало ее любви, но была задета ее честь, и Гизела понимала, что не может не принести жертву, которая от нее требовалась.

— Я вынуждена уехать, — снова повторила она с несчастным видом.

— Но почему? Почему? — настаивал он. — Вы все еще боитесь меня? А если я обещаю, что не дотронусь до вас? Это будет трудно, почти невозможно, но я обещаю. Я не дотронусь до вас, буду только говорить с вами. Даже могу не говорить, если вы мне велите. Буду счастлив уже только тем, что смогу смотреть на вас. Я сделаю все, что угодно, только останьтесь.

— Не могу, не могу. Пожалуйста, не просите меня об этом, — взмолилась Гизела, закрыв глаза, чтобы не видеть его лица.

— А что если я вас не отпущу? — спросил он. Это был вызов, вопрос человека, который всегда поступает по-своему, который привык сам все решать в своей жизни.

Гизела вздохнула. Ей хотелось, сказать, что в таком случае ей ничего не остается делать, как молча согласиться. Но, прежде чем Гизела смогла произнести какой-то ответ, она оказалась в его объятиях. Его руки все крепче и крепче сжимали ее, губы настойчиво искали поцелуя, а она почувствовала, как слабеет и дрожит от его прикосновения. Но тут же, с невероятным усилием, она вытянула руки и отстранилась.

— Нет! — произнесла она. — Это бесполезно. Я должна сейчас уехать.

Она смотрела ему в лицо и видела, как меняется его выражение. Исчезли нежность и любовь, погас огонь в глазах, на лице появилась маска незнакомца. Неожиданно перед ней возникло лицо того человека, которого она впервые встретила в шорной лавке Тайлера — холодного, гордого, высокомерного. Человека, который был готов отстранить со своего пути любого, кто бы ему ни встретился.

— Итак, вы приняли окончательное решение, — сказал он, и голос его был холодным, натянутым, совершенно лишенным тех теплых нот, которые звучали в нем, когда он молил ее остаться.

— Пожалуйста, поймите меня.

Гизела не могла унять дрожь. Ей показалось, будто ворота в рай захлопнулись перед самым ее лицом, а снаружи было холодно и страшно.

— Я прекрасно вас понимаю, — сказал он, — Точно так вы увлекли Имре и, возможно, других бедняг, поддавшихся вашему влиянию. Для вас ничего не значит, что у ваших ног лежит чье-то разбитое, измученное сердце. Вы — не женщина, вы — императрица и королева. Разве имеет какое-то значение, что другие люди страдают?

— Это не правда! Не правда! — жалобно произнесла Гизела. — Мне не все равно, это имеет для меня значение, просто я не могу вам объяснить всего.

— Нет причин что-то объяснять, ваше величество, — надменно сказал лорд Куэнби. — Вы должны вернуться на свой трон.