Меня не купишь - Касарьего Мартин. Страница 29

— Ничего, — ответил я, — эти кольца дыма уже растаяли. И последнее точно так же, как все остальные.

— Я была беременна от тебя, Макс. Меня положили в больницу, и врачи вынудили меня сделать аборт. Меня усыпили. Бывают абсолютно бездушные врачи. И бывают бандиты с добрым сердцем.

Печальное умозаключение относительно врачей основывалось на жизненном опыте, а насчет бандитов она узнала из бульварных романов.

— Замолчи, — попросил я.

Я встал и начал одеваться. Приоткрыл жалюзи. Был полдень. Падавшие из окна полоски света делали нас похожими на заключенных в полосатых робах. Может, это тоже было предупреждением, как и проклятый черный кот.

— Это правда. Гарсиа сказал, что ничего тебе не сделает и отдаст нам нашу часть. Я искала тебя, но никто ничего о тебе не знал. Муравей и тот оставляет больше следов на цементном полу.

— Я ничего не желаю знать. Ты можешь сделать мне одолжение и замолчать? Пожалуйста!

— Шесть лет я думала о тебе, спрашивала, выискивала хоть какую-то весточку от тебя… И вдруг, нежданно-негаданно, благодаря тому, что мне потребовалось купить пачку сигарет, я встретила тебя.

— Именно тогда, когда у тебя возникли проблемы. Надо же, какое совпадение!

— Да, милый, на свете бывают совпадения. И теперь я опять беременна. Я чувствую себя точно так же, как в прошлый раз. В тот раз я не ошиблась и уверена, что не ошибаюсь сейчас.

— Замолчи. Ты чересчур патетична.

Эльза взяла пачку «Данхилла», повертела ее в руках и протянула мне.

— Прочти, что написано внизу, — попросила она.

— «С пониженным содержанием никотина и смол». И что?

— Читай дальше.

— «Министерство здравоохранения предупреждает: курение во время беременности вредит будущему ребенку». Очень интересно. Так и хочется пожалеть тебя.

— Поэтому я и перешла на ментоловые, дело вовсе не в цвете моих глаз, я делаю это ради нашего ребенка, Макс. Я уже давно смирилась с тем, что ты не обращаешь никакого внимания на такие детали. Если мы выкрутимся, обещаю тебе, что я совсем брошу курить.

— Не говори ерунду.

Я надел брюки. Вкус мести оказался более горьким, чем я ожидал.

— Мы, женщины, всегда знаем это. Не спрашивай как, но знаем.

— Хватит нести чушь. Я не собираюсь связывать свою жизнь с первой, насочинявшей с три короба.

— Мы не пользовались презервативами.

— Я, конечно, не гинеколог, но не думаю, что уже через два дня ты можешь быть так уверена, что находишься в интересном положении. — Я намеренно использовал это выражение, хотя сомневаюсь, что Эльза была столь же чувствительна к словам, как я. — Что ж, если ты хочешь, чтобы я опять подался в бега, просто попроси еще разок жениться на тебе.

Эльза была стойкой как скала. Чтобы эта скала зашаталась, требовалась целенаправленная разрушительная работа: ударить с одной стороны, добавить с другой… По почкам, по лицу, потом по печени. Я бичевал ее и чувствовал себя жестоким боксером.

— Как ты можешь говорить такое? Я люблю тебя.

— Вот и продемонстрируешь мне это сегодня вечером в баре.

— Я буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас.

Я заметил свисавший со стула джемпер.

— Знаешь, на кого ты сегодня похожа? На змею, меняющую кожу.

— У какого-нибудь овоща… у любого безмозглого овоща больше чувств, чем у тебя…

Прислонившись к стене и обхватив руками колени, Эльза безутешно плакала, а я чувствовал себя мешком с мусором и всякой дрянью. Подаренные ею часы упали и валялись рядом с моими старыми ботинками. Даже когда они лежали вот так, в куче, было невозможно представить, что эти две вещи принадлежат одному и тому же человеку.

Я надел часы, прицепил свои доспехи, завязал шнурки на ботинках и закончил одеваться. Я был сыт по горло невозможностью просто взять и поверить словам, слетавшим с ее губ. А насколько все могло бы быть проще… Но Эльза была запутанным лабиринтом, а я не мог рассчитывать на помощь Ариадны. Я рассовал по карманам все свое добро.

— Я должна рассказать тебе кое-что о кокаине, — проговорила она, справившись с рыданиями. — Годо украл его не один.

— Конечно нет, — откликнулся я, — я с первой секунды знал, что за этим стояла ты, сколько бы ты ни клялась и ни божилась.

Эльза опять разрыдалась.

Я ненавидел сам себя, но злобный мстительный голосок продолжал нашептывать: давай, нажимай дальше, она уже почти испеклась, добавь еще.

— Что за чертовщина с тобой творится? Прежде даже вид мертвого младенца не заставил бы тебя заплакать. У тебя водопроводные краны вместо глаз? Тебя трахнул водопроводчик?

Я смотрел на нее.

Никогда в жизни я не видел никого, кто был бы так близок к совершенству, как эта женщина. Ее голос мог быть ледяным, как полярный воздух, и горячим, как ветер Сахары. На ее теле, словно на чудесном музыкальном инструменте, можно было исполнить «Аранхуэсский концерт» [24], ее ноги казались стеблями гладиолусов. Неправдоподобно зеленые кошачьи глаза мерцали, как драгоценные камни. Ярко-алые губы в форме буквы М, брови как крылья летящей ласточки. Резко очерченные, будто только из-под резца талантливого скульптора, скулы. А ее улыбка была настолько чиста, что любой, кто не знал о ее потаенных страданиях, решил бы, что именно эти руки сеют семена радости и пожинают колосья счастья. Эта невероятная красота сбивала с толку, делала людей беззащитными и потерянными. Как будто тебя темной ночью выкинули из самолета над бушующим морем. Выплыть и не утонуть — уже подвиг.

Я открыл дверь.

— Это не я, — прошептал за моей спиной хриплый от рыданий голос.

Лучше уйти. Сто раз повторенная ложь похожа на правду, как сестра-близнец. А из уст такой женщины, как Эльза, достаточно услышать вранье всего три раза.

39

Улица встретила меня порывами ветра и ледяными оплеухами, и я подумал, как печальна моя победа, как постыден мой триумф в двести четвертом номере. Я пошел домой. В почтовом ящике валялись три одинаковых листочка с рекламой и конверт с фотографиями, сделанными в баре на стадионе. Роза была ослепительна. Я спрятал фотографии в бумажник. Денег не было, оставалась только разорванная пополам бумажка. Я склеил половинки скотчем. Проверил, заряжены ли пистолеты, повесил на гвоздь старые брюки и куртку, принял душ и облачился в новый костюм. Он сидел на мне как влитой. Жаль, если его изрешетят пулями, но уж коли суждено умереть сегодня вечером, хотелось бы уйти из жизни элегантно. Я не Макс — я мистер elegance. Я достал из коробки новые ботинки. Аура их презентабельности осеняла и того, кто был в них обут. В полном соответствии с ценой. Я включил вентилятор, и по комнате закружил снег. Мне вспомнились детские драки во дворе колледжа, уличные побоища. Вспомнилось, как вместе с родителями и сестрой я ездил на экскурсию в Ла Гранху [25] и гулял по заснеженным садам. Следовало бы написать им хоть пару строк, но я давно не знал их адреса. Я засмотрелся на фотографию, где мы были запечатлены все вчетвером. Перышки летали в щекотном воздухе, а я думал, что никогда не гулял с Эльзой под снегом, и, конечно, припомнил ночь с Розой. Я выключил вентилятор.

Ожидается хорошая перестрелка, изрядный салат из пуль, и, если вдруг закончатся патроны, можно разделить судьбу тех лопухов, из которых в подобных переделках выпустили майонез. Я взял коробку с гильзами и машинку для снаряжения патронов «Lyman All-American», «микроскоп», как в шутку называла ее Эльза, хотя на месте увеличительных линз у нее красовались весы, пресс, формовочное устройство и штука для установки капсюля. Нужно вернуть гильзе ее первоначальную форму, установить капсюль, засыпать порох и, наконец, приладить пулю. Пули с полой головкой, двадцать четыре дробины, в одном грамме — 15,5 дробины, марка «сьерра», при попадании снаряд разрывается и дробь разлетается, поэтому его убойная сила еще возрастает. Порох «норма» 1040, 4,8 пороховой единицы. Капсюль марки «бердан», 9-миллиметровые патроны «люгер», в наши дни все знают их как «парабеллум» 9 мм, или «парабеллум-Берлин». Все, этого мне хватит.